Стражи восемнадцати районов. Том 1 (СИ) - Крейн Антонина

Потому что мне действительно стало плохо, и я побежал в ванную.

[1] Канеле — французский десерт из мягкого и нежного теста, покрытого твёрдой карамелизированной корочкой.

[2] Кнафе — десерт арабской кухни, готовится из кадаифской вермишели и козьего сыра.

2. Феликс приподнимает завесу тайн и задирает футболку. Часть 1

Если утром моей главной проблемой были расшатанные нервы, то теперь ситуация обострилась. Я не понимал, что происходит.

То ли я по-настоящему, всерьез сошел с ума, втянув в своё безумие и новых петербургских знакомых; то ли мир действительно полон чудовищ и магии. И тот, и другой варианты пугали. Первый, потому что психом быть печально – ведь это значит никогда не верить самому себе, не жить по-настоящему. Второй, потому что если все происходит на самом деле – то, как минимум, я могу и вовсе не дожить до утра.

Как и велел Феликс, я заперся в спальне.

Наступила ночь. Мне было ужасно плохо: боль в сердце только усиливалась, температура поднялась, голова раскалывалась и кружилась. Окно комнаты было закрыто, но ловец снов возле него раскачивался, как маятник, и я то и дело слышал скрежет и стук, будто что-то снаружи пыталось подцепить раму и пробраться ко мне. Сам я метался, охваченный жаром, и в голове у меня постепенно появлялись новые строки тревожно-тянущего напева про священнослужителей:

Двадцать пятый иерей ступает по мосту И гасит фонари, включает тишину.

Разбуженные священники один за другим двигались ко мне со Смоленского кладбища, и неведомый голос в голове непрошено сообщал мне, где они сейчас находятся:

Двадцать девятый иерей открывает двери, Уже неважно – веришь ты или не веришь…

Затуманившимся, воспаленным взглядом я смотрел на то, как ручка на двери моей спальни начинает медленно поворачиваться. И застывает.

Соль, насыпанная у порога, вдруг заплясала, как пустынные пески во время бури, но все же проведенная ею черта оставалась широкой и непоколебимой. Ручка затряслась, будто ее дергали изо всех сил. Ловец сна стал раскачиваться еще сильнее, а тени, что давно уже обитали на карнизе, вдруг начали вытягиваться, обретая очертания призрачных мертвых священников. Они теснились за окном, прижимаясь к нему, их мертвые лица искажались – они что-то шептали мне, пытались попасть внутрь. Одновременно с тем начала сотрясаться уже вся дверь. Превозмогая тошноту и слабость, я сполз с постели и щедро сыпанул под нее еще соли из огромной пачки, захваченной на кухне.

С той стороны послышался визг, от которого кровь стыла в жилах. Зато девичий голосок в моей голове больше не пел: судя по всему, пока двадцать девятый иерей не выполнил необходимое действие, песня не могла продолжиться.

А заклятье – завершиться.

Кое-как я смог заползти обратно на кровать. Жар не спадал. Духи за окном и дверью не исчезали. В комнате было неестественно холодно, я сжимался в комок под двумя одеялами, но не мог согреться и всё чувствовал, как мое сердце, будто вязаная игрушка, прошито двадцатью девятью призрачными нитями – по числу пришедших священников.

Это было больно. Но пока что не смертельно.

Интересно, а от всех сорока я бы умер? И если уже двадцать девятый иерей должен был попасть в мою комнату, то чем бы занимались оставшиеся одиннадцать? Завели бы светскую беседу? Или, заставив исповедоваться напоследок, размеренно, по всем правилам этикета, сожрали?

Дурацкие мысли, как ни странно, успокаивали. Я наконец-то уснул – под стоны, шепоты, скрежетание и стук со всех сторон.

А проснулся от того, что услышал, как ручка вновь проворачивается – на этот раз со щелчком, до конца – и дверь резко открывается, со зловещим шорохом проезжая по соляному барьеру.

Я стиснул зубы и приготовился драться – голыми руками. Но в дверном проеме, залитый лучами уже взошедшего солнца, стоял Феликс. Рукава его светлой толстовки были испачканы кровью, в руке он сжимал кинжал, с которого на паркет капало что-то темное. А еще от него сильно пахло речной водой – будто он как следует поплескался в Неве, используя наросшие на каменные ступени склизкие водоросли в качестве мочалки.

– Фух, живой. Как ты себя чувствуешь? – выдохнул Рыбкин, отбрасывая кинжал куда-то за спину и входя.

Я ответил ему затравленным взглядом. Оценив мое состояние, Феликс прошел к окну и распахнул его во всю ширь. В комнату тотчас влился свежий ветер, пахнущий мёдом и листвой, и заставивший меня слегка расслабиться.

Я посмотрел на толстый слой пепла, который за ночь появился на моем карнизе. На такой же слой пепла – за дверью в гостиной. На бывшего прежде белым, а теперь ставшего багряным ловца снов, и… на черные цифры «29», которые появились у меня на левом запястье. Они выглядели, словно татуировка, но определенно ею не являлись.

– Блин, как некрасиво, – в итоге только и сказал я. – Никогда бы сам такое не набил.

Мозг отказывался думать о чем-то более серьезном. Феликс от удивления хохотнул.

– Да ладно. Вроде неплохо выглядит. Считай сувениром со своей принудительной инициации.

– Магия все-таки существует, да? – невпопад спросил я, поднимая на него усталый взгляд.

Рыбкин сочувственно посмотрел на меня.

– Существует. Определенно.

Я замолчал, боясь дальнейшими вопросами раздвинуть стены своего познания так широко и быстро, что все строение личности окончательно навернется.

– Давай ты оклемаешься после безумной ночи, а потом мы как следует поговорим, – ободряюще потрепал меня по плечу Феликс, и сережка в виде поднятого большого пальца сверкнула у него в ухе.

***

Вскоре мы сидели в гостиной. До этого я пытался оттереть цифры «29» под душем, но добился только того, что кожа на запястье покраснела и теперь чесалась.

Феликс устроился на другом конце дивана с коробкой пишмание в руках и терпеливо ждал вопросов. Их у меня было множество. Задавая первый, я чувствовал, как сжимается сердце.

– А Анну ты смог спасти? – спросил я.

Рыбкин покачал головой. Не успел я испугаться (неужели нет?..), как он пояснил:

– Её не нужно было спасать. Она не жертва, а колдунья-преступница, которая пыталась превратить тебя в корм для своих проклятых слуг.

Я расширил глаза, и Феликс продолжил:

– Анна предложила сделать общее фото и закопать его на кладбище с единственной целью – дать сорока иереям твой след, чтобы они могли съесть тебя. Эти иереи служат ей, и она кормят их людьми, потому что человеческая плоть – их основная пища.

– Так легенда о священниках не лжёт? Советские власти и правда… ну…

– Нет, – Феликс покачал головой. – Это прапрадед Анны создал себе сорок проклятых кукол (так называются подобные сущности), а потом приковал их к кладбищу и начал потихоньку распространять историю о призраках. Анне они перешли по наследству. Частая история в магических родах, особенно тех, что увлекаются тёмными техниками.

Я моргнул.

– Но… Зачем распространять легенду?

– Во-первых, вера людей сама по себе подпитывает силой объекты этой веры: страх, интерес, даже сомнение – все помогало иереям оставаться в нашем мире, а не распадаться на атомы. Во-вторых, начали появляться такие, как ты: любопытные воробушки, клюющие на загадки и сами приходящие в ловушку. Очень удобно. Скажи мне, горе моё, зачем ты согласился проводить какие-то подозрительные манипуляции на старом кладбище с незнакомой девицей?

– Чтобы убедиться, что магии не существует, – протянул я.

Рыбкин вытаращился на меня, потом шлепнул рукой о лицо и наконец рассмеялся.

– Какая ирония.

Да уж. Охренеть какая ирония, иначе не скажешь.

Мокрые волосы, казалось, вот-вот зашевелятся на затылке – что за безумие происходит в моей жизни? Я прикрыл глаза и попробовал подышать «квадратом», чтобы успокоиться.

Окей, признаюсь. В душе я не только пытался оттереть цифры «29», но еще и профилактически бился головой о кафельную плитку и рычал. Магия все-таки существует. Существует. Существует.