Аквилон. Трилогия (СИ) - Токсик Саша

Руки ударили в барьер одновременно. Звук был мерзкий, скрежещущий, как когда проводишь ногтями по стеклу. Когти вонзились в уплотнённую воду на глубину ладони, оставив десять параллельных борозд.

Вязкая субстанция держала их как смола муху. Пелагея дёрнула руками назад. Щупальца натянулись как струны, но не сдвинулись ни на миллиметр. Она зашипела от злости. Дёрнула сильнее. Безрезультатно.

«Попалась! Сама попалась!» – Капля хихикнула. – «Глупая!»

Пелагея дёргала руками, пытаясь вырвать когти из барьера. Они застряли слишком глубоко. Существо шипело, булькало, на лице дикая смесь ярости и паники. С рычанием отчаяния она выдернула когти. Три остались в уплотнённой воде, обломились у основания.

«Слабеет! Быстро!» – Капля чувствовала поток энергии через нашу связь.

Каждый следующий удар был слабее предыдущего. «Гарпун» продолжал откачивать энергию – медленно, но неумолимо. С каждой секундой она теряла силу, а я её забирал.

«Капля, подключайся к камням!» – отдал я мысленный приказ. – «Живо!»

Уже её глазами, я увидел, как крохотная выдра накрывает рассыпанные по дну лодки камни, прижимая к ним свои полупрозрачные лапки.

Теперь можно перенаправить поток.

Поток энергии усилился в разы. До этого я просто удерживал канал, теперь начал активно качать. Как насос, выкачивающий воду из трюма тонущего корабля.

Капля забулькала от восторга, я слышал это даже на глубине пятнадцати метров. Её рана, полученная от первого удара Пелагеи, затягивалась прямо на глазах, вернее, на ощущениях, я чувствовал это через связь. Разорванная энергетическая оболочка срасталась, восстанавливалась целостность.

Камни в лодке начали светиться. Сначала тускло, едва заметное голубое свечение, как у светлячков. Потом ярче, как лунный свет на воде. Ещё ярче, как утренние звёзды.

Пелагея слабела с каждым мгновением.

Я сформировал водяные плети. Простое заклинание управления водой, раньше этому учили детей в магических школах.

Четыре водяных жгута, толщиной с канат, выросли из окружающей воды. Они двигались как живые змеи, извивались, тянулись к цели. Обвили руки Пелагеи, стянули их за спиной. Ещё два жгута обмотались вокруг тела, прижали к торсу. Последний обхватил хвост, не давая бить им.

Теперь Пелагея висела передо мной полностью обездвиженная. Как препарированная бабочка на столе у коллекционера.

Можно было рассмотреть, что происходит с ней по мере откачки энергии.

Процесс шёл неравномерно. Русалочьи черты исчезали. Чешуя на коже теряла блеск, становилась матовой, потом серой, потом начала отпадать пластинами, как шелуха. Под ней открывалась человеческая кожа.

Хвост начал раздваиваться. Сначала появилась вертикальная линия посередине, потом она углубилась, расширилась. Хвост буквально распадался на две части. Чешуя осыпалась водопадом серебристых пластинок. Внутри оказались ноги, согнутые, прижатые друг к другу.

Лицо менялось медленнее, но неотвратимо.

Злость уходила из глаз, как вода из разбитого сосуда. Безумие отступало, оставляя только усталость. Бесконечную усталость человека, который слишком долго нёс непосильную ношу.

Зрачки из вертикальных щелей стали круглыми. Радужка потеряла золотистый отблеск, стала обычной карей.

Свадебное платье засияло белизной. Грязь отвалилась пластом как старая штукатурка.

Льняное полотно тонкой выделки, отбелённое до снежной белизны. расшитое речным жемчугом, сотни маленьких бусин, нашитых терпеливыми руками.

Кружева ручной работы на рукавах и подоле, месяцы кропотливого труда, каждый стежок сделан с любовью и надеждой.

На голове остался венок из полевых цветов, невероятно свежих. Ромашки, васильки, незабудки, будто сорванные час назад.

Лицо тоже стало прежним. Красивые черты совсем юной девушки. Высокие скулы, прямой нос, полные губы. Ей было лет восемнадцать‑двадцать, не больше. В жизни она наверняка была первой красавицей деревни, той, за которой парни увивались толпами, а девки завидовали втихомолку.

Пелагея подняла голову. И тут вместе с последними каплями энергии, в меня хлынули воспоминания.

Я увидел, что же произошло здесь много‑много лет назад.

Глава 8

Маленькая серебристая рыбка скользила между камышами у самого берега. Плотвичка, так она себя называла. Молодой водный дух, почти младенец по меркам своего вида. Плотвичка еще не умела принимать сложных форм, звериных или человеческих.

Плотвичка была рыбкой, изящной, с прозрачными плавниками, которые дрожали в воде как крылья стрекозы.

Больше всего на свете она любила наблюдать за людьми. Их громкие голоса разносились под водой искажённым эхом. Их странные обычаи завораживали. Почему они носят на себе столько тряпок? Зачем держат над водой длинные палки с привязанными верёвками?

Особенно Плотвичке нравились изх яркие эмоции. Они то смеются, то плачут, то кричат друг на друга. Для маленького водного духа всё это было как театральное представление, бесконечно увлекательное.

Она часами могла прятаться в зарослях водорослей и подслушивать. Рыбаки ругались на плохой клёв и травили байки о небывалых уловах. Прачки сплетничали о соседках, выколачивая бельё о камни. Влюблённые парочки шептались о чём‑то своём, непонятном, но явно важном для них.

В то утро было очень рано. Солнце ещё не встало, только серая полоска на востоке обещала рассвет. Вода была холодная, градусов десять, не больше. Плотвичке холод был безразличен, водные духи не чувствуют температуру так, как люди. Но она знала, что в такое время на воде обычно только рыбаки с их сетями и вершами, сонные, молчаливые, ещё не проснувшиеся окончательно.

Однако сегодня затон был пуст. Ни лодок, ни сетей, ни рыбаков с удочками. Только одна лодка покачивалась посередине водоёма. Старая, просмоленная так густо, что смола проступала чёрными слезами между досок.

Плотвичка услышала голоса. Не громкие, но в предрассветной тишине звук разносился далеко по воде. Женский был высокий, срывающийся, а мужской низкий, холодный.

Любопытство пересилило осторожность. Оно всегда пересиливало у молодых духов. Плотвичка подплыла ближе, скользнула под днище лодки беззвучно, как тень.

Доски старые, но плотно пригнаны мастером, ни одной щели, через которую можно было бы заглянуть. Но водным духам и не нужно видеть глазами, чтобы знать, что происходит наверху. Вода передаёт каждое слово, каждый вздох, каждое движение.

В лодке двое. Девушка в свадебном платье, Плотвичка не знала что оно свадебное, просто видела, что красивое. Обычно так люди не одеваются. На голове венок из полевых цветов, их свежий аромат далеко разносился над водой.

Парень сидел напротив в городской одежде. Сюртук из хорошего сукна, тёмно‑синий, с медными пуговицами. Жилет с перламутровыми пуговицами, которые поблёскивали даже в предрассветной темноте.

Часы на цепочке в кармане. Плотвичка впервые видела часы и с интересом слушала их тиканье. Мерное, механическое, безразличное к человеческим страстям.

Девушка говорила торопливо, захлёбываясь словами, будто боялась не успеть всё сказать.

– Я ждала тебя, Николай! Три года! Каждый день ходила на пристань, встречала лодки из города. Каждый вечер молилась, чтобы завтра ты вернёшься. Мама говорила забудь, говорила, выходи за Петра‑мельника, он хороший человек, работящий. А я всё ждала! Верила!

Голос срывался, но она продолжала, хватая его за руки:

– Отец вчера запер меня в чулане. Сказал, с рассветом пойдёшь к Петру, согласишься на сватовство. А я ночью через окно вылезла! В свадебном платье, что для тебя берегла! Готова бежать с тобой хоть на край света, хоть сейчас! Только скажи слово!

Парень слушал молча. Плотвичка чувствовала его неподвижность. Потом он заговорил. Голос ровный, холодный, словно читал вслух счета в конторской книге:

– В городе ты мне не нужна, Пелагея. У меня там всё устроено. Работа на фабрике барона Мергеля, я теперь старший приказчик. Жалованье сто рублей серебром в месяц. Казённая квартира в три комнаты с кухней. И невеста есть.