Стражи восемнадцати районов. Том 1 (СИ) - Крейн Антонина

Феликс, между чем, с любопытством наклонил голову.

– Кстати, а на чем ты собираешься играть? В квартире нет фортепиано, а синтезатора у тебя я не вижу.

Тут я смутился.

– Я временно не играю.

– Почему?

– Мне… не повезло на последнем концерте, – обтекаемо сказал я. – Пока что не хочется садиться обратно за инструмент. Я решил взять несколько месяцев паузы: отдохнуть и перезагрузиться. Пожить в другом городе, отоспаться на год вперед, нагуляться вволю и почитать хорошие книги.

– Какую литературу любишь? – поинтересовался Феликс.

– Самую разную. Но больше всего – фэнтези. Хотя от него я сейчас тоже отдыхаю. – Я прикусил губы и посмотрел на свои руки. – Стараюсь крепче встать на твёрдую почву и все такое.

Не говорить же ему, что у меня недавно был нервный срыв и серьезные галлюцинации, которые иногда возвращаются.

Феликс задумчиво кивнул и потеребил серьгу в ухе, прежде чем обворожительно улыбнуться.

– Я тоже люблю фэнтези, – сказал он. – Очень сильно. Кстати, поэтому у нас в книжном шкафу ты найдешь огромное количество энциклопедий по всевозможным магическим существам, мифам разных стран и прочему. А еще по истории религий и древним языкам. Можешь смело брать всё это, если «твердая почва» тебе надоест.

Я тотчас почувствовал, как проникаюсь к Феликсу признательностью. А когда он подложил мне еще кусок божественно вкусного чизкейка, эта признательность умножилась вдвое. Меня, по сути, очень легко подкупить.

Так и началась наша совместная жизнь.

***

Следующие четыре дня я старательно следовал расписанию: сладко спал до полудня, а потом до ночи шатался по Петербургу, как очумелый турист, который задыхается от жадности перед лицом восхитительных драгоценностей-впечатлений.

Была середина апреля. Сестра отговаривала меня от переезда в этот месяц, по местным меркам считающимся чуть ли не зимним: советовала дождаться, когда ветер с залива переменится – станет карамельно-соленым, пахнущим морем и липами, а масонское око Казанского собора заблестит на ярком летнем солнце. Но удача мне улыбнулась: в этом году тепло и краски рано вернулись на широкие проспекты и изогнутые набережные Санкт-Петербург. Всё вокруг уже пропиталось ароматами цветущих вишен и крепкого кофе, художники смело выходили на пленэры, а ярко-зеленая трава приятно щекотала стопы йогам, практикующимся в парках по утрам.

Опьяненный свободой, я поздно приходил домой. Если Феликс еще не спал, то неизменно угощал меня сладостями. За несколько дней я попробовал больше необычных десертов, чем за всю жизнь до этого. Жуя то лунные пирожные, то гулаб джамун, я рассказывал Рыбкину об увиденном. Как любому человеку, ему было приятно слышать комплименты в адрес своего родного города.

– Вообще-то Петербург – не мой родной город, – поправил он меня, когда я высказал эту мысль вслух.

– Серьезно? А откуда ты?

Феликс хитро прищурился.

– С неба упал. Как не разбился, сам не понимаю.

– Это что, подкат наоборот?

– В смысле?

– Ну, знаешь, раньше пикаперы подходили к девушкам и спрашивали, мол, не больно им было, когда они падали?.. И когда девушки уточняли, откуда, добавили: с неба, вы же явно ангел.

Рыбкин расхохотался, закинув назад голову. Пряжка на «ошейнике», как я продолжал про себя называть его странное украшение, блеснула в свете солнца.

– Пф, Женя. Какая глупость.

– Тем не менее, иногда работало, – оскорбился я. – Ну, лет двенадцать назад. Когда я был в шестом классе, то часто знакомился с девушками на улице.

– В шестом-то классе?! С девочками, ты хотел сказать.

– Нет, с девушками! Мне всегда нравились люди постарше.

– Тогда, подозреваю, твой эпический «подкат» работал потому, что они просто умилялись такому смелому малышу, – осклабился Феликс.

Я моргнул.

Черт. Возможно, он прав.

Я задумался об этом. О своем прошлом, о девушках и о том, как приятно и беззаботно живу в последние дни. Наконец-то. Никакие кошмары меня не посещают. Никакие глаза не смотрят из подворотен, а тени не тянут ко мне длинные руки. Кажется, план с переездом отлично работает.

Хотя психолог, которого я исправно посещал в последние два месяца, двояко отнесся к моему решению пожить в Петербурге.

– С одной стороны, новые впечатления действительно помогут вам отвлечься и забыть о произошедшем, – сказала она на нашем прощальном сеансе. – С другой стороны, я переживаю, что вы можете только усугубить свое одиночество в городе, в котором у вас нет друзей.

– У меня и тут их нет, – я нахмурился.

– Но у вас есть сестра, мама... Коллеги, – терапевт пролистнула журнал, в который иногда записывала что-то во время наших сессий.

Я покачал головой.

Она не понимала. Мое одиночество не мог усугубить какой-то там переезд. Наоборот. Начиная с января меня от семьи отделяла невидимая стена беспокойства. Уехав, я хотя бы о них волноваться перестану. Ну, о том, как их огорчает моё сумасшествие.

Мозгом-то я осознавал, что мне из-за стресса банально привиделось всё, случившееся на последнем концерте. Но вот чувства оставались в раздрае, а тревога зашкаливала так, что я с трудом заставлял себя выходить из дома: всё боялся увидеть чудовищ, выползающих из теней.

Переезд – как обновление. Кнопка restart. Думаю, это очень логично: найти себе новую крышу, раз старая всё равно уехала. Прийти в себя на чужбине, а потом вернуться с триумфом.

Пока что способ, кажется, работает.

Я задумчиво посмотрел в окно, за которым поблескивали под светом фонарей темные воды канала. Шумела листва, распевались соловьи. Феликс уже ушёл к себе, и я один сидел, помешивая ложкой гречишный чай.

Наверное, раз я так хорошо справляюсь, уже можно сделать следующий шаг в самолечении – и взглянуть своим мистическим страхам в глаза.

Я решительно потянулся к телефону и – впервые в Петербурге – запустил приложение, которым иногда пользовался в Москве…

***

Мой будильник завибрировал без десяти семь. Кляня себя за ночные идеи, я все же кое-как соскребся с кровати и поплелся в ванную.

Каково же было мое удивление, когда, приоткрыв дверь в гостиную, я увидел там Феликса. Рыбкин стоял у окна и разговаривал по телефону, рассеянно наматывая на палец шнур от блэк-аут штор. На журнальном столике лежала открытая книга на арабском языке.

За эти дни я успел выяснить, что мой сосед еще и полиглот, что вызвало у меня яростный приступ неуверенности в себе. Причем знает Рыбкин преимущественно достаточно нестандартные наречия. Так, позавчера вечером я слышал, как он говорит с кем-то на финском, а за завтраком он слушал подкаст на японском. «Конничива, семпай», – блеснул скудным лексиконом я, заходя в помещение. И умолк, потому что на этом мои знания, подчерпнутые из аниме, практически заканчивались. Феликс разулыбался и одобрительно щебетнул что-то ужасно длинное в ответ. Я изобразил, что всё понял, хотя не понял ни черта.

Но сейчас Рыбкин говорил на русском языке.

– Да, я согласен с её мнением – он точно из наших. Я не хочу торопиться и давить: мне кажется, это может его шокировать. Нет, я ничего не делаю прямо сейчас не потому, что «злюсь на лишнюю работу», – было слышно, как Феликс нахмурился. – Если честно, всё как раз наоборот. Знаю, это звучит не в моём стиле, но я буду рад стать для него…

Я намеренно громко лязгнул дверной ручкой (ненавижу подслушивать, даже случайно) и Рыбкин, обернувшись, удивленно вскинул брови.

– Я перезвоню, – сказал он в трубку и дал отбой. – Женя, доброе утро! Неужели я разбудил тебя?

– Нет-нет, просто у меня ранняя встреча, – я пошел на кухню и на мгновение непонимающе остановился на пороге.

На столе на длинном серебряном блюде, застеленным мхом, покоился стеклянный черный меч, от лезвия которого поднимался такой же черный пар.

– Это тоже биоарт?.. – ошарашенно моргнул я.

– Да тут вроде нет биологических элементов, – Феликс подошел и задумчиво встал рядом со мной, качнулся с пяток на мыски. – Просто артефакт для очередного проекта.