Записки нечаянного богача 4 (СИ) - Дмитриев Олег

— Скажи мне, отец Василий, чем так полыхнуло с лаза того, откуда ты вылез? — спросил я задумчиво, скорее, просто для того, чтобы хоть что-то сказать, не молчать.

— Наряд пороховой был, к шну́рочке тайной подвязанный. Там бумага шершавая, хитрая такая: если дёрнуть — враз полыхнёт. Давняя история, говорят, ещё сам святой Макарий, обители основатель, измыслил. Слышал я от стариков, будто когда полонила татарва проклятая его — принимал он муки с какими-то не то послами, не то торговцами из Китай-страны. Те, вроде как, и подарили секрет-то. Они на такие хитрости всегда мастера были, — он отвечал, что называется, как на духу. И на правду было похоже очень. Хотя, честно сказать, на сказку — ничуть не меньше. Но я за полгода как-то к этому уже начинал привыкать.

— Что ты хочешь от меня, отец Василий? Чем я могу помочь тебе? — как всегда бывает, второй вопрос вылетел гораздо легче первого, будто смазанный.

— Людишки-то посадские напугались казаков тогда. Баба, что ко мне в подвал скинули, языка лишилась, — не то скаламбурил, не то просто так сказал старик. — Тело моё выдавать братии не стали — оттащили через две ночи в овраг да и прикопали там, без креста, без молитвы. Вот тут, от ветлы к монастырским стенам шагов с десяток. Осы́пался давно овражек-то мой… Ты передай, что осталось, братии — пусть проводят чин по чину, коли сможешь? — его блёклые слезящиеся глаза искали мои, начиная светиться надеждой.

— Сделаю, отец Василий. За подвиг твой, за то, что живота не пожалел за безвинную душу, — кивнул я.

— Правду говоришь. Странно даже, — удивился келарь. — Бывали здесь удальцы, что таких, как я, душ неприкаянных, отпускать умели. Да ни один не взялся, хотя каждый обещал. Потому и лежат в землице здешней… — тут скептик насторожился, как охотничья собака. Только не в стойке «рвануть за дичью», а в обратной, «ещё одно слово — и хрен вы меня догоните». А завхоз продолжал:

— … лежат в землице здешней вещицы, о коих говорено было. Ведомо мне, что будет с вами Владыка. Передай ему историю мою. Да укажи лаз, где взяли меня казаки. Своды обрушились тогда, но при старании пробраться можно. Наряды огненные не страшны уж давно. Подземный ход в лекарские кельи вёл. Теперь в основание постройки, где духовное училище, упирается. Кто пойдёт ходом тем — передай: всего келий с казной монастырской двунадесять, по числу апостолов. Мыслю, найдут там люди сведущие да до диковинок охочие много занятного. А тебя я ждать буду, — с этими словами келарь осенил меня крестным знамением двуперстно. И всё исчезло.

Лучше бы я под одеялом, конечно, лежал. Тогда не пришлось бы сдирать с себя насквозь мокрые холодные зелёные тряпки, прилипшие к телу. Пахло ядовито-кислым по́том, будто в бане перед сном был кто-то другой.

Нашарив наощупь в шкафу какие-то вещи, осторожно открыл дверь и пошлёпал в душ. А сполоснувшись наскоро — побрёл по тёмному тихому дому вниз. Потому что казалось, что мясо и пиво на ночь, к которым резко отрицательно относятся ЗОЖ-ники, жёны и диетологи, но горячо одобряет подавляющее большинство мужиков, ел и пил тот же, кто в бане парился. Не я, то есть. А есть, между тем, хотелось. Да так, что не побежать бегом сразу и не нырнуть с маху по пояс в яркие объятия Бормана, начав чавкать всем, что попадёт под руки, было невероятно тяжело. Чудом справился, не иначе.

* пимокаты — шерстобит, валальщик валенок (пимов). Традиционное ремесло жителей Унженской области Костромского наместничества.

** жгонский язык — тайный язык ремесленников, изготавливавших валенки в деревнях и сёлах Костромской и Нижегородской губерний, использовался купцами и представителями криминальных сообществ.

*** келарь — монах, в обязанности которого входили заготовка и хранение продуктов питания, «заведующий хозяйством». (истор., церк.)

Глава 14

Неожиданности наступают

Надолго силы воли не хватило, конечно. Спустившись с широкой лестницы, я метнулся к раковине. Там была какая-то специальная система, по словам той агентши, что продавала нам этот дом: не то асмус, не то осмос, не то вообще космос — я тогда не вникал. Я тогда, честно признаться, вообще мало во что вникал, за пару дней совершив финансово-экономический рывок, который не то, что людям — странам-то не всем доступен. Рванул, деликатно говоря, из палеолита да прямо в постмодернизм…

Поэтому сперва я хлебал воду прямо из-под крана, как набегавшаяся собака, давясь и фыркая. Чуть пригасив ад внутри, рванул, как чеку, дверь Бормана. Он, кажется, спешки не одобрил и осуждающе вздохнул компрессором, или чего там есть в холодильниках? В общем, выразил своё немецкое «фи» на нашу родную непосредственность. Но необходимым снабдил. Нашлась там и банка варенья, маминого, чёрносмородинового, и пакет рогачёвской сгущёнки с красной завинчивающейся крышечкой. Которую я, правда, тут же и потерял, едва только закрыл единственный в кухне источник света — нутро Бормана.

После двух глотков сгущёнки пить захотелось сильнее, и под краном я заодно и умылся ещё разок. Подумал, взял чашку, свою любимую, литровую, нацедил воды в неё и уселся за стол, с краю, спиной к духовке, шерудя в банке варенья чайной ложкой на длинном черенке (дай Боги здоровья тому, кто такие выдумал).

Тёму я не увидел, а, скорее, почуял. Чуть более плотный мрак, чем весь остальной в тёмном доме зимней ночью без единого огня, спустился по лестнице бесшумнее кошки. И даже дверь холодильника открылась, не охнув, осветив диверсанта в оливковом исподнем. Я был совершенно уверен в том, что знал, с каким именно прищуром друг изучал полки и дверцу внутри.

— Сгуха есть. Будешь? — вполне мирно предложил я, не сделав нужной поправки на время суток и его общественно-опасную профдеформацию.

Стальной приключенец отлетел от холодильника, как гуттаперчевый, за полмгновения изменив и форму, и высоту, и место расположения. Захоти я пристрелить его — нипочём бы не попал. Глаза Тёмы полыхали жёлто-зелёным едва ли не над самым полом, а правая рука замерла под неожиданным углом.

— Я тебя убью когда-нибудь, Волков, — выдохнула почти плоская тень со светившимися глазами и опустила руку. В которой что-то было.

— Ага. Во жизнь тогда настанет — ни головняков, ни лютых непоняток. Рай натурально. Скорей бы уж, что ли, — вздохнул я фальшиво. И напомнил, — Сгуха, я говорю. Вот.

Тёма подошёл к столу, миновав стулья, что в темноте не то, что не виднелись, но даже и не угадывались, я сам по памяти пробирался, и то приложился разок мизинчиком правой ноги. Взял у меня из рук пакет и выдавил его в пасть. С его ладонями это было несложно. Он ими, пожалуй, всё, что до трёхлитровой банки включительно размером, выдавил бы. Я протянул ему кружку. Диверсант всосал всю воду, но вежливо дошёл до крана, налил свежей и поставил между нами на столе.

— Ты это… Может, какую шапочку из фольги будешь на ночь надевать? А то — то волки воют, то вот монахи кусачие теперь, — и он поёжился так, что это понятно было даже в полной темноте. На слух, наверное?

— Опять, что ли, всех накрыло? — с досадой отозвался из мрака я. Хотя, думаю, что его жёлто-зелёными, что моими жёлто-оранжевыми, мы видели примерно одинаково. Что днём, что ночью, что с закрытыми.

— Ну. Я сперва думал — сон как сон. Что я, в засадах не сидел, что ли? А потом как те двое трепаться стали внизу — враз смекнул.

— Чего? — уточнил я, втянув из сморщенного пакета остатки сгущёнки.

— Ну, что сон это левый какой-то, не мой. Смотри, не было у меня такого в биографии, чтоб я шёл на задание, а потом прямо там, на нём, обсуждал с коллегами детали. У нас так, кхм-м-м, не принято, скажем, — кашлянул он. Я спорить и не планировал. Да и логично было.

— Ты бы свет зажёг разве? А то сейчас, при таких раскладах, брат твой спустится. Как бы палить не начал вон оттуда сразу, на голоса, — указал я в темноте на место, где потолок сходился с лестничным маршем.