Архитектор Душ III (СИ) - Вольт Александр

Эльф вздохнул.

— Хорошо, коронер. Вы правы, — сказал он, и его тон стал менее официальным. — До нас действительно дошла информация, что здесь участились случаи смертоубийств с нашими сородичами. Министерство обеспокоено. Императорский протекторат — это не пустой звук, и мы обязаны реагировать на каждый инцидент. Особенно когда эти инциденты начинают приобретать систематический характер.

Я молчал, давая ему говорить. Сейчас он явно был готов к откровенности.

— И вы, господин коронер, — он сделал паузу, но с такой интонацией, что я кожей ощутил это надменное пренебрежение к людскому роду, — стали первым человеком, с которым мы хотели пообщаться в первую очередь потому, что чаще всего именно такие люди, как вы, и заминают подобные дела.

Внутри, где-то в районе солнечного сплетения, неприятно похолодело. Вот оно. Прямое обвинение. Не в лицо, конечно, а так, завуалированно, но суть от этого не менялась. Они приехали не просто разбираться в убийствах. Они приехали разбираться со мной в том числе.

И в этот момент я почувствовал не страх, а вполне логичное удовлетворение. Потому что моя совесть — совесть Алексея Воробьева — чиста. Я не заминал. Я, наоборот разворошил это осиное гнездо. И теперь они, эти столичные ищейки, будут вынуждены признать это.

— Значит, вы думали, что я замешан в этом? — спросил я, и в моем голосе не было ни обиды, ни возмущения. Почти что констатация факта.

— Мы рассматривали все версии, — дипломатично ответила Шая, вступая в разговор. — И ваша причастность, учитывая вашу репутацию, без обид, коронер, была одной из наиболее вероятных версий.

Я откинулся на спинку стула и посмотрел на них. На этих двух идеальных, красивых, и, судя по тем обрывкам знаний, что у меня имелись, опасных созданий, которые приехали судить меня по слухам и доносам.

— Что ж, — сказал я, и на моих губах появилась кривая усмешка. — Боюсь, вас ждет большое разочарование. Потому что я не только не замешан, но и еще и тот, с кого это все началось.

И я начал рассказывать. Спокойно, методично, как на допросе. Про Улину. Про давление Ковалева. Про вскрытие, которое я настоял провести. Про распятого эльфа на поляне. Про ритуальный круг и вырванное сердце. Про свои рапорты в Инквизицию и СБРИ.

Я не хвастался, просто излагал факты. Сухие, неопровержимые, как протокол вскрытия.

Они слушали, не перебивая. Их лица оставались непроницаемыми, хотя после каждого сказанного слова мне казалось, что они все больше понимают, что я — последний человек, на кого можно было бы возложить ответственность за убийства.

Когда я закончил, в кафе снова повисла тишина. Официант, дремавший за стойкой, вздрогнул и уронил стакан. Тот со звоном разбился, явно разлетевшись на множество осколков.

Официант принялся неловко собирать осколки, его движения были единственным, что напоминало, что здесь все еще была жизнь, а не застывшая картина.

Никто из нас даже не повернул головы. Мы продолжали смотреть друг на друга, словно в какой-то сцене из фильма, где герои испытывают друг друга.

Нандор медленно отложил нож и вилку. Он посмотрел сначала на сестру, потом на меня, и в его глазах я не увидел ничего нового. Однако сказанное далее подсказывало, что он испытывал смятение.

— Я ожидал услышать что угодно, коронер, — наконец произнес он. — Оправдания, ложь, попытки выторговать себе сделку. Но не это.

Он потер пальцами виски, словно пытался унять головную боль, вызванную рухнувшей на него лавиной информации, которая не укладывалась в черепной коробке.

— Я признаю, — продолжил он, глядя мне прямо в глаза, и в этом взгляде уже не было ни подозрения, ни высокомерия. — Моей первой задачей было проверить, что вы из себя представляете. Прощупать вас, понять, где ваши слабые места, насколько вы сговорчивы. Это стандартная процедура. Но то, что вы рассказали, немного меняет ход дел.

Шая, до этого молчавшая, подалась вперед. Ее лицо, казалось, было высечено из мрамора, но в глубине темных глаз горел живой цепкий огонь. Она не просто слушала — она анализировала, сопоставляла, искала несоответствия. И, судя по всему, не находила.

— Отчеты и фотографии — это хорошо, — сказала она, и ее голос был таким же чистым, как вода горного ручья. — Но нам нужно убедиться самим. Нам нужно увидеть тело.

Кивнул. Я ожидал этой просьбы. Такие люди, как они, не верили бумагам. Они верят только тому, что видят своими глазами.

— Я покажу, — сказал я. — Но не сегодня. Он в прозекторской, под замком. Я не хочу привлекать лишнее внимание ночным визитом. Завтра утром, в десять.

Я продиктовал адрес. Нандор, не доставая блокнота, молча повторил его, запоминая на лету.

— Тогда до завтра, — сказал он, после чего поднялся из-за стола и двинулся к выходу.

Его сестра помедлила лишь секунду, бросив на меня странный, как мне показалось, и заинтересованный взгляд.

— Доброй ночи, — отозвалась она, после чего тоже покинула кафешку.

— А платить кто за все будет? — спросил официант, глядя на то, как посетители уходят.

Ночь навалилась на Феодосию тяжелым мокрым одеялом. Она душила звуки, размывала очертания, превращая город в царство теней и мокрого асфальта.

Дождь, начавшийся еще вечером, не прекращался. Он не лил, а скорее сочился с низкого неба.

В этой непроглядной тьме, где даже уличные фонари едва давали свет, у стен Коронерской службы замер неприметный темный фургон. Двигатель был давно заглушен. Машина просто стояла, сливаясь с густым мраком, словно вросший в землю валун.

Две тени беззвучно отделились от фургона.

Они двигались не как люди. В их движениях не было ни суеты, ни нерешительности. Они скользили вдоль стены, как хищники, что растворялись с окружением. Один — высокий, плотный, его фигура казалась высеченной из гранита. Второй, который приходил к коронеру, был меньше, но от того не менее проворным.

Они замерли у массивной двери. Дождь барабанил по капюшонам их непромокаемых плащей, стекая долгими каплями на землю.

Один шагнул вперед. Он не доставал ни фомки, ни отмычек в привычном понимании. Из потайного кармана на рукаве он извлек тонкий кожаный пенал. Развернув его, он явил миру набор тончайших стальных спиц, больше похожих на инструменты хирурга или иглы экзотического насекомого.

Он присел на корточки перед замком. Напряженное молчание, нарушаемое лишь шепотом дождя. Его пальцы, облаченные в тонкие кожаные перчатки, двигались с невероятной, почти нечеловеческой точностью. Спицы исчезали в замочной скважине, и в ночной тишине раздавались тихие, едва слышные щелчки.

Раз.

Два.

Третий щелчок был сухим, словно перелом кости. Гонец надавил на ручку. Дверь бесшумно поддалась, впуская их в затхлую темноту казенного подземелья.

Они спустились по бетонным ступеням в подвал.

Прозекторская встретила их запахом хлорки и формалина, который не мог перебить даже застоявшийся воздух из-за выключенной системы вентиляции.

Один достал из кармана небольшой фонарик. Тонкий луч прорезал мрак, выхватив из темноты блеск нержавеющей стали секционного стола, затем ряды инструментов, аккуратно разложенных в лотках, и, наконец, уперся в массивные, герметичные двери холодильных камер.

Второй культист, тот, что был крупнее, без лишних слов подошел к одной из них. Он взялся за тяжелую ручку и с усилием потянул. Раздалось шипение — звук разрываемой вакуумной печати. Дверь с глухим стуком поддалась, и из камеры вырвалось облако ледяного пара.

Пусто.

Он захлопнул ее и открыл следующую. Снова пусто.

Третья. Четвертая. Пятая.

— Наконец-то, — прогундел он себе под нос, глядя на знакомое восковое лицо с длинными заостренными ушами.

Здоровяк наклонился, подхватил тело и закинул на плечо так легко, словно это был мешок с картошкой. Мертвый груз неловко качнулся, но он удержал его.

Закрыв камеру, они двинулись обратно. Быстро, слаженно, как единый механизм. Вверх по ступеням. Через пустой на пустой двор. Наружу, в мокрую, холодную ночь.