Ледяное сердце
Пролог. Самайн
«Ночь — время хищников!» — гласил большой плакат у входа в городской парк. Надпись, стилизованную под кровавые брызги и потеки на глянцевом черном фоне, украшало изображение полнолуния с силуэтами летучих мышей и пауков. На большом лазерном проекторе над сценой светились и переливались те же слова. Кое-кто из местных жителей с удовлетворением заметил, что это название куда лучше, чем пресное «Ночь пылающих тыкв», которое организаторы выдумали год назад.
Хотя такие детали, конечно, помнили немногие, к тому же суть осталась прежней: деревянные ларьки и фургончики с едой, горячими напитками и пирожками, лотки с сувенирами — ухмыляющиеся тыквы, пластиковые фигурки зубастых уродцев, кожаные браслеты, дешевые медальоны, стилизованные под магические амулеты, магниты и даже черные носки с теми же оранжевыми тыквами. Но покупатели все же находились: в Новый год, Валентинов день и Хэллоуин, который здесь решили по канонам назвать Самайн, грошовая мелочь странным образом превращалась в осколки ярких эмоций.
Собственно о Самайне напоминали только лазерные изображения, которые показывались прямо на пространстве парка. Временами это выглядело жутко: деревья, только что покрытые желтой листвой, превращались в обугленные стволы на фоне лесного пожара, водоем окрашивался кровью, а по берегам бродили полупрозрачные силуэты, на ветвях возникали фигурки сов со светящимися глазами. В глубине парка над тропинками то и дело слышался какой-то вой, хохот и скрипение. Взрослые посетители сочли эффекты качественными, но чересчур уж вызывающими, а дети порой заглядывались во все глаза, забыв о сладкой вате и горячей кукурузе.
Среди всей этой суматохи одиноко блуждала девушка в шелковом черном платье, с темными волнистыми волосами, к которым была приколота изящная вуаль. Руки, затянутые в перчатки, рассеянно держали картонный стаканчик с кофе, странный на фоне этого нездешнего образа. Она прошла мимо витрины, на которой стояли зеркала в затейливых рамках, — люди толпились вокруг них, тыкали пальцем, восхищались и нервно хихикали, в то время как она видела лишь мутное стекло, от которого испарялась чуть заметная дымка. У другого поворота возвышался лоток с булочками и рогаликами, за которым стояла невысокая сутулая женщина. Свой товар она протягивала с прищуром и какими-то странными пожеланиями и присказками.
Вдруг торговка выразительно посмотрела назад и девушка невольно взглянула в ту же сторону, где толпилось особенно много народу. Через секунду раздался хлопок, взвившийся клубок дыма разорвался на тысячи разноцветных искр, которые ненадолго застыли в осеннем небе и стали рассеиваться.
Видимо, эффект оказался неожиданным и в толпе послышались испуганные женские и детские восклицания. Кто-то стремительно бросился по тропинке — даже отсюда девушка с вуалью слышала, как хрустит гравий на дороге под быстрыми шагами.
Женщина в темном пальто, с растрепавшимися волосами, почти бежала через парк, останавливая каждого прохожего. Очевидно, никто не мог дать ей внятного ответа, потому что она отчаянно всплескивала руками и отправлялась дальше. Наконец она добралась и до девушки, которая невольно отвела взор, заметив белое лицо незнакомки и ее безумные глаза.
— Послушайте! — воскликнула та, едва не схватив ее за локоть, но в последний момент сдержавшись. — Вы тут мальчика не видели? Маленький, пять лет, в ярко-синей куртке... Я на секунду отвернулась, а его рядом нет, не знаю куда он побежал!
— Нет, простите, я такого мальчика здесь не видела, — пробормотала девушка. На секунду ей захотелось добавить что-то еще, но мать, похоже, и не услышала ничего после слова «нет». Всплеснув руками, она побежала дальше, тормоша очередных прохожих.
Тем временем торговка булочками пристально взглянула на девушку и стала упаковывать оставшийся товар, затем сменила форменную шапочку на черный платок, скрывающий волосы и лоб.
— Мне пора, красавица, — усмехнулась она, смерив ту странным взглядом, — а ты дожидайся здесь, твои дела еще не начались. Он даст тебе знать.
Глава 1. Илья и Накки
Осенние ночи на севере — время бегства, как затянувшееся полнолуние, когда нечистая сила может проснуться в ком угодно и любой городской уголок превратится в рассадник страхов, видений, слухов и легенд. Город не вмешивается, не делит на жертв и охотников, не задает вопросов, — он лишь укрывает тех, кто хочет слиться с сумерками и туманом.
Илья Лахтин снова подумал об этом, выйдя из автобуса у Приморского шоссе. Люди шли мимо, в основном так же, как он, поодиночке, сбиваясь в стайки лишь у светофоров, но Илья успевал выхватить обрывки чужих мыслей, из которых порой впору было складывать пьесы, порой одновременно смешные и страшные.
К счастью, он мог рассказать об этом хотя бы одной женщине, которую было сложно поразить, а вот позабавить — вполне. Чем-нибудь повеселее делился и с двенадцатилетним сыном, но пока выдавал это за невинные байки. Илья понимал, что Ян рано или поздно обо всем догадается, а то и сам еще удивит отца. Но торопиться с этим не хотелось: контакты с потусторонним миром молодой колдун предпочитал ограничить вылазками, ставшими спасительной отдушиной, а ребенка надеялся подольше оградить от этого мира.
Наконец финн пришел к гостиничному комплексу из нескольких бревенчатых домиков в три этажа, с большими террасами. Про себя Илья называл это место «постоялым двором», в духе старых книг. Однако внутри этот «двор» выглядел нарядно и эксцентрично, а в местном ресторане готовились блюда на любой современный вкус. Невидимые светильники заливали его легким сиянием, скользящим по глянцевым бокам фруктов, искрящимся в бокалах, отражающим лица гостей в самоварах и титанах.
Но Илья сейчас направлялся в другое место, куда обычным постояльцам не разрешалось входить. За неприметной дверью находился большой зал, освещенный тем же таинственным источником, — на первый взгляд он походил на обычный танцпол, но танцы были более задорными, вольными, отчаянными, чем в любом ночном клубе Питера. А сами танцоры отличались животной грациозностью и гибкостью, огненным взглядом и еле уловимой странностью черт, смесью терпкой чувственности и иконописной тонкости. Но самой пикантной их чертой были длинные узкие когти, которые, к удивлению Ильи, не мешали ни в трудах по дому, ни в веселье, ни в любовных ласках.
Это была северная нечисть, оставшаяся на берегах Финского залива после изменения границ, власти и религии, выбившая и выторговавшая свое место под скупым солнцем. Они не отчаивались, что люди перестали верить в чудеса, а просто научились жить в таких обстоятельствах, держась друг за друга и за уцелевших проводников. Илья всегда невольно любовался их волей к жизни и физической гармонией, и от ярких одежд зал казался похожим на цветущий сад. Многие танцевали босиком, парни успели расстегнуть рубашки и щеголяли литыми мышцами, по которым стекал пот, а у девушек сквозь платья просматривались набухшие соски.
Илья проходил через толпу хозяев и хранителей этого уголка, многие из которых еще застали крестьянские избы, чистую воду, леса с дикими зверями и совсем иной говор, но судя по настроению, чувствовали себя отлично и в современном мегаполисе. Высокий рыжий парень с трехдневной щетиной, пахнущий сосновой хвоей, шептал что-то на ухо юной водяной деве в полупрозрачном платье с цветком кувшинки. Неспешно и величаво танцевала немолодая супружеская чета — домовые со стажем, пропитанные ароматами выпечки, угля и сушеных трав. У стойки разливала пиво полненькая и розовощекая девушка с каштановыми волосами и влажным хмельным взглядом — дочь банного духа. Мелькали и белокурые головки совсем юных ребят, которые на свой лад резвились и красовались друг перед другом. Одни жили и работали здесь, другие пришли в гости, отметить переход от осени к зиме, и Илья тоже не мог его пропустить. Он не лез нечисти на глаза, но все, кто заметил своего проводника, сдержанно поклонились и улыбнулись.
