Ларь (СИ) - Билик Дмитрий

Не так-то легко найти точки соприкосновения и с уже взрослыми, состоявшимися личностями. Потому что с возрастом тебе проще послать неизвестного человека, чем подстраиваться под него и искать компромиссы. Все чаще возникает вопрос: «Зачем?», который периодически трансформируется в: «А, собственно, на хрена?».

Когда же между вами сотни прожитых лет, да еще разнополярность хиста — подружиться вообще невероятно сложно. Стоило мне отпустить заклинание, как ежовик бросился наутек, забыв про то, что мы только что собирались пить чай. Пришлось снова его тормозить. Нет, засранец, хочешь ты или нет, а дружить придется.

— Я, простите великодушно, не знаю вашего имени, — вздохнул я, пытаясь быть вежливым.

— Нет у меня имени. Я же наполовину животное, наполовину лесной дух, — пробурчал ночной гость.

— Так вот, выбор у нас невелик. Либо мы пройдем на кухню, попьем чай и поговорим. Либо…

— Либо удавишь ты меня, так? — на лоб нечисти наползли иголки. Видимо, таким образом он хмурился. — Хотя чего от рубежников ожидать.

Я не ответил, многозначительно хмыкнув. Потому что правда не знал, что делать в случае отказа. По-хорошему, действительно нельзя было отпускать ежовика. Черт знает кому и что он разболтает. С другой стороны, убивать нечисть лишь за то, что она не хочет со мной общаться? Ну такое себе.

Мое молчание гость воспринял по-своему. Видимо, решил, что перед ним суровый и готовый на все рубежник.

— Ладно, пусти. Не сбегу. Лесное слово даю.

Я не знал, что это за фигня и с чем ее едят. К тому же, большое спасибо рубежникам за то, что они меня разучили верить словам. Поэтому я на всякий случай решил все проговорить.

— Нет, ты, конечно, можешь попробовать, только моя… мой грифон тебя живо достанет, — почему-то подумалось, что о поле Куси моему новому знакомому знать совершенно необязательно.

— Не достанет меня твой грифон. Всю морду расцарапаю.

— Не достанет. Зато задержит до моего прибытия.

На этом первоначальные переговоры достигли некоего консенсуса. Ежовик понял, что ситуация у нас сложная, но если и дальше корчить из себя гордого аборигена, то о благополучном исходе можно забыть. Гордость она как соль. Если добавить совсем немного, то для блюда будет очень даже ничего. Но если переборщить…

— И чего, отпустишь потом, что ли? — поинтересовался гость.

— Отпущу. Нужен ты мне сто лет.

Пока мы мерились первичными половыми признаками, Митя успел метнуться до кухни, раскочегарить печку и поставить чайник. И даже порубил немного колбасы и сыра, а заодно порезал хлеб. Хотя, как по мне, для посиделок вполне было достаточно шоколадных конфет, которые по рабоче-крестьянски лежали прямо в пакете на столе. Вазочками мы пока обзавестись не успели.

Ежовик с трудом залез на стул, все же телом он обладал выдающимся. Причем, выдающимся по все стороны. Даже удивительно, как такому откормленному и красивому мужчине удавалось незаметно перемещаться по лесу. Затем нечисть смерила внимательным взглядом угощение, тяжело вздохнула и принялась есть.

— Хороший знак, дяденька, — прошептал мне на ухо Митя. — Теперь точно не обидит.

Я вопросительно скосил глаза на лесного черта и тот продолжил так же, вполголоса:

— Если нечисть, которая с понятием, села за один стол с рубежником и разделила хлеб-соль, то уже вряд ли что плохое сделает.

— Хист накажет? — тихо ответил я.

— Да нет же, — помотал головой Митя. — Но вроде как не принято.

Ага, видали мы это «не принято». Когда жизнь заставит — и не так раскорячишься.

Что удивительно, наш разговор ежовик пропустил мимо ушей. Которых я так и не разглядел. Сейчас гость с невиданным напором уничтожал то, что подали к чаю. Вместе с тем доказывая, что колбасу можно очень даже хорошо есть и всухомятку. А вот сыру и хлебу он почти не уделил внимания.

— Вкусно, — подытожил он, поглядев на пустую тарелку. — А еще вот этот зельц обезжиренный есть?

— Колбаса-то? Есть, — стал я сам ухаживать за нечистью.

— Причем, понимаю, что чего вы туда ни напихали, мясом и не пахнет, а вкусно.

— Для дорогого гостя ничего не жалко — порезал я всю палку «Докторской», причем не а-ля «к нам пришли гости», а нормально, в палец толщиной.

— А с чурами ты, случаем, дружбу не водишь? — вкрадчиво спросил я, наливая чай.

Нечисть отхлебнула его и скривилась. Да уж, извините, чайный сомелье у нас нажрался водки и изволит почивать.

— А чего с ними дружить? Они в лес не суются, я к ним не хожу.

Я рассматривал ежовика, пытаясь понять, правду он говорит или нет. Из головы не выходила фраза Былобыслава: «В этом доме не живет никто из людей». Стоило ли придумывать такое корявое предложение или это оговорочка? Допустим, чур знал, что тут обитает ежовик и поселил меня здесь специально. Зачем? Чтобы свести и подружить с нечистью или наоборот, для веселья? Лишь бы напакостить надоевшему рубежнику?

Нет, на кого, на кого, а на шутника Былобыслав не был похож. К тому же, я вообще-то защищаю грифониху и все такое. Получается, произошедшее — звенья одной цепи. Либо — чур просто не знал про ежовика. Кстати, я чужого хиста тоже не почувствовал, хотя нечисть пятирубцовая, а не шелупонь подзаборная. И печати после не сработали именно из-за того, что ежовик находился в доме, когда я их вешал. Получается, он действительно говорит правду, и чуры были не в курсе?

— Ну, рассказывай про мертвяка, — решил я начать без всяких прелюдий.

Нечисть тяжело вздохнула, прицепила круг колбасы на лоб, будто боялась, что кто-то позарится на угощение, облизала пальцы и стала вещать.

— А чего рассказывать. Он ларь хранит, который в большом дупле. Об этом ты, наверное, и сам знаешь.

Я кивнул. Чего уж тут кривить душой.

— Иногда приходят рубежники, чтобы утащить ларь. Когда луна теряет свою силу. Раньше часто приходили, а в последние лет сто всего пару раз. Только кончается все всегда одинаково.

Ежовик отпил чай, опять сморщился и стал накладывать сахар.

— Как одинаково?

— Как? Известно как. Убивает он их. Видимо, могучий при жизни был, да еще кровью к месту этому привязан. На крови заклятья — они самые сильные, позволяют чужой хист прибирать. Никто с ним справиться не может. Убивает, а леший потом хоронит по обычаям, чтобы мертвяки не поднимались. Разве что…

— Что? — я даже вперед подался.

— Я всего пару раз видел, издали. Все же страшно, сам понимаешь. Он будто сначала с ним разговаривает. Но недолго. А уж после убивает. Что уж он у них там спрашивает — одному Живню известно.

— Кому известно?

Ежовик осекся, замер, ощерился иголками. Словно почувствовал опасность и был готов вновь прибегнуть к физической силе. А еще очень уж быстро забегали его глазки.

— Чего ты задергался? Здесь тебя никто не обидит, пока ты сам не напросишься.

— Есть вещи, про которые у нас, у лесных, не принято говорить.

— Понимаю, коитус на еловых ветках, выборы лешего и проигрыш в карты чертям.

Ежовик посмотрел примерно так, как часто глядели люди, которые знали меня совсем недавно. Иными словами, совершенно не одобряя мое чувство юмора. Немного поежился, как бы смешно это ни звучало, но продолжил.

— Есть то, о чем лесные меж собой могут без всякой утайки говорить. А при посторонних лучше и рта не открывать.

— Про это можешь даже не переживать. Я в местном лесу вообще всех знаю. Черта вон к себе перетащил, от водяных лешего уберег, лешачиху убил, которая мальчишку похитила.

— Да ладно, неужто правда ты был? — удивился ежовик, о чем свидетельствовал его козырек в виде иголок. — Слышал, слышал. Но вместе с тем о Живне не знаешь?

— Нельзя же знать обо всем, — прикинулся я дурачком. — Я к тому же в рубежниках меньше полугода.

— Полугода? — удивилась нечисть так, что колбаса с его лба упала на стол. — И уже кощей?

— Ага, витаминки рубежные пью. Так что, расскажешь?

Ежовик подобрал колбасу, откусил, нахмурился, но все же заговорил.