Седьмая сестра - Ожигина Надежда

Обухов с презрительной миной оглядел боевую стойку Элен, без опаски шагнул за порог и одним неуловимым движением отобрал у нее бутылку.

– И куда я попал, дорогие дамы? На собрание алкоголичек? На игру «Покайся в грехах»? И как, драгоценная Аля? Грехи подруге отпущены? Зря.

Обухов быстро обжился на кухне, хряпнул рома, одобрил сосиски. Посоветовал активней закусывать, пока пьянство не стало призванием.

– У нее же на морде написано, – ткнул курсант вилкой в Элен. – Ты для нее конфетка, припрятанная на черный день. Запри вас обеих в камере, и подруженька тебя выпьет досуха.

Карточная колода курсанта лежала на столе рядом с бутылкой. Очень демонстративно лежала и отсвечивала синевой.

– Ленк, – посоветовала я подруге, – главное – не делай резких движений. Обухов – мастак в карты играть.

– Вижу, – вздохнула Элен, не сделав даже попытки к бегству, хотя дверь по-прежнему скалилась покореженными замками. – Почему ты его называешь курсантом? Да еще какой-то Навигацкой школы? Я же чую, он капитан Бюро с лицензией на зачистку. Тот, кто ходит по кромочным петлям. Кромешник.

Обухов шумно выхлебал ром, обмакнул в кетчуп сосиску. От этого тотчас сделалось жутко, будто смерть подобралась к порогу и заглянула внутрь квартиры.

– Потому, неразумная низшая, – доверительно пояснил он Элен, – что Бюро Кромки основал Яков Брюс. Может, слышала о таком? Больно много всякой дряни исподней понаехало в Россию при царе Петре. Вот и пришлось чисткой заняться, вновь опричнину развести, новых кромешников воспитать. Под прикрытием Навигацкой школы, что Брюс обустроил в Сухаревой башне, обучался особый отряд бойцов, способных учуять исподов и пресечь беззаконие тени.

– Вы поэтому гардемарины? – Я расхохоталась в пьяном восторге. – Курсанты школы – вот это все? Шутка юмора, понимаю! И Фролов ваш звучит как корабль в бою, угодивший в самое сердце шторма!

Обухов мрачно взглянул на меня, плюхнул в тарелку порцию кетчупа.

– Нужно ставить тебя на учет. Подруга – лярва, Кондашов залип, будто сопливый мальчишка. Да еще и музыка мира мерещится. Чую, чую исподнюю кровь!

– Нет уж, хватит с меня мрачных сказок. – Веселиться сразу же расхотелось. – Я человек и хочу им остаться. Или пришел меня арестовывать? Ну так знай: без боя не дамся! И Ленку обидеть никому не позволю! Ну, где тут шпилька вчерашняя? А это припоминаешь, Данила?

Я выставила руку с браслетом. Обухов в ответ огладил колоду, ласково, будто кота. Чихнул от запаха обережных трав.

– Хорошую штучку тебе подарили. Полюбуйтесь, Елена, какое плетение, на обе стороны солнцеворота. Так просто зубками не вопьешься. Каждый узелок что удар под дых! Да не зыркай так, лярва безмозглая. На фига арестовывать Алю? Мне заняться в агентстве нечем, кроме как запирать девиц, отпускать и снова ловить по Москве? – Даня снял верхнюю карту с колоды и предъявил туза пик. – Все время выпадает, гаденыш!

– Ой! – испуганно вскрикнула Ленка.

– Ну а я про что? – огрызнулся курсант. – Я за тебя волновался, Аля. На звонки не отвечаешь, на репетиции нет. К дому подхожу – лярвой воняет, густо так, знаешь, смачно. Будто тухлым яйцом обмазали. Они же, лярвы, как слизни. Одна проползет, тропинку наметит, а там и другие скопом шуруют. На вскрытую мертвечину.

– Я не слизень! – Элен опять разревелась. – Я бы Алю не тронула… Никогда! Я оставляла отводящие знаки!

– Гм, – Обухов отодвинул стакан, – отводящие, но все-таки знаки. Ты не загоняйся, лярва, я стер. И свои отметки чиркнул на стене, благо весь подъезд разрисован. Аля, не в службу, а в дружбу: перестань с ней водиться и в дом не впускай.

Я демонстративно встала со стула и обняла Элен, прижав к груди ее голову.

– В дружбу, говоришь? Да что ты знаешь о дружбе! Мы с Ленкой за партой вместе сидели, делились рассказами о первой любви. Однажды отбились от пьяных гопников, и если б не Ленка с ее айкидо… Думаешь, я поверю тебе и не пожалею ее? Нет, курсант, такого не будет. Где вы были с вашим Бюро, когда Элен заразилась? Выдали мерзавцу карт-бланш? А я видела, как ей плохо, она же с крыши спрыгнуть хотела!

Обухов мрачно тасовал колоду.

– А вчера где отсиживался Фролов? Или вы не знали о свадьбе? Это у Ленки не было выбора. Когда за горло берет Кондашов, требуя жертву для праздника, сопротивление бесполезно, даже я понимаю. Но у вас-то выбор был, я права? Чтобы спасти не только меня, но и театральную труппу и тенора. Кому интересны случайные жертвы! Главное, что союз заключили, треклятый тройной союз! Чтобы не делить территорию заново.

Курсант выдернул карту из середины колоды. Снова мелькнул туз пик.

Глаза Обухова загорелись вдруг красным, будто лопнули все сосуды, сделались опасными, хищными.

– Подслушала пару фраз и думаешь, что все поняла про Изнанку? Жизнь такая нелепая штука, что цитатами ее не проймешь. Все в ней шиворот-навыворот, Аля. Давно смешались лицо и испод, опасно ходить по кромке.

– Только музыка подскажет истину, Даня.

Ленка продолжала рыдать, заливая слезами мою футболку. Интересно, за что мне все это? Стою, как дура, перед курсантом в мокром хлопке на голое тело, обольстительно прилипчивом и прозрачном. Да еще и соски торчат от прикованного к ним жаркого взгляда. Что там вспоминает гардемарин? Какую из иллюзий веселой ночки? И почему внизу живота разгорается жаркое пламя?

Обухов с трудом отвернулся, убрал колоду в карман.

– Туз пик всегда обман и предательство. Это ночь, зима, удар в спину. Думай впредь, кому доверяешь!

Он встал, вытер губы платком. Неприязненно взглянул на Элен, обойдя по широкой дуге. В коридоре молча обулся, завязал шнурки на кроссовках. Обухов был недоволен собой, тем, что опять повелся на эротику в моем исполнении. За компанию был недоволен и мной, разозлен сделанным выбором. Будто я намеренно сделала шаг с лицевой стороны на исподнюю.

– Эй, – с вызовом окликнула Даню. – А дверь кто будет чинить? Мне так и жить нараспашку?

Курсант оглянулся, дернул щекой. Чуть слышно прищелкнул пальцами. Я едва различила музыку ветра, а потом заломило зубы, будто кто-то поставил запись и прокрутил в обратную сторону. Обухов вышел, а дверь за ним с хрустом встала в проем, приросла, склеилась сломанным деревом, щелкнула стальными замками. Эффектно!

Жаль, посуда сама не помылась. И выпитый ром не вернулся в бутылку!

Но хоть новую дверь не заказывать. И на том спасибо, герой-любовник.

На кухне Элен догонялась ромом, хлебая прямо из горлышка.

– Он ведь прав! – зажмурилась и икнула, вытирая обожженные губы. – Аля, ты знаешь: он прав. Туз пик – скверная карта в раскладе. Держись подальше…

– Да не хочу! – заорала я на подругу. – У меня больше нет никого из родных – это ты можешь понять? Сделаем как решили: я отыграю концерт, мне заплатят. И свалим вдвоем из Москвы. Поедем к морю, скоро сезон, устроюсь в ресторан на халтуру. Как-нибудь проживем без Бюро, Кондашова и прочих исподов. Видишь, как дверь починилась сама? Вдруг удастся перемотать и твою историю, Ленка?

Элен хмыкнула и высморкалась в салфетку.

– Ты всегда была сумасшедшая. Я твоим талантом кормилась, а ты хочешь меня спасти? Аля, я не стою тебя. Зато знаю, чем расплатиться. Помнишь амулет моей мамы? Я принесу его на концерт!

Амулет Ленкиной мамы я помнила.

Серебристая звезда с пятью лучами и рубиновым камушком в серединке. На лучах какие-то знаки, похожие на иероглифы. Красивый кулончик, но без затей, пять-шесть сантиметров в диаметре. В Ленкиной семье полагали, что кулон приносит удачу. Если верить фамильной легенде, то бабушка Ленки сперла звезду у любовницы члена политбюро. Офигенская удача, ухихикаться можно.

Но звучал амулет бесподобно: будто тысяча колокольчиков, колыхающихся на ветру. Щелкнешь ногтем и наслаждаешься, забывая сомнения и тревоги. Я любила в детстве играть с амулетом, меня словно магнитом тянуло. Честное слово, выкрасть мечтала, спрятав за бархатной обивкой футляра!