Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

А дальше подземный проводник будто решил поквитаться с нами за те удивление и растерянность, что испытал на поверхности, глядя на Павлика и слушая краткие ремарки Сергия про скоморошью ватагу. И уверенно выиграл. С огромным отрывом.

— Ну вот и добрались, гости дорогие, — раздался его бодрый голос из тьмы. — Алиса, включи свет и поставь негромкую музыку!

Устюжанин умел удивлять. После змей с головами, размером с две лошадиных, после тайных проходов в древних скалах и пчелиных королев, которые, судя по размеру, легко могли жвалами перекусить пополам взрослого человека, я ожидал чего угодно. Но только не этого.

Холл, просторный, с высоким потолком, стал наполняться приглушённым тёплым оранжевым светом, который постепенно становился ярче и белее, плавной волной от самого входа, слева направо. Следуя за этой волной взглядом, который не взялся бы описать приличными словами, я, как на страницах мебельного каталога, разворот за разворотом, изучал интерьер неожиданной прихожей. На стене за нашей остолбеневшей компанией висела длинная, старинного вида, вешалка с фигурными бронзовыми, кажется, крючками. Под ней стояли стойки для обуви, тростей и зонтов. И отдельно — калошная стойка. Её я опознал исключительно по двум одинаковым парам галош, блестящих, будто рояли, с ярко-красным нутром. У стены слева располагался массивный невысокий комод тёмного дерева с бесчисленным количеством ящичков. Над ним — картина с каким-то лесным пейзажем, в тяжёлой золочёной раме. В стене напротив входа, по центру, были высокие, почти в два моих роста, двустворчатые двери, белые, распашные, резные. Пока закрытые. С какими-то кружевной формы ручками, отливавшими тускло-жёлтым. И два огромных канделябра по обеим сторонам в виде бронзовых деревьев, среди ветвей которых горели электрическим светом лампочки в форме свечей. На правой стене, по всей её длине, в раме, каких я и в Пушкинском музее не видал, висело старинное зеркало невозможного размера, длиной метра четыре. Под ним — скамеечки-диванчики, как в театре, обитые красным бархатом, с золотым шитьём и на ножках в форме звериных лап. Тоже позолоченных.

Слух, будто только что пробившийся к разуму, отстояв очередь за зрением, которое доклад завершило, сообщил чуть отрешённо, что мы имеем счастье прослушивать композицию из кинофильма «Серенада солнечной долины» в исполнении оркестра под управлением маэстро Гленна Миллера, Соединённые Штаты Америки, 1941 год.*

— Присаживайтесь, снимайте обувь и верхнюю одежду. Уборная дальше, — светским тоном сообщил нам Степан Устюжанин, седой заросший древний дед в мешковине. Дважды. Второй раз — медленнее и настойчивее. Но, по-моему, вся группа гостей целиком и со второго раза послание не восприняла, озираясь с разинутыми ртами.

— Ать, падла! — Сергий с криком отскочил на два шага в сторону, едва не уронив стойку для зонтов и тростей. — Стёпка, чего это⁈

На то место, где он только что стоял, плавно и неторопливо подкатила чёрная шайба, диаметром с большую обеденную тарелку и высотой сантиметров десять.

— Как — «чего»? Пылесос. Ты совсем дикий, что ли? — хозяин явно получал удовольствие от нашего потрясения. — Вишь, решил за тобой первым подмести. Никак, опять ты в дерьмо вступил где-то, Сергуня. Не учит тебя жизнь. Ну, милости прошу, гостюшки! Сполоснуться с дороги, да к столу, а там и поговорим.

Сергий с большим подозрением проследил, как робот, моргнув диодиками, пошуршал под ближнюю к выходу скамеечку, где припарковался на базе, которую я сперва не заметил. Девчата тоже проводили этот отъезд взглядами. Устюжанин тем временем нажал на одну из изящных дверных ручек и открыл перед нами врата в подземное царство.

За ними оказалась полукруглая зала, с плоской стороны которой был вход. По дуге перед нами выстроились другие, следующие двери, три штуки.

— Слева направо, запоминаем: первая — техническая, не ходим. Вторая — жилая, туда после. Третья — удобства: парная, купальня, моечные, ну и нужники тоже там. Давайте за мной, — махнул он рукой, проходя в правую дверь. Мы молча проследовали за ним. Чтобы удивиться снова. Ещё сильнее.

На каменных плитах этого зала, где белыми облаками клубился пар, стоял большой стол, вокруг которого расположились полукругом скамейки, похожие на сильно подросшие и возмужавшие бордюры-поребрики. На столешнице возвышался настоящий самовар «с медалями», чашки, блюдца и блюда с закусками-заедками, насыпанными горками. Я разглядел какие-то плюшки-пирожки и сухофрукты. И вспомнил, что с завтрака в Вытегре утекло много времени и произошло очень много событий. Нос уловил запахи мёда и корицы.

— Я не знаю, как у вас там теперь принято мыться-париться, вместе или порознь, — начал Степан, усевшись возле самовара и начав неспешно разливать по чашкам заварку из изящного чайничка с висевшим на носике ситечком. — Давайте с дороги по глотку горячего, чтоб пот прошиб, да с пирожком. В парную-то на сытый желудок нельзя, но и на пустой тоже не больно-то полезно. Потому закусим чуть, помоемся и дальше пойдём.

— Узнаю́ Стёпку! Везде, где б не встречались, он умел уют и красоту навести, хоть во чистом поле. Все диву давались, — с одобрением сообщил Сергий, стянувший кеды и носки, скинувший толстовку и футболку и усевшийся рядом за стол в одних оливковых штанах. — Ежели и чаем тем самым своим угостишь — вовсе будет как у Христа за пазухой.

Он дождался, пока самовар отмерит нужное количество кипятку, принял с благодарным поклоном от хозяина чашку и отпил с шумным хлюпаньем. Судя по тому, как блаженно закрылись его глаза и даже чуть опустились расслабленно крутые широкие плечи — попал туда, куда и рассчитывал.

— Мой дом — твой дом, друже, и семьи твоей. Пошли, баню покажу! — Степан поднялся, дошёл до ближней деревянной двери с ручкой-сучком, одним движением сдёрнул с себя дерюгу, бросив в угол, и скрылся в клубах белого пара.

Сергий шумно, с заметной спешкой, втянул в себя оставшийся чай и поспешил вслед за ним, на ходу снимая оставшуюся одежду. Допрыгав до двери на одной ноге, он справился-таки со штанами и кинул их в тот же угол, где лежала мешковина, тут же пропав за дверью.

— Не надо так на меня смотреть, — выдавил я, проводив взглядом вторую подряд широкую сухую спину. И остальные части туловища. — Я сам нихрена не понимаю. Но от помыться точно не откажусь. У вас есть купальники? Или запасные футболки хотя бы?

И шагнул к лавке, двигая к самовару четыре чашки сразу. Девчата стояли посреди этого богатого предбанника молча, с открытыми ртами. Лина рассматривала причудливые узоры-прожилки на гладко отполированных стенах. Алиса моргала, глядя на светильники, что скрывались в толще камня, давая невиданные тени, от чего зал казался почему-то гораздо больше, чем был на самом деле.

— Куп-куп! — настойчиво сообщил Павлик, возвращая маму обратно.

— Мы в сказке, что ли? — прошептала она. Не до конца вернулась, явно.

— Мы из неё вторую неделю выбраться не можем. Но эта хоть не страшная, — пробурчал я из-под стола, стягивая носки.

— А откуда здесь это всё? — родила «неожиданный» вопрос Энджи.

— Представления не имею. Но думаю, что с этими деда́ми мы точно не пропадём. Только надо и их уважить. Просят по старине всё сделать — сделаем. Тогда такой спешки не было, судя по книжкам. Обстоятельно народ жил. Раз хочет хозяин сперва накормить, напоить да в баньке попарить — так тому и быть.

— Ну, по старине, так по старине, — тряхнула головой Лина, будто просыпаясь. И уселась на лавку рядом, начав расшнуровывать кроссовки. Алиса опустилась на каменное, но почему-то тёплое сидение с другой стороны стола.

Я пододвинул им чашки. Для Павлика налил немного, чтоб быстрее остывало. Чай был явно травяным, но кроме мяты и чёрной смородины я ничего опознать не смог. Племянник напиток тоже оценил, выпив всё, не отрываясь и не проронив ни капли, хотя раньше с чашками так ловко у него не получалось. В пот, как обещал Устюжанин, бросило сразу. Умели раньше заваривать, ничего не скажешь.