Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

Румяные и чистые до скрипа и какого-то будто внутреннего свечения, во всём новом, мы выбрались к столу. И остановились, не дойдя до него.

Перед нами стояли в ряд Лина, Павлик и Алиса. Тоже во всём местном. На Энджи была длинная белая рубаха или платье, не силён я в покроях и дамских дизайнах, по рукавам, горлу и подолу вышитая красным и зелёным. Зелёного было больше. Племянник стоял, держась за руку Лины и подол мамы, в голубой рубашонке до колен, с красными узорами по вороту. Рубаха сестры была красной, а вышивка — белой и чёрной.

Девчата приложили правые руки к груди и склонились, коснувшись пола. То же движение, едва не свалившись, вполне похоже повторил за ними почти одновременно и Павлик.

— Потрафили, шельмы… Растрогали дедушку, — неожиданно звенящим голосом выговорил негромко Степан. И потёр основанием большого пальца правый глаз.

— Милонегу вспомнил. И матушку, — сдавленно выдохнул Сергий. И шмыгнул носом.

Но собрались они быстро, оперативно организовав завершение чаепития. Командовать и принимать решения им точно было не привыкать.

— Ну что, гости дорогие, с лёгким паром! — начал Степан, нацедив каждому по чашке из бездонного, видимо, самовара. Хотя, те феечки, что забрали одежду и принесли новую, могли и плеснуть кипяточку, наверное.

Мы с девчатами благоразумно промолчали, предоставив право отвечать старшему гостю.

— Благодарствуем, хозяин добрый, за кров, за тепло, за свиданьице нежданное, за хлеб да соль, — размеренно ответил Сергий.

— Ну, за хлеб-соль-то рано, Сергунь, до стола не дошли пока, так, сполоснули пыль после дороги дальней. А в целом какие мысли? — судя по хитрым глазам обновлённого Устюжанина, он благодарностей и комплиментов не слыхал давно, но любил их очень и прерывать потока не хотел.

— Матом-то нельзя при женах да детях, — сокрушённо покачал головой Хранитель. — А потому — ни мыслишки, извиняй!

— Ни единой, ага, — поддакнул и я, не удержавшись.

Первой прыснула Энджи, Алиса почти сразу же следом за ней. Павлик засмеялся громко, в голос, закинув голову. И через миг смеялись все, и гости и хозяин. Наплевав на все тайны, загадки, фокусы и чудеса. Наслаждаясь покоем, радостью, чистотой и жизнью.

* Glenn Miller — In The Mood https://music.yandex.ru/album/973952/track/9234751

** Пикси — маленькие мифические создания древнеанглийского фольклора.

*** Чахкли — подземные карлики в мифологии саамов.

Глава 13

Застольная откровенная

В полукруглый коридор, мини-холл с тремя дверями, высыпали со смехом под прибаутки стариков, которые тоже выглядели недавно рождёнными. И прошли вслед за обновлённым Степаном в среднюю дверь, за которой им было обещано жильё, что бы это ни значило в его понимании. Моечными и нужниками, о наличии которых он предупреждал за правой дверью, оказались термы и хаммам, куда не постеснялись бы сходить ни османский султан, ни римский император Марк Аврелий Антонин по прозвищу Каракалла. Правда, когда я предположил такое вслух, новоявленный папаша Хэм усмехнулся, сказав, что модные чужеродные слова испокон веков нравились всем больше нормальных. И что у нас императора, прозванного так за привычку носить плащ с капюшоном, ту самую каракаллу, а при рождении названного Вассианом, звали бы просто: Васька — Охабень. Лина глянула на меня с сочувствием, а я в который раз зарёкся умничать в беседах с этими двумя энциклопедически подкованными. Вспомнилось, как дядя Сеня как-то давно отучил меня влезать в разговоры старших с ненужными репликами фразой профессора Преображенского из фильма «Собачье сердце»: «твоё дело — молчать и слушать. Молчать и слушать!». Тогда очень помогло.

За средней дверью оказался неширокий коридор, подсвеченный такими же скрытыми лампами. У соседей на строительном рынке были умельцы, ваявшие что-то похожее, но гораздо проще, из гипсокартона. Вспомнилось красивое словосочетание «контражурная подсветка». Что оно означало — я и представления не имел. Но звучало внушительно. Вполне подходило к игре света и тени на полированных плитах пола и диком камне стен и сводов.

Коридор закончился очередными двойными дверями с причудливыми ручками, медными или бронзовыми, сделанными в форме когтистых лап какого-то чудища. По дрогнувшей брови Сергия можно было предположить, что он такие где-то уже видел. А по его рукам, тут же заведённым за спину — что воспоминания были не самыми приятными.

— Я уже говорил, что у тебя тут с обороной всё очень прилично? — как бы между делом спросил он старого друга.

— Говорил, ага. Признал, гляжу, лапки-то? Они самые, — довольно хмыкнул Устюжанин. И, построжев, добавил: — Если кто вдруг забыл — напоминаю: руками ничего не трогать!

Мы с девчатами и Павликом в который раз кивнули.

За бесшумно распахнувшимися дверями открылась пещера, описать которую, пожалуй, невозможно. Обязательно что-то забудется, перепутается. А то, что вспомнится, обряженным в обычные слова будет выглядеть и звучать странно, в лучшем случае вызывая сочувственную улыбку, как портрет мамы к Восьмому марта, нарисованный детсадовцем. Я помню такой за своим авторством. Душераздирающее зрелище. Но маме понравилось. Тогда я впервые усомнился в том, что все мамы всегда говорят правду.

Потолок резко уходил наверх и терялся где-то там. Вдоль стен высились, устремляясь вслед за ним, колонны из черного, белого и прозрачного камней, чередовавшиеся не по порядку и без симметрии. Прозрачные, из хрусталя или кварца или ещё чего-то, светились изнутри, давая настоящий дневной свет. Ну, или очень похожий. Трещины и линии на полу складывались в какие-то невообразимые узоры, больше всего похожие на туманности и следы комет, как их показывали в научно-популярных фильмах. Посередине пещеры, от края до края, было озеро, цвет воды в котором заставил меня тут же повернуться в Лине. Васильково-голубые глаза её в точности повторяли оттенок водной глади. Ну, или она — цвет глаз моего ангела. От площадки, на которой в полуобморочном состоянии замерли гости и аж раздувшийся от гордости хозяин, к центру озера тянулась дорожка шириной метра полтора, с невысокими белыми перильцами, похожими на мраморные. В самой середине в окружении воды было что-то вроде эстрады или арены, метров десяти диаметром, тоже окружённое по кругу бортиком, уже повыше. С какими-то дверцами-калиточками, не золотыми ли, расположенными в четырёх местах парапета, крест-накрест, друг напротив друга. На круглом столе, занимавшем центр арены, были накрыты места для шестерых. Богато накрыты. Ломился стол, как принято говорить.

— Ну а теперь и отобедаем, гости дорогие! Прошу! — гостеприимный хозяин шагнул на полоску мостика, подавая пример и потирая в предвкушении руки.

Старинная посуда, тёмного серебра приборы, заполучить которые мечтал бы, наверное, любой музей мира, удобные стулья — и запахи, от которых всё, съеденное раньше, вмиг робко растворилось внутри, оставив вместо себя лишь тянущую пустоту. Громко требовавшую наполнения. И погуще! И добавки сразу! И вот это, жёлтое, в тарелке!

— Налетай! — азартно скомандовал нам хозяин, когда все расположились вокруг стола. И мы не подвели.

Думаю, не меньше часа мы не вспоминали о разговорах. Головы использовались по самому что ни на есть прямому назначению — мы в них ели. Даже просьбы передать то или иное блюдо, положить и налить ещё, как и восторженные, полные восхищения, комментарии хозяину и таинственным поварам выражались исключительно жестами и мимикой. Максимум общения за столом выдали старики, когда под блестящей полусферой крышки почти в самом центре обнаружился здоровенный сочный и ароматный кусок мяса, запечённого с травами и какими-то кореньями. Степан отмахнул ножом, больше похожим на небольшой меч, по куску каждому, и они с Сергием одновременно впились в добычу крепкими белыми зубами, сразу откусив прилично.