Записки нечаянного богача 4 (СИ) - Дмитриев Олег

— Этот может, ага. Он и гранату метнёт «за здрасьте», — Головин так же, как и я, по памяти, обошел Бормана и нажал на клавишу выключателя слева от него. В оливковой нижней одежде он смотрелся, как ветеран.

— Не боишься? — вдруг спросил он, глядя на меня с неожиданным выражением, где привычный прищур будто бы распирало изнутри.

— Чего именно? — на всякий случай уточнил я. А то мало ли.

— Ну, ты ж таился, вроде. Скрывал, — продолжал он вгонять меня в недоумение.

— Кого я скрывал? Говори по-людски уже, Тём!

— Пристрастия тайные. Наклонности. Что ты — «того», — вовсе уж неожиданно пояснил он.

— Кого — того? И кто? — вконец запутался я.

— Да ты глянь на себя, чудо, — всё-таки «раскололся» он, прыснув.

А я только сейчас обратил внимание на то, в чём был одет. И это было фиаско, конечно.

После просмотра исторических фильмов с маркировкой «21+» в формате, максимально приближённом к реальности, можно было и не такого ожидать, наверное. Поэтому то, что я перепутал по́лки — вообще неудивительно. Поражало то, что Головин столько времени продержался, не заржав, как сейчас — с хлопаньем ладонью по синей с морскими разводами-переливами столешнице, со всхлипами, стонами и подвывом.

На мне обнаружились Надины пижамные штаны, розовые, в персиковую полоску. Широкую. А я ещё подумал: то ли шорты длинноваты, то ли из штанишек я вырос. И её же ночная рубашка, что впотьмах и на нервной почве была принята мной за футболку. Кремово-розового цвета. С рюшами и кружавчиками по рукавам и вороту.

Я дёрнулся было к лестнице, надеясь переодеться во что-то нормальное, но Головин провыл со стола:

— А-а-ай, лучше сиди, европеоид! Я бы на месте Федьки в тебя сперва стрельнул раза три, даже будучи уверенным, что голова-то точно твоя на этом торте кружевном, — и он опять замолотил ладонью. — А потом ещё бы пару раз пальнул. Чтоб неповадно было, о-о-й!

Я стянул пижамный верх, хмурясь и краснея. Хорошо, на задний двор не успел выйти покурить, как собирался. Думаю, такое дефиле капитально подорвало бы бдительность охраны — выли бы все по кустам, как Тёма сейчас.

— Я сказал бы «доброе утро», но что-то язык не… Бр-р-р, тьфу ты! Физкульт-привет, короче, гипнотизёрам и диверсантам! — неожиданно поздоровался мощный старик, появляясь на лестнице за плечом хмурого Фёдора.

— Чайку́? — светским лёгким тоном поинтересовался у старшего брата младший, вставая с таким видом, будто ни к гипнотизёрам, ни тем более к диверсантам ни малейшего касательства никогда в жизни не имел.

— С такими снами — адмиральского было бы самое то, — неожиданно хрипло отозвался эрудит. И, после того, как поставил стакан воды перед усевшимся за стол Второвым, припал к крану в точности, как я недавно.

— Не говори-ка, — отдышавшись после питья, кивнул серый кардинал. — Ты, Дима, над индейским кладбищем что ли дом построил? Я к тебе тогда упрямых партнёров по бизнесу буду присылать ночевать перед важными переговорами. Чтоб прониклись.

— Нормальный был дом, Михаил Иванович, — даже обиделся я. — Случайность это. Но, пожалуй, даже удачная: нам же теперь и лететь никуда не надо. Вон Тёма на снимке со спутника крестиков наставит — и вперёд: Витёк катушкой машет, Саня роет следом.

— Гляди-ка, запомнил пацанов, — удивился он. Ещё б мне не запомнить — на тот момент этот круиз с земельными работами были одним из самых ярких впечатлений в моей жизни, такое поди забудь.

— Нет, Дим, не выйдет отдуться легко. Ты слово келарю, получается, при трёх свидетелях дал, при нас. Не дело это, — покачал головой Второв.

Ну да, не подумал как-то. Отца Василия точно следовало проводить честь по чести, самому.

— Федь, который час? — спросил мощный старик. Не обратил, наверное, внимания на часы, что чуть позади него справа на стене висели. Или нарочно спросил именно у него зачем-то — с этих кардиналов станется, у них каждый чих, поди, на семь ходов вперёд просчитан.

— Три пятнадцать, — ответил старший Головин без эмоций.

— … рубль двадцать, — задумчиво произнёс Второв, глядя на черноту за окнами. Явно размышляя о чём-то, нам, простым смертным, недоступном. Тем более тем, кто сидел напротив в розовых коротких штанишках.

Утро, как резонно сомневался серый кардинал, не могло быть добрым, начавшись в такую рань. Но обошлось, вроде. В четыре часа утра мы уже были на парковке выставочного центра у метро Мякинино. МКАД по раннему времени оказался почти пустым, в первый раз с ним такое было на моей памяти. Хотя, я и к вертолёту в такую рань ехал впервые. По углам парковки стояли со включенным ближним светом микроавтобусы — два вполне привычного вида Шеви Экспресса и два «космолёта». Нас от дома забрал точно такой же, доставил и высадил здесь, в чистом асфальтовом поле, которое обычно было заставлено машинами гораздо гуще. Мы дошли быстрым шагом вслед за Михаилом Ивановичем до чёрного вертолёта с неизменным разделённым кругом на борту, погрузились на борт и поднялись над землёй, взяв курс на Макарьев, небольшой райцентр Костромской области.

В полёте, под неожиданно негромкий шум винтов и немногим тише — храп Тёмы, что по военной привычке решил доспать недоспанное, беседовали с Михаилом Ивановичем на неожиданные темы.

Оказывается, он слышал про тех деятелей, что назвал келарь в погребе, в отличие от меня — про всех. Я-то, честно говоря, только Стеньку Разина на слух опознал. И знал про него в основном то, что с бабами ему не везло, особенно с брюнетками. Ну и Шукшина читал, «Я пришёл дать вам волю». Тогда, помню, мне младшего брата атамана было жалко. Давно это было, правда.

Второв восхитил знаниями. И про Илью Пономарёва, известного также под фамилиями Иванов, Долгополов и Попов, которого по приказу воеводы сперва повесили на берегу Сухоны-реки, а потом сняли, отвези в Галич и там повесили второй раз. И про Мирона Мумарина, что пожил чуть дольше — его запытали, доставив в Москву, через полгода. Тем же летом, когда четвертовали на Болотной площади самого атамана Степана Тимофеевича.

О нём разговор вышел интересный. Я рассказал по просьбе Второва, что думал о народном герое, чемпионе по броскам в набежавшую волну. А думал следующее.

В школе, когда ещё был Союз, нам говорили, что Степан Тимофеевич — молодец и герой, борец за права угнетённых и зажимаемых буржуями трудящихся, который сердцем принял дело Партии и Ленина, по-казачьи лихо наплевав на то, что никаких лениных и компартий и в помине не было. В старших классах, когда в стране творилось чёрт знает что, рассказывали по-другому и по-разному. Одни плевались в атамана за то, что он качнул в народе веру в царя-батюшку, помазанника Божьего, и, мол, не с той ли поры начался закат самодержавия династии Романовых. Странная, помню, была версия, удивила меня тогда — она ж в ту пору только началась, династия-то? Вторые, люди к земле ближе, говорили, что Степан был молоток и красавчик, потому что брал то, до чего только мог дотянуться, по праву сильного.

Сам же я считал, что яркого и харизматичного лидера сгубили две вещи: жадность, как водится, и отсутствие внятной стратегии. Вариант «хватать всё, потом разбираться» хорош для сказок и масштабов сильно поменьше. В России такие номера не проходят. Отхватить у Родины побольше — мечта многих. Но финал обычно предсказуем — Родина всегда выигрывает.

— А ты бы что сделал на его месте? — заинтересованно спросил мощный старик.

— Да упаси меня Бог от его места, что Вы! — отмахнулся я.

— Ну а всё-таки? — настоятельно повторил он.

— Сложно угадывать, мало данных, много факторов. Но, думаю, я бы наладил жизнь в одном отдельно взятом месте на «ять», как говорили раньше. Где там они, по рекам селились? Ну вот, на выбор: Урал, Дон, Терек. Чтобы где-то стало так хорошо, что народишко последнюю корову был бы готов продать, лишь бы в тот наземный рай добраться. И держаться там за место и за землю зубами, — я и вправду думал именно так.