Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

Прямо по ходу нашего движения, на заросших пустырях, с трудом различимых в сплошном бурьяне и каком-то дурном редком хилом лесу, виднелись следы человека. Выжженные проплешины, давным-давно отвоёванные природой обратно. Заболоченные дороги и тропки, по которым Бог знает сколько лет не ступала ничья нога. Разваленные древние очаги. Рассы́павшиеся в труху избы. И могилы. Слишком много могил. А посреди них, еле различимая за деревьями, старая не то церквушка, не то часовня, с давно упавшим или сбитым крестом. А под ней…

— Что это⁈ — я от неожиданности даже выпустил ручку, за которую держался, едва мы съехали с насмерть разбитого просёлка в лесную целину. Патруль тут же игриво, по-дружески, подтолкнул меня бортом под рёбра. Кажется, что-то хрустнуло.

— Любимая игра двуногих это, Яр. «Убей непохожего» называется. Тут жили те, кто слушал голоса камней. Те умели погоду подсказывать. Кто поумнее — понимал по ним, когда рыбу ловить, когда хлеб да репу сеять, — монотонно говорило Древо. — Потом пришли те, кто верил в подземных драконов и карликов, которым надо было девок в болота отправлять. Потом — огнепоклонники. Потом те, кто верил в Великое Светлое Небо. Или в Великого Медведя, не важно. И все, каждый следующий, норовили извести предыдущих. Без пощады, без жалости, под корень у самой земли. Мол, чего их жалеть — они ж нелюди? Странное вы племя, человечки. С каждым поколением всё больше и больше вас нарождается, и с каждой новой войной вы друг друга всё больше и больше убиваете. И плодитесь заново. И верите в новое. Из раза в раз одно и то же…

— Человек должен во что-то верить, — проговорил я, даже не пытаясь сосчитать спрессованные за тысячелетия слои тел, что лежали под холмом.

— А чего бы с себя-то не начать? — горько, кажется, спросило Древо. — Вон, один давеча в петлю лез. А теперь телепатическим общением владеет, полупокойников воскрешает, монстров под ил убирает да предвечные сущности возвращает к жизни. И всех делов-то — в себя поверил.

Я молчал. Молчал, когда Патруль, кряхтя, повернул направо, увозя нас вдоль изгиба болота подальше от страшного холма. Молчал, когда Энджи, рискуя расшибиться, отпустила сидение и вместо него взяла меня за руку, пытаясь заглянуть в глаза. Спорить с Осиной было глупо всегда. Сейчас — тем более.

— А почему мы ещё не все поголовно стали чёрными? Я так понял, спор могло бы хватить на всех давным-давно, — всплыл сам собой долго мучивший меня вопрос.

— А по тому же самому. Если все в одно и то же верить станут, одному и тому же служить — им, чёрным, жрать нечего станет. Передохнут от бескормицы по большей части, — буркнул Ося.

— Почему? — рядом с ним можно было не опасаться задать идиотский вопрос. Потому что все они, наверное, с его точки зрения и высоты прожитых лет были идиотскими. Но против ожидания он не стал брюзжать, а пояснил вполне спокойно:

— Они энергией питаются. Но такой, полуфабрикатной, что ли. Чистая Ярь — яд для них. А всё, что по накалу ниже — деликатес. Любви и злобы избегают, потому что от них до Яри чуть-чуть совсем. Тоска, печаль, горе, стыд, зависть — вот их основной рацион. А самое сладкое — отчаяние и бессилие. Потому что от них до Яри дальше всего. Чёрные, те, что выше третьего ранга, на эмоции вообще не способны. Механизмы они больше, чем люди уже. Те, что пониже — уверенные в себе, дерзкие, бойкие, наглые. Любовь в нормальном смысле слова их не интересует. Страха мало испытывают — говорю же, уверенные чересчур. А сами они для паразитов, что из спор вылупляются — смертельный яд. Такая вот хитрая придумка. Не будь вас, обычных — давно бы на голодном пайке сидели. Вот и выводят всё новые и новые способы, как бы и ужалить побольнее, и насмерть не убить. Падлы.

Ниссан переваливался на корнях и кочках, норовя того и гляди залечь на бок. Пират уверенно крутил штурвал. Я только сейчас заметил на обивке руля глубокие вмятины и борозды от его «хваталки». Обогнув невесть откуда взявшийся островок высокого, делового леса, мы выбрались на прогал, узкий язык твёрдой и условно ровной поверхности меж двух болот. Который упирался прямо в гору.

Ясно, что горам в этих местах, среди топей и лесов, делать нечего. Но рельеф поражал. Наверное, непривычностью и неожиданностью — после часа попрыгушек по болотам такое увидеть не ожидаешь точно.

Перед капотом высились, приближаясь, здоровенные ели, уходившие, казалось, в самое небо. Они росли по холму или небольшой сопочке так плотно, как в самом дремучем из когда-либо виденных мной ельников. Нижний ярус, кольцо деревьев, что окружало возвышенность, ветвями касался мха. Повыше росли те, у кого едва ли не до середины тянулись ровные, чистые стволы без сучков — никогда прежде такого не видел. Причём, задние ряды будто нависали над передними, протискиваясь между вершинами и ветвями. Холм казался огромным ощетинившимся ежом.

Патруль замер, не доехав до ближних елей метров десять. Мастер в своей всегдашней манере молча выбрался из-за руля, покрутил торсом, разминая спину, и, обойдя вездеход, начал выгружать из багажника на мох наши пожитки. Следом за мешками выбрались и мы с Энджи. На ровной поверхности было непривычно. А конкретно в этом месте — ещё и неуютно. Казалось, что лес изучает нас без всякой приязни, как что-то новое, неожиданное. Что вполне может оказаться угрозой. Поэтому это лучше сразу убить. Судя по тому, что Лина постоянно старалась встать так, чтобы между ней и ёлками был я, а Алиса юркнула за спину Сергия, я в этих ощущениях был не одинок.

— Держитесь, — обронил Николай из окна, заводя машину. И уехал, переваливаясь, по своей же колее. Оставив нас на тонком мостике ровной земли, покрытой тёмно-зелёным коротким и мягким мхом. Посреди двух болот и перед холмом, смотреть на который по-прежнему было неуютно. Как на ДОТ, внимательно разглядывающий незваных гостей стволами пулемётов из каждой бойницы. Или из-за каждой ветки.

— Если я хоть что-то ещё понимаю, Ось, то переть нам туда дуриком — верная смерть? — спокойно спросил дед, снова протянув мне ладонь, стоило только закурить. Угостил и его.

— Правильно понимаешь, Серый. Нам и тут, в принципе, никаких проблем загнуться, — Древо ответило почти без паузы. Но лучше б вообще не отвечало.

— Мох? — уточнил Хранитель, оглядываясь по сторонам.

— И мох, и травы, и корни, и ветви ближние. Вон та ёлочка-иголочка, зелёная-колючая, что чуть наособицу стоит, шагов на двадцать иглы мечет без промаха.

Я не стал присматриваться, о каком именно дереве он говорил. Просто сдвинул локтем Лину за спину. Дед чуть повернулся и широкой спиной полностью закрыл сестру и Павлика.

— А если по следам, по колее, обратно двинуться? — на всякий случай уточнил я. Стоять тут, как в тире, перед незнакомыми ёлочками, было очень не по себе.

— Так потонем. Гляди-ка вон, — ровно сообщил Ося.

В это время тот «язык» твердой земли, по которому привёз нас сюда Мастер, разошёлся поперёк метрах в ста от холма, примерно посередине. Наш край стал на глазах смещаться вправо, противоположный — влево, как секции наплавного моста. Через несколько минут мы оказались на острове. Не сделав ни шагу.

— Красиво. Правда, здо́рово сделано. Старая школа, уважаю, — Ося, кажется, восхищался тем, что шансов выжить у нас с каждой минутой становилось всё меньше и меньше.

— Корни? — недоверчиво спросил Сергий, внимательно глядя на промоины-омуты, что на глазах затягивались ряской. Раньше общительнее был. Поездил с Болтуном, называется.

— И корни тоже. Тот, кто нас сюда позвал, сильнее меня. Гораздо сильнее. Даже стой я на месте, в своём лесу, на своей земле. Тут, если я верно чую, как бы не тысячу лет никого, кроме пары-тройки Мастеров не бывало. Ты смотри, в округе пожары, усобицы, резня да разбой — а тут, как в санатории. Воздух свежий, комаров нет, — я не мог понять, издевался он, или серьёзно говорил.

— А холмик-то непрост, ох и непрост. Девять колец защитных я вижу. И, наверное, ещё с десяток — не вижу. Если Древу здешнему никто столько времени не мешал — от кого ж оно так спряталось да затаилось? За трижды семью кольцами схоронилось?