Демон Жадности. Тетралогия (СИ) - Розин Юрий

Тем не менее, даже разнимая случайных бойцов, я не забывал следить за своим взводом. И, пожалуй, я мог по праву гордиться.

Мои ребята встретили этот шквал, как скалы встречают прибой – стоя твердо, но принимая на себя всю его разрушительную силу.

Лорик, избитый до неузнаваемости, поймал клинок противника в переплетение ремней на своем предплечье и, сломав тому палец, вывернул оружие, добив оглушающим тычком в горло. Гронд, истекая кровью из рассеченного бедра, просто повалил своего визави на землю и долбил его кулаками в шлем, пока тот не поднял руки, сдаваясь. Карина, проведя почти самоубийственную атаку и чудом избежав участи напороться на меч врага, приставила кинжал к его горлу, на котором проступила отчетливая кровавая полоса.

Когда гул боя стих, среди двухсот сорока с небольшим проигравших не было ни одного моего бойца. Но цена за такую сокрушительную победу была запредельной.

Восемь из них, даже одержав победу, не могли продолжать. Один сидел, зажав рукой вспоротый бок, из которого обильно сочилась кровь. Другой пытался встать на вывернутую ногу и падал с тихим стоном. Еще один просто лежал на спине, уставившись в небо, и его грудь дышала прерывисто и хрипло. Они выиграли, но их турнир был окончен.

Мои командиры и несколько бойцов, еще державшихся на ногах, бросились к ним, оказывая первую помощь, поднимая, уводя с поля. Они делали это молча, с каменными лицами, но в их движениях читалась самая настоящая гордость.

Я дождался, когда последнего раненого унесут, и опустился на середину поля. Двести сорок человек осталось. Среди них – двадцать пять моих, стоящих, как избитые, но непокоренные столбы.

– Пятый раунд! – рявкнул я, не позволяя никому из участников, среди которых уже не осталось свежих и не потрепанных, перевести дух. – Разбивайтесь на пары! – Я сделал паузу, глядя на своих двадцать пять железных людей. – И для моих новое условие. Если в этом раунде вы выберете себе самого сильного, самого опасного противника из оставшихся и победите его, то получите не один, а три концентрата маны. Сразу.

Это было уже слишком. Один из офицеров, тот самый краснолицый капитан, не выдержал.

– Марион! Да ты совсем охренел! – его голос визжал, срываясь на фальцет. – Ты что, своих ублюдков на наших бойцов натаскиваешь? Они для тебя что, тренировочные манекены? Да твой взвод – просто пушечное мясо, которое ты накачиваете своими сомнительными препаратами, пока наши парни рискуют получить травмы ради твоего ублюдочного эксперимента! Ты используешь нас! Пользуешься тем, что наши ребята хотят честно посоревноваться!

Он еще что‑то хрипел, его палец трясся в воздухе, направленный мне в грудь. Его губы, обметанные пеной ярости, шевелились, готовые изрычь новую порцию лицемерного гнева. Но слова так и не успели сорваться.

Воздух перед ним дрогнул. Не было ни вспышки маны, ни привычного гула артефактов. Просто я оказался в сантиметре от его лица, будто всегда там и стоял.

Мое движение было настолько резким, что создало легкую ударную волну, взметнувшую пыль у наших ног. Татуировка «Прогулки», улучшенная до Хроники, вкупе с «Приларом» давали мне скорость, с которой могли справиться лишь Хроники, весь стиль которых был под нее заточен, да и то с огромным трудом.

Щелчок был коротким, сухим и очень громким в наступившей гробовой тишине. Моя ладонь, обшитая кожей перчатки, встретилась с его щекой с резким, отрывистым хлопком. Капитан не успел даже ахнуть.

Его голову резко дернуло в сторону, все тело оторвало от земли, и он, описав в воздухе неуклюжую дугу, рухнул на пыльную землю, откатившись на добрый метр.

Он замер, сидя в пыли, одной рукой беспомощно упираясь в грунт, другой – прижимая к распухающему лицу. В его глазах плескалась не столько боль, сколько абсолютное, животное непонимание произошедшего. Из носа тонкой струйкой побежала кровь.

Я не стал его добивать. Я просто склонился над ним, и мой голос прозвучал тихо, но с ледяной ясностью, слышной каждому на поле.

– Я, капитан, ничего не имею против нечестной игры. В мире, где мы живем, честность – роскошь для идиотов. – Я выпрямился, окидывая взглядом остолбеневшую толпу бойцов и офицеров, застывших в немом шоке. – Но я терпеть не могу лицемерия. Тупого, наглого, вонючего лицемерия. Ты сам начал эту грязную игру, а теперь плачешься, что правила тебе не нравятся.

Я повернулся спиной к сидящему в пыли капитану и обратился к своим бойцам. К своим двадцати пяти избитым, истекающим потом и кровью, но глядящим на меня с адским огнем в глазах.

– Запомните это! – мой голос гремел, отчасти из‑за «Воя», отчасти из‑за совершенно искренне испытываемой мной ярости. – Если в будущем вы столкнетесь с таким же наглым, тупым лицемерием, направленным лично на вас, вы имеете мое прямое разрешение поступать точно так же. Бить. По лицу. Со всей дури. И если эта пощечина будет действительно за дело, если вы будете правы, то я лично разберусь со всеми последствиями. С любыми. Понятно?

По их лицам пробежала волна. Они не закричали «ура». Они просто выпрямились. Кивнули. Сжали кулаки. Этого было достаточно.

– Отлично. Пятый раунд… – я бросил взгляд на поле, где двести сорок человек все еще стояли, парализованные только что увиденным. – Разбиться по парам!

Началось самое яростное побоище за весь день. Мои двадцать пять рванули вперед в поисках врага как опьяненные бешенством звери, получившие благословение своего вожака. Они искали не просто победы. Они искали самого сильного противника и сносили его этой новой, дикой энергией.

Амбасадором этой ярости был Лорик.

Парень, действительно не обладавший особым талантом, но всегда поражавший даже меня своим упорством, во всех смыслах этого слова, которого еще в третьем раунде готовы были списать, с ревом, больше похожим на вопль, влетел в стройного артефактора с двумя изогнутыми клинками – явно одного из лучших фехтовальщиков. Он не парировал изящные выпады. Он продирался сквозь них, принимая удары на предплечья, на плечи, на все, что было прикрыто, и вгрызался в дистанцию, молотя короткими, мощными ударами своего меча, который он теперь держал как дубину. Его противник, ошеломленный такой тактикой, отступал, и в его глазах читался уже не расчет, а паника. В итоге Лорик победил его не умением – он просто задавил его своей яростью, своим абсолютным нежеланием сдаваться.

Но не все смогли повторить его подвиг. Ярость – мощное оружие, но против чистого мастерства и трезвого расчета ее не всегда достаточно. Один из моих бойцов – Декор – могучий детина с топором, увлекшись атакой, прозевал подсечку и тяжело рухнул на спину, и его противник, холодный и собранный, мгновенно приставил клинок к его горлу. Другой, пытаясь повторить мой трюк со скоростью, переоценил свои силы и врезался в щит противника, сломав себе ключицу.

Когда пыль улеглась, на поле осталось сто двадцать победителей. Среди них стояло, тяжело дыша, шестнадцать моих бойцов. Девять выбыло. Но они уходили с поля не сгорбившись, а с высоко поднятыми головами, бросая вызовы своим победителям взглядами.

Оставшиеся стояли, как изваяния, высеченные из усталости и ярости. Их броня была исцарапана, униформа пропитана грязью и алыми пятнами, дыхание вырывалось хриплыми, свистящими рывками. Они были на пределе. Но в их глазах, устремленных на меня, горел тот самый огонь, который нельзя было залить ничем.

Я обошел их, молча, не рискуя словами рассеять их настрой. Мой взгляд скользил по каждому лицу, отмечая сломанные носы, распухшие губы, пустые взгляды, скрывающие за собой стальную решимость.

– Шестой раунд, – объявил я в конце концов. – Остались сильнейшие из сильнейших. И награда должна соответствовать. – Я выдержал паузу, давая им собрать остатки сил для восприятия. – Каждый, кто выиграет свой следующий бой… получит от меня пять концентратов маны. И… – я сделал еще одну, более долгую паузу, – … высококачественный артефакт уровня Сказания.