Изъян (СИ) - Инк Анна

Две особи второго пола вталкивают прицеп в соседнюю комнату. Я жду, пока мне выдадут рабочий эргосум и фотоаппарат. Те, кто составил весь этот план, не учли одной детали: не все кабинеты в крематории отделены друг от друга, некоторые сотрудники, ответственные за опись вещей, работают за соседним от трупа столом. Я не могла провернуть своё дело с подменой, находясь в одной комнате с другими. Интересно, сколько их ещё – таких несчастных шпионов, как я – в Городе? Вспоминаю клубок браслетов, который Альбина вытащила тогда из своей сумки. Если труп Элеоноры сначала доставили в больницу, там однозначно должен был быть кто-то из наших, кто примет его и задаст ему новое имя. Такое трудно подстроить. Скорее, тело Элеоноры вообще не попадало в больницу, а каким-то образом сразу было отправлено сюда, голое и с выдуманным именем. Что касается самих патологоанатомов, их работает двое над одним объектом. И я сомневаюсь, что удалось заранее пристроить сюда сразу двух сотрудников, а потом ещё и меня в придачу. Тем более Альбина говорила, что у меня будет отдельный кабинет – значит, планировалось, что больше никого из своих у меня здесь нет.

Ну, ничего страшного. Я выкрутилась. Сделала вид, что боюсь мёртвых. И мне разрешили работать в кладовой: она узкая, тесная, но хорошо освещена, и туда поместился стол с поверхностью, идентичной тому фону, который я делала на фотографиях в квартире.

Мне выдают устройства для работы. Я забираю их вместе с коробкой, и иду в кабинет, где лежит Элеонора. Я суетливо прохожу мимо трупа, обёрнутого тканью с головой. Взглядом вылавливаю обмякшую кисть руки: она выпала из-под белой материи и повисает над краем стола, бледно-зелёная, в россыпи асенсориновых пятен. Зажмуриваюсь и изображаю испуганную физиономию.

- Открой глаза, она тебя уже не укусит! – подтрунивает надо мной одна из патологоанатомов.

Другая говорит:

- Этот трупик с цокольного. А у них у всех бешенство матки, так что может и вскочить.

Первая пытается сделать серьёзный тон и отвечает:

- Вскочит, матка вывалится, и труп снова станет спокойным.

Они опять смеются.

Я прохожу в кладовую и закрываю тонкую дверь. Голоса патологоанатомов отсюда хорошо слышны. Они продолжают шутить на тему внутренних органов женщин с цокольного этажа.

- Говорят, они могут передвигаться только раком, - хихиканье.

- Есть анекдот. Женщина с цокольного этажа вышла на пенсию. Стоит раком под яблоней, к ней подходит старушка и говорит: ты встань прямо, и срывай яблоки. Та пыжится – не получилось встать. Ползёт к грядке. Старушка ей говорит: ты тяпку в руки возьми, и окучивай. Та за ручку тяпки схватилась, и трёт её как бешеная. Позвала её старушка к теплице с огурцами и говорит: вот ящик, собирай огурцы и складывай. Та как огурец увидела, рот открыла и ждёт. Тут мимо Альфа идёт и изрекает старушке: «Cancrum ingredi doces – учишь рака ходить вперёд? Смотри, как надо». Подозвала Альфа зоповца, приказала ему штаны снять. Цокольная пятится и задом в дерево врезалась. Шаг вперёд – опять назад. Вперёд, назад, вперёд, назад. И все яблоки стрясла. Так на экофермах появилась новая единица энергии – задоход.

Обе хохочут, и, по-видимому, так трясутся, что кто-то задел поднос с инструментами, или он сам спрыгнул от вибрации с тумбочки, и с дичайшим звоном грохнулся на пол.

- Мать моя женщина!

- Сейчас позову нашего клинингунчика.

- Слушай, а давай ткань сдёрнем. Как он на голую отреагирует?

- Да, да, да!

Я фотографирую вещи с экрана своего нелегального эргосума на выданный фотоаппарат: зелёное боди, крупные серьги тонкими кольцами – одна, вторая, прозрачный пояс для чулок, красный туфель правый, красный туфель левый, дринкстик, украшенный пушистым помпоном (женщины, которые пьют через такие дринкстики, любят пропускать цепочку с помпоном между пальцев, поглаживают его пушистые неровные края – наверное воображают, что такая на ощупь кошка)…

- Эй, хочешь взглянуть? – распахивается дверь, и я от неожиданности сметаю нелегальный эргосум со стола. Он влетает в ворох сброшенных у стены коробок и мебели. В кладовую заглядывает одна из патологоанатомов с красным от воодушевления лицом: - Мы хотим мокля голым трупом напугать, - и она гордо ухмыляется. – Пошли!

- Я сама этих трупов боюсь. Нет, спасибо.

- Ладно, - она пожимает плечами, и закрывает за собой дверь.

Я бросаюсь к хламу у стены и ищу эргосум. Он распался на три части. Две нашла. Крышки задней нет. Дурацкие устройства. Водой заливает. От удара разваливаются. Где же она?

Я нахожу крышку за широкой ножкой металлического стула, и прикрепляю её обратно. Она щёлкнула, и всё на месте, но эргосум не включается. А там ещё две фотографии вещей: чулок и чулок. Что теперь делать?

- Вот, убери здесь, - доносится из соседней комнаты.

Звук колёс, перекатывающихся по гладкому полу. Звон инструментов.

- Дай помогу. Вот, - звон, - вот ещё, - снова звон. – Ой, уронила. Достань.

Тишина.

- Ну, чего ты ждёшь?

Моё любопытство заставляет меня подглядеть. Я приоткрыла дверь, которая предательски скрипнула. Обе женщины смотрят на меня заговорщически. Молодой мокль с брезгливостью заносит руку над раскинутыми ногами трупа, его перчатка переливается долговязыми бликами от дрожи пальцев.

- Интересно, - говорит одна из патологоанатомов, – а прикосновение к трупу женщины особью второго пола является нарушением Статьи 1 ОП?

- Это можно отнести к некрофилии, - с важным видом говорит другая. – Раньше была такая парафилия.

Мокль медленно поднимает медицинский инструмент со стола, с такой осторожностью, будто если уронит – это уже считается за прикосновение. Наконец, его рука кладёт инструмент на поднос, в зеркальном отражении которого тонкие белые пальцы на ногах трупа кажутся толще и тусклее. Я перевожу взгляд на объект отражения, пробегаюсь по ногам и части туловища, которые мне видно.

Однозначно, это не Элеонора. Тело моложе лет на двадцать, и на столько же килограмм меньше весит; её кожа белая, на животе никаких шрамов от кесарева.

Я закрываю дверь и пытаюсь понять, что мне делать дальше. Могла ли выйти какая-то ошибка? Труп доставили именно в то время, которое называла Альбина, минута в минуту. Если это другой человек, не тот, смерть которого нужно было скрыть, нужно ли мне вмешиваться? Должна ли я теперь подделывать список вещей?

Там, дома, когда я отправлялась в Город, мне говорили, что в случае возникновения непредвиденных обстоятельств, я должна действовать строго по инструкции. Труп прибыл в 21.44, и моей задачей была подмена для него списка вещей. Значит, я так и должна сделать.

Тогда я ограничусь семью вещами, а не девятью. Наличие чулок или их отсутствие не столь значимо. Важно, какие у неё были украшения, и дринкстик – то, что эксклюзивно, делают на заказ, и то, что отличает одну цэрперу от другой.

Если я открою коробку, и найду там украшения или дринкстик, я наверняка смогу выяснить, кто эта женщина на самом деле.

«Зачем тебе это нужно, а? Ну когда ты уже успокоишься? Завтра ты едешь домой. Твои выяснения уже убили одного…извини…», - мой внутренний голос поджимает губы.

- Какое-то левое медицинское освидетельствование, - бормочет одна из патологоанатомов. – Что за идиот его составлял?

- Стажёрка, наверное, - отвечает ей другая. – Они как раз практикуются либо на неудачницах, либо на цокольных.

- Указано, что асфиксия, но какая: компрессионная, обтурационная – нет, не надо писать. Зато всякие осложнения от простуды, полученной ей в 2111 году, расписаны на два листа эргосума. Плевать я хотела, на фоне чего и куда там развивалось, мне главное указать причину: естественная или насильственная смерть.

- Она же с цокольного. Ясное дело, что насильственная. Посмотри, что ей с лицом сделали. Они наверняка кожу сдирали, пока она ещё жива была. А потом что-нибудь в рот затолкали.

Я открываю коробку двумя щелчками застёжек на крышке. Снимаю немного прогнутую крышку.