Бойтесь своих желаний (СИ) - "Филантроп"

К сожалению, этот благородный путь не лишён изъянов.

Колоссальный стресс не мог не отразиться на моём лице: усталость режет глаза, и седины в волосах всё больше с каждым днём. Трудно сохранить здоровье, когда через тебя проходят сотни смертей.

Множество молодых судеб не состоялось.

Вы даже не представляете, что такое слушать, когда взрослый мужчина преклонного возраста ночи напролёт плачет и зовёт маму, которая умерла десятки лет назад…

После тех ночных смен, я стал как можно чаще звонить матери и узнавать, как дела — чтобы снизилось её давление…

В хосписе витает атмосфера смерти и усталости от жизни…

Какой чудаковатый божественный замысел…

Не люди выбирают болезнь, а она выбирает тебя…

Четвёртая стадия рака…

При таком диагнозе обычно выписывают долечиваться на дому. Он означает полную капитуляцию врачей перед болезнью, и хоспис выступает последним пристанищем для несчастных больных.

Это учреждение, где существует возможность достойно прожить последние дни.

Тут не говорят «умирающий», «больной» или «умер». В хосписе только «ушедшие» и «покинувшие нас».

Это не дом смерти, а достойная жизнь до последнего дня.

Здесь нет расписания посещений. Родственники — а если они есть, то это великое счастье — могут оставаться с родными сколько угодно. А если таковых не имеется — предусмотрены я и коллеги.

Для одиноких людей мы готовы стать и матерью родной, и отцом, и братом с сестрой.

Наше правило — говорить горькую правду, если человек желает знать, что с ним происходит. Родственники часто молчат и просят врачей лгать о диагнозе, а уже потом, когда врать нельзя, поручают нам вынести последний приговор.

В такие моменты чувствуешь себя злым богом или гонцом, приносящим плохие вести…

В хосписе не предусмотрены аппараты искусственной вентиляции лёгких или реанимация. Мы не торопим и не отсрочиваем смерть. Боремся за качество, а не количество оставшихся дней.

Кто-то хочет дожить до юбилея, чтобы цифра на могильной плите была красивой; другие не хотят умирать зимой и стараются дотянуть до тёплых дней — видимо, заботятся о том, чтобы ребята из ритуального агентства не долбили застылую землю.

Один писатель хотел закончить книгу и отказывался умирать до эпилога. Ушёл на третий день после окончания истории…

Когда человеку есть ради чего жить, даже если дни сочтены, организм соглашается на сделку и расчехляет резервы сил.

У нас разрешено курить.

Я сам подносил сигареты ко рту и стряхивал пепел в случае, если больной неподвижен.

Бросать уже поздно…

Люди исповедуются персоналу…

Взваливают на хрупкие плечи те переживания, что копили в сердце до глубокой старости.

Сожалеют о том, что в школьные годы не нашли смелость признаться в любви самой красивой девочке в классе.

Грустят о тех, кого давным-давно оскорбили в юности. Они не виделись сорок лет, а тоска не переставала грызть душу… Бывало, я по архивам выходил на родственников и давал им возможность встретиться.

Два глубоких старика, проживших жизнь, примирившись, пожимали руки — и человек уходил на тот свет с чистой совестью.

То, что было сделано, — будет жить с нами до конца; всё несделанное — будет томить нас до последнего часа. Такова доля людская.

Многие после инсультов теряют память и проживают второе детство. Рассказывают смешные истории: про мать, отца, первую сломанную игрушку, любимое лакомство, разбитую коленку и дедовский одеколон…

Есть люди, что не лишены позитива в какой бы ситуации ни оказались. Даже на смертном одре будут вспоминать и рассказывать самые пошлые анекдоты.

Один из таких как-то обронил, а я запомнил. — Блин, у вас жить хочется… Наверное, это лучший отзыв о нашей работе…

Но и грусти хватает, когда ребёнок спрашивает маму — А это уже рай? В такие моменты стоишь рядом и не понимаешь, правильно ли всё в этом мире устроено…

Анастасия Ивановна периодически развлекает нас отзывами о самочувствии. Начинаю записывать в блокнот её ответы:

— Умеренно хреново.

— Хуже — чем было, но лучше — чем будет.

Помню, как завязалось наше знакомство.

Подошёл к старушке и произнёс — Доброе утро, Анастасия. Меня зовут Михаил.

— Ну, здравствуй, Миша. Чего хотел?

— Познакомиться с вами.

— Так ты уже по имени обратился, значит, знакомы. И вправду: медицинскую карту я прочёл и уже многое знаю…

— Ну, тогда я хотел бы узнать вас получше.

— Ооо, так часто происходило в молодости: красивые мужчины подходили и робели в двух шагах. Неужели я так хорошо сохранилась? Ответила и подмигнула восьмидесятичетырёхлетняя девочка.

Вообще она, что называется, мировая женщина, сохранившая чувство юмора и крепкий ум.

— Времени у меня не так много, да и юноши нынче нерешительные. Так что пойдём гулять сейчас же! Твёрдо заявила она, и морщинистая рука железной хваткой сковала запястье, потащив меня на выход.

Во дворе стояло пианино. Старушка уселась и играла минут двадцать, а я слушал и наслаждался.

— Эх, пальцы совсем не слушаются. В детстве мама посадила нас с сестрой за пианино. Она распсиховалась, а я не бросила играть… Совсем скоро и с сестрой увижусь… Несложно догадаться, что у умирающих людей грустные ноты очень часто проскальзывают в речи.

И как ответить на ухаживания такой женщины?

Я ей мороженое завтрашним днём купил — хотел порадовать с утра, а она с ночи не проснулась…

Я рыдал на пломбир, и он капал на пол, смешиваясь со слезами.

* * *

Заходя в следующую палату, вспоминаю, как месяц назад в ней уходил мужчина. Покидал свет очень болезненно — мог бы отмучиться раньше, но любимая супруга не отпускала…

Как только боль чуть-чуть утихала, дыхание становилось реже, и он успокаивался — она трясла его за плечи и умоляла открыть глаза, посмотреть на неё, со слезами на глазах просила не оставлять её одну!

Она не находила сил отпустить его и не спала рядом уже двое суток.

Он — в одноместной палате. Я организовал ей чай и раскладушку, но она сидит на постели и держит его руки. Говорит нам, что всё понимает, но всё равно не устаёт спрашивать — Он умирает? Мы киваем головой, а она просто не может смириться…

Разве можно было вмешиваться?

Сегодня я навещаю и провожаю в последний путь уже супругу. Она лежит на его койке и сжимает в руках мои ладони…

* * *

Александра Николаевна, древняя старушка, попросила на ужин необычную рыбу. Пришлось прошерстить город и узнать, что эта рыба, увы, занесена в Красную книгу.

Оставалось лишь замаскировать обычную хорошую селёдку.

Какое же было счастье, когда женщина с аппетитом ела её, приговаривая — Жирненькая, вкусненькая! Ну совсем как в молодости!

* * *

Совсем глухая Лидия Ивановна осталась без слухового аппарата — не удалось подобрать. Она не слышит и потому говорит очень много и громко.

Сижу вечерами и слушаю её истории.

Рассказывает она, как и многие старики под занавес жизни, о том, что тревожит душу.

Вот первый раз тебя видит, но сразу про больное — как убили отца, как погиб старший брат, как ей одной было тяжело помогать маме… — признаётся, что было неохота, кается и плачет…

Обнимаемся с ней и прощаемся в воскресенье…

* * *

Живут у нас две прекрасные пожилые барышни.

Одна — резвая дама с характером: привыкла мчать по жизни, заводить друзей, путешествовать, альпинизмом заниматься, коней на скаку останавливать, на баяне играть и крепко обнимать.

Другая — скромная, ласковая, тихая и вкусно готовит. Рецептами отказывается делиться, говорит, что фамильный секрет унесёт в могилу.

Жили они, поживали, болели, лежали и поддерживали друг друга. Да так сдружились, что открыли друг другу страшные тайны.