Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

— Мммм? — осведомился хозяин.

— Мммм! — млея, отозвался гость. Жевать вдумчиво, с наслаждением, но довольно споро, не прекращал ни на миг ни один из участников лаконичной беседы. Мы лишь учились у старших.

Когда первый запал иссяк, сменившись сытой истомой, Устюжанин разлил по высоким фужерам, больше похожим на кубки, видимо, вино. Глиняная бутыль литров на пять, оплетённая ивовым прутом, порхала над столом, как пушинка. Силы ему явно было не занимать. Напиток, рубиново-алый, как насыщенная кислородом кровь, поразил. В нём сочетались свежесть и мощь, кислота и сладость, энергия и умиротворение. Мне показалось, что я различаю мёд, бруснику, малину, княженику и ещё четыре или пять каких-то ягод. Причём странным было то, что названия их на ум не шли никак, но я как наяву представлял себе формы и оттенки плодов, цветков и листьев, точно знал, в каких местах и в какое время лета или ранней осени их нужно высматривать. При этом не имея ни малейшей уверенности в том, что хоть одно из этих растений видел и тем более пробовал раньше. Видимо, старики-разбойники всё же начали меня учить, пусть и «дистанционно». При мысли об этом, особенно об Осе, аппетит резко пошёл на спад.

— Стёпка-а-а, — с выражением величайшего счастья на лице выдохнул Сергий, — не забы-ы-ыл!

— Поди забудь такое, о чём ты говоришь, Сергунь? Этот напиток — из разряда «не забывается такое никогда». Знал бы ты, сколько времени я рецепт твой искал! — довольно улыбаясь, глядя на старого друга, ответил хозяин. — Коллеги твои, подземники келейные, всю душу мне вымотали. Никогда, мол, отче хмельным рта не пачкал! Агнец был безгрешный, светоч и пример!

— А ты когда там крайний раз был-то? — заинтересованно уточнил Хранитель.

— Ну, пока рецепта не вызнал — чаще бывал, не скрою, — смутился Степан, — но и потом тоже заглядывал. Красоту навели страшную, конечно. И дисциплинка на уровне, не отнять. Я, когда хохотать начинал при словах восторженных, с придыханием, об тебе, трезвеннике и блюстителе — раз несколько едва не огрёб от них.

— Тьфу, слабаки! — с притворной суровостью отрубил Сергий. — Чтоб всё Радонежье не навешало одному пижону из Устюга, срам-то какой!

— Ну, раздухарился-то, воин! Пару раз и впрямь лесами спасаться пришлось, было, — покаянно развёл руками подземный властелин. — Тогда и сподобился по речушкам тамошним погулять да водицы испить с каждой. Да на одной из них с интересным человеком встретился…

История, неторопливо рассказываемая Степаном Устюжанином, сидевшим в удобном кресле за обеденным столом посреди лазурного озера, скрытого во глубине небывалой горы, окружённой болотами и лесами, звучала соответствующе — абсолютно нереальной и вызывающе невозможной. После посещения римских терм и вкушения невиданных яств от таинственного подземного шеф-повара — самое то. Из давно зашкаливших значений «этого никак не может быть!» не выбивалась. Значит, как и всегда в случае со стариками-разбойниками, а хозяин совершенно точно был из них, сомнений в правдивости не вызывала.

Погоревав, получив известия о смерти старинного друга и учителя, Стёпка, тогда — епископ Стефан, посетил по пути в столицу, его могилу. Безутешные ученики с постными лицами просветили коллегу, что преподобный, наказав им жить дружно «ко Вседержителю отошед». Тот постоял с сообразным моменту выражением лица над каменной плитой, под которой, как он точно знал, друга не было — ни тела, ни мощей. Ну, вернее, чьи-то мощи там лежали, но обязательного отпечатка Яри ни в земле, ни в воздухе, нигде в округе не осталось. Значит, Хранитель отправился куда-то по своим делам, став ещё одним новым человеком в большом, необъятно большом мире. Так бывало.

В один из следующих своих визитов епископ посетил с ревизией монастырскую кухню, где и озадачил впервые братию вопросом о любимом напитке преподобного. Но те, как один, уверяли, что отче помимо ключевой воды в рот ничего не брал, требуя от послушников того же самого. Пожевав губами в бороде, Стефан поехал дальше в столицу. Где и был отравлен, что в житии и прочих хрониках тех лет отметили как «занемог». Найти свободные мощи в Москве уже тогда было несложно, тем более человеку с опытом. Тем более — с таким. И жизненный путь епископа завершился под северной стеной собора. А Стёпка Устюжанин натянул поплотнее шапчонку и отправился на Север, где, как прослышал, таилось в дебрях и болотах мерзкое идолище-Древо, смущавшее веками паству тех краёв.

Пока основной рассказчик переводил дух, а заодно освежал в кубках рубиновый напиток, «включился» Сергий. Рассказав краткую предысторию, что снова отличалась от канонической версии. Которой, впрочем, из нас всё равно никто не знал. Поэтому снова поверили деду на слово.

Стёпка родился, что было ясно из прозвища, в Устюге. Мать его была дочерью кузнеца, а по совместительству — тамошнего Мастера, Ивана Секирина. Предком которого был Олаф Секира, человек, истории которого позавидовал бы, наверное, и Никола Болтун. Бело-алые паруса его драккаров сеяли панику на суше и на воде, от Зелёной земли до Восточных ледяных морей, пугая одинаково иннуитов, ислендигаров, самоедов, нганасан и ненцев. Среди Странников, Мастеров и Хранителей, как я понимал, вообще хватало людей «с историей».

Отец Стёпки, родом с Новгорода, звался Симеоном по прозвищу Храп. Там в то время таким словом называли не тех, кто умел громко спать сидя и стоя, а людей сильных, энергичных, эмоциональных. Ярких. И был Стёпкин батя Хранителем Ели Устюжской. Ну, и служителем Успенского собора — тогда одно другому не мешало. До тех самых пор, пока в один день не сгорели все трое: Симеон, Ель и собор. Чёрные были мастерами диверсий и тайных ликвидаций. Которые переставали быть тайными, когда заканчивались катастрофическими пожарами, превращавшими в пепел и золу километры зелёных лесов.

Мать Степана умерла от горя. Почернела и умерла. За неполный час. Сам он, со слов очевидцев, сошёл с ума, сделался дик и буен, бросаясь на людей в толпе. Отливали водой. Запирали в холодную. В общем, успокаивали бедного сироту, как могли. Долгие годы после этого провёл он в Григорьевском затворе, Ростовском монастыре, изучая все источники, до которых мог добраться. На торгу изводил вопросами купцов и торговый люд с севера и запада. Южных и восточных обходил стороной. Узнал про гибель Древ на землях русских. Про прививки чёрные, что из оставшихся древних обитателей Земли делали ширмы для злой людоедской воли. А из их двуногих соседей — кормушки для слуг Чёрного Древа. И стал Странником.

Имея мотивацию, время, источники и навыки, можно добиться многого. Степан, нарисовав на стене кельи примерную карту известных на ту пору земель и нанеся на неё сведения, полученные от торговых гостей и переселенцев, бродяг и нищих, иноков и княжьих людей, понял, что из-за Поясова Камня, как тогда звали Уральские горы, на родную землю наступал враг. И вышел ему навстречу. Но не наобум, а возглавив настоящую миссионерскую делегацию. В которой, как водится, были и воины, и лекари, и шпионы всех мастей. Делегация несла свет истиной веры дикарям-язычникам. Стёпка Устюжанин нёс кровавую жажду мести чёрным тварям. Так хорошо и ярко знакомую теперь мне. И донёс. И, как процитировал Сергий, «сокрушил, огнём пожёг, топором посёк, испепелил без остатку». По чистой и необъяснимой случайности вышло так, что все чёрные кураторы, что вышли с миссией из Москвы, до цели не добрались, сгинув при странных и непонятных обстоятельствах. Поэтому, когда в столицу донеслись вести о ревнителе веры в диких лесных землях, там сперва очень обрадовались. А потом неимоверно разгневались, узнав, что среди сожжённых и посечённых топорами были только и исключительно Древа, пережившие чёрные прививки.

Это было неожиданно и решительно не похоже на ту историю о прокудливой берёзе, что упомянул, обмолвившись при звонке, Алексеич, а потом прочитал в смартфоне я, пока Шарукан подгонял своих помощников, грузивших коробки в Нивейку во дворе его подвального ателье. Господи, как в позапрошлой жизни было, а не на той неделе… После той притчи про одержимого фанатика с топором наперевес, я представлял неизвестного тогда Степана Устюжанина вовсе не таким. Но это, конечно, был не первый и не единственный случай, когда я, да и не я один, узнавали ту или иную историю в том виде и тональности, в каких подавала её курирующая пресс-служба…