Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

— Не знаю, чего уж они тут с Осей не поделили? Мы с Павликом спали без задних ног. Сны такие красивые снились, яркие. Мужчина какой-то в старинной одежде и с длинными волосами на скрипке играл. Красота такая, ты не представляешь, — как они умудряются вытирать волосы и при этом разговаривать из-под шевелящегося полотенца?

— Дя! — подтвердил малыш. И неожиданно не то замяукал, не то пропищал, не то проскулил что-то тоненько, но вполне ритмично, узнаваемо.

— Ого! А у мальца-то идеальный слух, однако! — в банке дрогнуло несколько листьев. — А ведь это, на минуточку, одна из лучших канцонетт* Джованни Кроче. И, если ноты её нигде по церквям да базиликам тамошним не сохранились — то мы в вами первые, кто её лет за четыреста услыхал! Так, значит, нам и сольфеджио нужно в программу добавить, — это он, кажется, уже сам себе, для памяти сообщил.

Алиса замерла с недосушенными волосами, торчавшими в разные стороны. Посмотрела из-под полотенца с тревогой сперва на банку, потом на меня. И чуть вскинула голову, словно уточняя — это чего только что было?

— Это, сестрёнка, у Оси вчера под вечер настроение лирическое взыграло. Он нам с дедом битый час рассказывал про особенности лютневой музыки шестнадцатого века и аргументированно доказывал превосходство скрипок Амати над Страдивари, — легко, как о чём-то незначительном, на одном дыхании выдал я тут же.

— Ва́ли! Ва́ли! — снова запрыгал в кроватке Павлик. Неужто во сне им играл сам Маэстро?

— «Варежку закрой» — он имел в виду, — недовольно проворчал Ося. — Трепло ты, говорю же. И Аспид. И не лютневой музыки, а скрипичной. И у Николо инструменты гораздо чище и глубже звук давали. Ну, если кто понимает, конечно.

Несмотря на специально отведённую паузу, вступать в спор с меломаном, из друзей которого были сделаны, наверное, стропила Ватикана и притолоки пирамиды Хеопса, желающих не нашлось.

— А ты, болтун пустопорожний, лучше бы подумал головой-то, как так выходит, что первую музыку вы, двуногие, начинаете слышать в лесах, в горах, в пещерах и пустынях. А потом строите себе убогие хижины или шалаши — и пробуете услышать в них. И ещё негодуете, расстраиваетесь, когда не слышите. Потом учитесь у старших строить большие шалаши и хижины из камня. В них музыку слышно гораздо лучше. Но она становится другой, от чего вы, человечки, тоже расстраиваетесь. Начинаете дополнять, как любите, то, что в дополнениях не нуждается, высокими словами о том, во что в тот, конкретный, ничтожно малый момент времени сильнее всего верите. Музыка становится лучше. Но всё равно ни в какое сравнение с песнями моря, ветра, лесов и гор не идёт.

Мы даже не слушали его. Мы внимали. Павлик перестал скакать в манеже. Алиса забыла про полотенце, которое сползло с головы на плечи. Лина подошла и крепко взяла меня за руку.

Древо вещало так, что не возникало ни единой мысли поспорить с ним. Мысли, подкреплённые образами высоких, под небо, лесов и завораживающих гор с грядами седых вершин, будто гипнотизировали. И казалось, вот-вот — и зазвучат звуки, настоящие, вечные, которые наше племя тщетно пыталось воспроизвести, дёргая струны, дуя в полые стволы деревьев, колотя палками по камням. И разница нашего восприятия стала очевидна. Старшие, Древа, слышали и понимали музыку Земли. Двуногие щипали отломок елового пня, как медведь из сказки и мультфильма. И радовались любому звуку, который удавалось извлечь.

— Спасибо, Осина, — будто очнулся я, когда понял, что Ося давно замолчал. — Мы научимся сами и расскажем другим.

— Толку-то, — обречённо, кажется, вздохнуло Древо. — Свои мозги никому не вставишь, да и не нужно это. Просто обидно понимать, что вы не туда куда-то свернули. То ли сами, то ли падла эта чёрная так выкружила вас. Тьфу ты, аж расстроился. Раньше лучше было, короче! — совсем по-стариковски завершил он.

— Это точно, — спорить с расстроенной Вечностью, сидевшей в трёхлитровой банке на столе отеля не хотелось вовсе. Хотелось и вправду научиться слушать и слышать. И, если очень повезёт, понимать то, о чём он рассказывал.

— Алис, спутаются — потом не расчешешь, — вполголоса проговорила сестре Лина. Алиска ахнула и побежала в ванную. Оттуда зашумел фен. Хорошо им, девочкам.

— Ось, а с дедом всё нормально? — спросил я у банки, листочки в которой сердито нахохлились, как воробьи на проводах в лютый мороз.

— А чего ему сделается-то? — будто бы даже удивилось Древо. — Ёрзал-ёрзал — да и сдёрнул в ночь. Он же не дерево, — тут проскользнул привычный сарказм.

— Не найдёт он проблем себе? — вот странно, но к Сергию, при всей своеобразности его характера, я как-то уж неожиданно быстро привык и практически «прикипел душой». Наверное, это из-за того, что он сочетал в себе мудрость эпох, непредсказуемые возможности и фольклорную удаль.

— Найдёт непременно, — возмутился Ося, — как не найти? У него ж опыта в этом деле — тыща лет! Вот такой же, как ты, примерно, был. Только звали его тогда не Аспидом, как тебя.

— А как звали? — после Илейки Муромского и воеводы Боброка, Николо Амати и Джованни Кроче от стариков-разбойников можно было ожидать чего угодно.

— Раж! Раж его звали. Это у него Илейка научился в дурь-то впадать, когда одной сосной толпу чёрной татарвы по лесам гонял. Только Серый-то потом с дурью разобрался, подружился да освоился, и сумел полезной сделать, контролируемой, — Ося словно издевался, чередуя простые слова со сложными. Только от этого они все будто бы становились малопонятными.

— А это всё от скудости ума, паря. И от бедности речи. Эклектика это, в гробину мать-то её. И оксюморон ещё, ага! — Вот же демон деревянный! И это я ещё при этом трепло?

— Ты, конечно, а то кто же ещё? Я — дерево, мне говорить вовсе не положено!

— А-а-а, да погоди ты, Ось! С тобой спорить — как против ветра плеваться, расстройство одно! Только я и не спорил же — я хотел узнать, как Сергий, где он, не надо ли помочь?

— Помогальщик выискался, вы гляньте на него! Чем, ну чем ты ему помогать-то вздумал? Дверь постеречь? Очки посторожить? Свечку подержать? — Ося блажил, как базарная баба.

— Свечку? — я явно снова запаздывал с пониманием.

— Лина, девонька, ты с Аспидом не водись — не ровён час тоже отупеешь, — Древо, будто выбив одного противника, тут же переключилось на другого. — Мы тебе получше сыщем, умного, в очках, может, даже интуриста, если повезёт, а?

— Спасибо, Ося, но не нужно. Плохонький, да свой, — я аж дёрнулся, услышав от Энджи такую неожиданную характеристику.

— Ну да, сердцу не прикажешь, конечно. Но ты подумай, не спеши с ответом. Надумаешь — дай знать. Мы Странника отправим к Секвойе. Или к Баобабу. А тебе устроим личное счастье и уют. И мужичка хорошего, чтоб при работе, очках и галстуке. Не то, что этот шаромыжник.

Видимо, на лице моём степень отторжения происходящего была написана очень крупными буквами, которые уже вот-вот грозились выстроиться в не самые интеллигентные слова и фразы, поэтому Лина пришла на помощь:

— Ну чего ты тормозишь-то? Растревожили мы сердце лесника с тобой нечаянно, кто ж знал, что у него слух, как у дельфина? Вот он и отправился на поиски любви, — плавно, как дурачку, пояснила она. Хотя в небесно-голубых глазах плясали чертенята.

— Какой любви? — может, Ося не так уж и не прав был на мой счёт?

— Большой и чистой, как положено. Ну, или любой подходящей, тут всё-таки отель, а не монастырь, — пожала плечами она.

— Про монастырь — напомни, расскажу пару историй, с весталок начиная, хотя и до них были мастерицы, да… Хотя нет, тебе рано ещё об этом, — влез было старый, несказанно старый интриган из банки.

— Вы издеваетесь, что ли? — не выдержал я. — Какая к чёртовой матери любовь, хоть большая, хоть маленькая? Ему конь Дмитрия Донского ногу отдавил! Не маршала Будённого, я повторюсь, а великого князя московского Димитрия Ивановича, на минуточку! И он, по его словам, тогда уже был не пацан!