Моя Академия. Тетралогия (СИ) - Син Евгений

В комнате повисает пауза. Мы оба смотрит в иллюминатор и наслаждаемся светло‑голубым небосклоном.

– А вы‑то чего их так невзлюбили? – задаю вопрос.

Прокофьев приподнимает бровь, мол, с чего я подобное взял, но быстро понимает, что его действия говорят сами за себя. Двигает ко мне чашку чая.

– Да, – вздыхает капитан. – Моему старшенькому уже примерно столько же, сколько тебе. Помнишь, рассказывал?

– Ага, – подтверждаю.

Когда мы стояли на верхней палубе, капитан разоткровенничался. Наверное, именно тогда мы негласно сдружились.

– Я просто не сказал тебе, – кэп обхватывает руками голову и растирает лицо. – Моего старшенького вот такие же следаки, как эти двое, забрали прямо из школы. Посреди урока.

– Как это? – удивляюсь.

– Да, как‑как… – ненадолго замолкает капитан. – Он проявил способности по части ментальной магии, и его сразу же определили в специальное учреждение. Я туда пришел буквально через пару часов, а он меня уже не узнает. Мимо проходит, как будто и нет меня вовсе. Я бороться за правосудие – а мне сразу выкатили проблемы для всей семьи. Нашли несовпадения в закладных. Придумали старые недоимки по налогам и неотмеченный груз. Дали понять: будешь лезть дальше, это всё всплывёт. Ненавижу сволочей. Ей боги, каждого бы утопил.

– У них так всё жестоко? – узнаю.

Пока что я не видел необоснованной жестокости в действиях кого бы то ни было. Тем более следователей. Всё объяснялось, хотя со многим до сих пор не соглашусь.

– С одной стороны, да, – размышляет Прокофьев. – Если бы они пришли к нам домой, поговорили как с людьми. Никто бы не отказался. Сами понимаем – перспективы и на благо империи. Но ведь нас не предупредили. Забрали – и всё. Прислали бумажку – и отвалите. Ребёнок очень любил нас с женой.

– Почему «любил»? Они с ним что‑то сделали? – ужасаюсь. – Его убили? – предполагаю самое страшное.

– Что ты! Нет, конечно, – машет руками кэп. – Всё не так страшно, но неприятно. Ему заблокировали память. Как нам потом всё‑таки соизволили объяснить представители: наш ребёнок каскадно инициировался. Это всё для его же блага. Сказали, что когда он поставит свой дар под контроль, то сможет сам снять этот блок.

– Думаете, у него получится? – задаю вопрос.

– Конечно, – грустно улыбается Прокофьев. – Все снимают, и он снимет. И о нас с матушкой вспомнит. Только случится это года через два, не раньше. Мы дни считаем. А я всё еще тихо ненавижу следаков. Но сделать ничего толком не могу.

– Это всё же странно, – всё ещё не понимаю. – Как‑то жестоко.

– Да, в какой‑то степени жестоко, – соглашается кэп. – Но разумом‑то я понимаю, что они правы, – мужик цепляется за чашку. – При каскадной инициации менталист может лишить разума вообще всех, кто находится рядом. Правильно, что они его забрали из Академии туда, где ребёнок не сможет никому навредить. Выучат его, будет хорошая профессия, хорошая жизнь. Он нас вспомнит, всё будет нормально. Я в это верю. Мальчик вспомнит нас. Умом я это понимаю, да. Но вот сердцу не прикажешь – ненавижу уродов.

– Почему они с вами нормально не поговорили? – пытаюсь понять.

– Когда им? – спрашивает капитан. – А то, что они начали делать с нашей семьёй, когда я пошёл за правдой. Нашли же время… – вздыхает капитан. – Ладно, Ларик, постарайся спрыгнуть с их поезда, как только сможешь. Нельзя с ними играть вдолгую. Очень уж по‑другому устроен их разум. У менталистов нет чувств.

– Мне так не показалось, – честно отвечаю.

С капитаном душой не кривлю. Сколько наблюдал за следаками, за масками доброго и злого полицейского проступали черты характера. Иногда еле заметные эмоции. Хотя, возможно, заметные только мне.

– Точнее, чувства у них есть, только все у них под контролем, – объясняет Прокофьев. – Следаки работают, исходя из разума. А разум не всегда хороший советчик, уж поверь мне, долго живу. Это, наверное, единственное, что я хотел тебе сказать.

– Я неподконтрольный менталу, – делюсь с капитаном личным. – Меня пытались взять под контроль еще в госпитале. Я чувствую их щупальца и невольно сопротивляюсь. Они никак не могут пробиться в мой разум.

Чувствую, что капитану можно доверять. Ощущение защищенности успокаивает. Делаю глоток горячего чая и понимаю, что успел порядком проголодаться за всеми разговорами.

– Совсем не могут пробить твою защиту? – удивляется капитан.

– Совсем, – подтверждаю.

– Повезло тебе, – задумчиво говорит кэп. – И одновременно не повезло. Ты для них знатный приз, конечно. В то же время вряд ли они знают, как с тобой работать. Влиять на тебя они не могут, – усмехается Прокофьев. – Короче, пацан, будут проблемы или сложности – можешь на меня всегда рассчитывать.

– Спасибо, – удивляюсь. – Вот это неожиданно.

– Да чего там? – капитан похлопывает меня по плечу. – Ты мне моего старшего напоминаешь. Мы с женой надеемся, что у младшего не проявится магический дар. А если и проявится, то пусть лучше так же, как у меня, не сильно – чтобы можно было дирижабль таскать. Этого хватит.

Капитан поднимается с дивана и еще раз смотрит в иллюминатор.

– Ты пока не уходи, скоро харчи принесут, – говорит он и забирает свою чашку со стола.

Дверь в кают‑компанию закрывается, а я остаюсь один. Мыслей много, но переварить все произошедшее не успеваю. Почти сразу входит матрос и приносит немудрёный обед. Рядом с тарелкой опускается ещё одна чашка хорошего чая.

Матрос молча выставляет приготовленное и уходит обратно на кухню. Переворачиваю вилкой большой кусок мяса, по очереди пробую несколько салатов. Овощи нарублены крупно, но видно, что готовили с душой. Мясо вообще никто не пожалел. Кусок толщиной в пару пальцев с выступившим соком. Чётко зажаренный с одной и с другой стороны. Пахнет всё это совершенно одуряюще.

Приступаю к обеду в полной тишине. Это помогает сосредоточиться. К предупреждению Прокофьева отнесусь с вниманием. Не хотелось бы, чтобы подобная история повторилась со мной. Хотя учитывая мою защиту, я вряд ли буду сильно интересен этому государственному объединению.

Обедаю с большим удовольствием. Всё‑таки голод – лучшая приправа. А я как раз с утра не успел поесть. Две булочки, если честно, совершенно не восполняют дефицит энергии. За весь обед ко мне никто не заходит. Порцию съедаю в полнейшем одиночестве. Возможно, так оно и лучше.

Вспоминаю о том, что Прокофьев еще в прошлый раз разрешал мне в любое удобное время подниматься в верхнюю обзорную каюту. Кажется, сейчас его предложение актуально как никогда. Очень хочется посмотреть, как мы летим, и как всё это выглядит. Тем более что по моим примерным подсчётам, за разговорами мы большую часть пути уже прошли. В ближайшее время на горизонте должен показаться город.

Так и есть. Поднимаюсь в обзорную каюту и вижу освещенный солнцем город. С высоты птичьего полёта, его масштабы и красота потрясают не меньше, чем виды Академии. Когда мы отрывались от земли, посмотреть из обзорной каюты у меня не было возможности. Зато прямо сейчас получается взглянуть на прекрасные улицы внутри странных деревьев, на огромные красивые дворцы, перемежающиеся проулками. Мы постепенно и плавно заходим на посадку.

Пока я любуюсь видами, меня никто не трогает. Внутри становится хорошо и свободно. Возвращаюсь обратно в кают‑компанию. Там уже сидят следователи.

– Господин Орлов, вы готовы? – спрашивает старший.

– Конечно, – отвечаю с улыбкой.

Патлатый косится на пустые тарелки, которые забирает матрос. Видимо, заказанный чай следаки так и не дождались.

Следователи больше не говорят о том, почему я обязан делать всё, что они попросят. С другой стороны, мне это не очень‑то и нужно. Есть закон, я его выполняю. Всех это устраивает. А меня тем более.

Корабль мягко касается поля, и открывается трап. Мы выходим, и я снова с интересом наблюдаю за грузовыми ботами. Они влетают в дирижабль, чтобы забрать привезенные грузы.

Прокофьев выходит проконтролировать роботов. Спуску им не дает. Даже посреди своих дел он находит пару минут, чтобы попрощаться.