Седьмая сестра - Ожигина Надежда

Даже Грига, если иначе никак. Только отпустите в нормальный мир.

За дверью Бюро я осмотрелась. Пахло дождем и сиренью, но еще почему-то порохом и соленой водой океана. Слышалась музыка шторма, трещали мачты и паруса. Знатный вы враль, господин Фролов, говорите, патруль всех повязал? Хотя это не он, а Патрик…

– Не обижайтесь, Аля, – как-то робко буркнул курсант. – Я отвезу вас домой, у меня машина у телецентра. Прогуляемся вдоль пруда?

Приклеился ведь, не отдерешь. Интересно, чем я его соблазняла? В тех наваждениях он падал замертво в попытке меня защитить. Или Патрик говорил про последний морок, тот, где Кондашов попытался… Ой-ой!

Наверное, я покраснела, вспоминая ускользнувшие раньше детали. Как умоляла садиста пощадить меня и убить, а за это предлагала такое, о чем в реальности и думать противно. Неужели я говорила вслух?

Обухов заметил мое смущение и сам засопел сердитым ежом. Пошел рядом, плечо к плечу, потерянно глядя под ноги.

– Это был наведенный морок, зов на кровавую метку. Если б не решетка с цепями, если б командор не включил глушитель… Вы бы просто ушли с Кондашовым, улыбаясь глупой счастливой улыбкой.

Меня передернуло от отвращения.

– А если б осталась дома? Не поехала с вами в Бюро?

– Тогда бы Григ не спал в эту ночь, – без тени сомнения отрезал Данила. – Он гад и мерзавец, Аля, но любит играть до конца. Отбивался бы под вашими окнами, разорвав подписанный договор, и обесточил в азарте Сокольники.

– Кто он такой? – задумалась я и по напрягшейся фигуре курсанта поняла, что снова ляпнула вслух.

– Дьявол в людской личине, – нахмурился Обухов, сбавив шаг. – Вы словно бабочка, Аля. Летите на яркий свет. Как птица, бросаетесь на шипы, чтобы напитать их кровью. Он вырвет ваше сердце и съест, щурясь от наслаждения. И это не аллегория, это его стиль жизни.

Григ помогал даже в кошмарах – я не хотела сдаваться, но на этот раз сдержалась, смолчала. Потому что в реальности он уехал, сбагрив меня Фролову. Уступил место на сцене, резко оборвав выступление. И дальше отдувались курсант и его боевые товарищи.

– Спасибо, Данила, вы меня спасли. Да еще и натерпелись всякого.

Обухов взглянул, улыбнулся. Хитро прищурился на яркое солнце.

– Да уж, Аля, после такого… Может быть, перейдем на «ты»?

Я поперхнулась словами, воздух стал горячим и терпким, солнце придавило всем весом к земле. Меня расплющило и расплавило от накатившего чувства стыда. Я кивнула Даниле, не сказав «да». Как долго теперь это слово будет царапать горло?

В полном молчании Обухов повез меня обратно в Сокольники. Проводил до самой квартиры – молча. Без слов отобрал ключи, отпер дверь. Получив негласное разрешение, проверил две комнаты, санузел и кухню. Вышел подышать на балкон.

Очень тактично хранил молчание, но улыбался ехидно и руку на прощанье сжал с таким видом, будто согласен на все условия, что я озвучила в мороке. И уже подписал договор без раздумий и сожалений.

Почему я его не придушила? Почему не влепила пощечину?

Почему, забираясь в горячую ванну, думала о красивом курсанте и о том, как он будет справляться с эротическими фантазиями? Да еще и в красках представляя детали?

Часть III

Исподние петли

Пробуждение было тяжелым.

Голова гудела, тело болело, будто меня сбил самосвал, а потом покатался туда-сюда для усиления ощущений. Во рту вонюче и мерзко, как в засохшей илистой луже.

Надо меньше пить, дорогуша. Бутылка в одну морду уже перебор.

Отражение в зеркале напугало отечностью и взъерошенным видом. А также слегка удивило. С какой стати оно еще здесь? Почему не сбежало в далекие дали после бурной вампирской свадьбы?

Как-то смутно помнилось, что там случилось, в их печальном загробном мирке. Но, должно быть, банкет удался. Об этом говорят мешки под глазами, дряблые щеки и пакля волос. Чтобы так выглядеть с утра, нужно много пить. Беспросветно и беспробудно. Так что… Вечность вам в печень, господа упыри. Гонорар уплачен, совет да любовь.

Но до чего же противно жить, даже с пачкой денег в кармане.

Запястье левой руки зудело, будто искусанное комарами. Его поминутно хотелось чесать, раздирая ногтями в кровь. Какой-то браслет вчера нацепили, вот и началось раздражение. Снять к чертям и в помойку? Жалко!

Милый такой браслетик, стильный. Кожа, по всему, дорогая. Пахнет приятно, так, будто рядом прошел офигенски красивый мужик и провел по спине ладонью…

Ага, а я тут такая звезда: нечесаная, неодетая, с опухшей харей и вонючим ртом! Соблазнительница на десять баллов!

Хмыкнув, я побежала в душ, приводить себя в чувство к вечерней репе. Репетиция, или коротко «репа», была назначена на семь часов вечера, а я исхитрилась проспать до полудня. Алкоголичка и дебоширка!

Под браслетом кожа продолжала гореть. Я оттянула его чуть в сторону и покрылась мурашками с головы до пят, упав в муравейник воспоминаний. Тыльная сторона запястья пестрела кровавыми точками. Ранки подсыхали, зудели, и смотрелось это, будто всю ночь руку кололи иголками. Или сквозь меня прорастали шипы.

Я вдруг ясно увидела их, вылезающие из-под кожи побеги, длинные шипастые стебли, хлестко бьющие по врагам. Моя татуировка пробилась наружу и спасала меня… От кого?

Запах трав ударил в ноздри, окутал мозг, раскурочил поставленную кем-то защиту, снял блокировку памяти. Лица Фролова и Кондашова, Данилы, даже Люсьен и Патрика завертелись, замельтешили. Готическая невеста, сбежавшая сестрица Тамара…

Григ. Прекрасно-опасный Григ, подаривший браслет-оберег.

Голова взорвалась от прилива крови, стало нечем дышать, стало жарче жить. Изнанка мира пробила реальность, дополнив простую гамму мрачными аккордами готики. Я кое-как добралась до гостиной и потеряла сознание.

Сколько я была вне себя? Сколько бродила по дальним мирам, полным причудливых тварей? Какую музыку слушала на сколах эпох и фантазий? Мой бедный мозг отказывался работать, устроив глобальную забастовку. Но в нем царил поучающий шепот: «Дочка, наш мир – полотно, сотканное из надежд и свершений. А у всякого полотна есть две стороны и два узора. То, что светло с одной стороны, оборачивается тенью с другой. Если встретишь самого черного монстра, загляни на изнанку его души, там отыщешь свет и надежду!»

«Родная, наш мир полон магии, но большинство утратило веру. Переплелось лицо и изнанка, исподы бродят среди людей, питаясь их силой и страстью. Плодят себе подобных зверей, мешая кровь голубую и алую. Слушай музыку мира, родная, музыка не обманет, чистый звук не ведает лжи!»

Но музыка была… немузыкальна. Трезвонила снова и снова, протяжными гудками мучила душу. Вскрывала черепную коробку, пытаясь добраться до разума.

Голова гудела, болела. Кажется, я рассадила затылок, когда упала на пол в гостиной. Дверной звонок надрывался, и кто-то упорно долбил кулаком, словно надеялся дырку проделать и посмотреть, что со мною стряслось.

Обухов? Решил в гости зайти?

Не вовремя, господин курсант. Я валяюсь на полу в непотребном виде. Мне бы холодное к голове, чтобы перестала взрываться от звуков, а вы в дверь стучите, как чокнутый дятел.

Я села на полу, осмотрелась. Комната плясала, как скоморох, качалась и прыгала, гремела паркетом. Когда бешеный танец слегка утих, я встала, держась за диван, и по стеночке поплелась в коридор, чтобы впустить курсанта. Пусть заварит мне чаю, приготовит поесть и отыщет таблетку в аптечке. А я его поцелую. Потом. Если захочет, как сказано в фильме. Но сначала верну себе товарный вид.

За дверью, распахнутой настежь, обнаружился, увы, не Обухов.

Там стояла растрепанная Элен с покрасневшими от слез глазами. Подруга с трудом давила истерику: напридумывав всякие ужасы, она явно успела меня закопать и крест на могилке поставить.