Император Пограничья 11 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Крамской побледнел. На его лбу выступили капельки пота. Я видел, как дрогнули его пальцы — первый признак настоящего, животного страха. Архимагистр привык к политическим играм, к закулисным интригам, к словесным дуэлям. Но сейчас перед ним стоял не оппонент по дебатам, а хищник, оценивающий добычу.

— Это… это угроза убийством! — выдавил он сиплым голосом. — Есть законы…

— Законы? — я усмехнулся. — Те самые законы, которые позволяют вам грабить студентов? Которые прикрывают ваши миллионные хищения? Нет, Крамской. Между нами нет законов. Есть только сила. И моя сила достаточна, чтобы превратить весь ваш Академический совет в кровавый фарш.

Я выпрямился и отступил на шаг, давая ему возможность дышать.

— Но я не стану этого делать. Знаете почему? Потому что вы сами себя погубите — страхом, жадностью и некомпетентностью. Этот коктейль уничтожит вас без моей помощи. Я просто буду наблюдать, как вы тонете в собственной грязи. А если попытаетесь утащить за собой моих людей…

Я щёлкнул пальцами, и в воздухе на мгновение возникла дюжина клинков.

— Тогда я просто ускорю процесс.

Противник сглотнул. В его глазах я увидел то, что искал — первобытный страх человека, впервые за долгие годы столкнувшегося с реальной, осязаемой угрозой смерти. Не политической смерти, не социального краха — физического уничтожения.

Сейчас решится всё. Крамской стоял на развилке. Либо его гордость возьмёт верх, и он попытается ответить на вызов — тогда через несколько секунд от него останется лишь кровавое месиво. Либо благоразумие пересилит амбиции, и он проглотит унижение. Гордость толкала его вперёд, а инстинкт самосохранения тянул назад.

Я внимательно следил за его лицом, читая микровыражения. Сжатые челюсти, напряжённые плечи, дрожь в руках — организм готовился к схватке. Но глаза… глаза выдавали расчёт, а не слепую ярость. Крамской был трусом, но не дураком. Он понимал разницу в наших возможностях.

Оппонент отвёл взгляд, его плечи ссутулились.

— Приятного вечера, Архимагистр, — произнёс я с холодной улыбкой, развернулся и направился к выходу. Чужое заклинание защиты от прослушки лопнуло за моей спиной как мыльный пузырь.

— Вы ещё приползёте ко мне на коленях, Платонов! — донёсся вслед дрожащий голос архимагистра.

Я не обернулся. Магофон в кармане хранил каждое слово нашего разговора. Крамской только что подписал себе приговор.

Выйдя из зала, я обнаружил Галактиона Старицкого, нервно расхаживающего у массивной колонны. При виде меня проректор вздрогнул и быстро шагнул навстречу.

— Маркграф, нам нужно поговорить, — произнёс он тихо, оглядываясь по сторонам. — Моя машина ждёт у бокового выхода. Там безопаснее.

Я кивнул и последовал за ним через малоизвестные коридоры здания. Мой спутник явно хорошо знал планировку — мы миновали несколько поворотов и спустились по узкой лестнице, ни разу не встретив никого из членов Совета или журналистов.

У служебного выхода стоял неприметный чёрный автомобиль отечественного производства. Водитель — молчаливый мужчина средних лет — открыл дверцу, и мы забрались внутрь. Машина плавно тронулась, направляясь к набережной.

— Что хотел Крамской? — Галактион повернулся ко мне, и я заметил, как подрагивают его пальцы.

Я откинулся на спинку сиденья, обдумывая, стоит ли рассказывать всё. Но Старицкий уже бросил жребий, публично подтвердив подлинность документов. Обратной дороги у него не было.

— Крамской предложил сделку, — сказал я прямо. — Академический совет признает мою Академию, снимет санкции. Взамен я должен публично отказаться от обвинений в коррупции и объявить ваши слова ложью. Сказать, что вы хотели занять его место и солгали ради этого.

Собеседник побледнел. Его рука дёрнулась к воротнику, поправляя и без того идеально сидящий галстук.

— Вы же… вы же не приняли его предложение? — в голосе проректора прозвучала неприкрытая паника.

Я посмотрел на него с лёгким недоумением, граничащим с оскорблением.

— Галактион Борисович, я не предаю союзников. И уж точно не веду дела с моральными ничтожествами, которые грабят студентов, прикрываясь высокими идеалами. Крамской получил жёсткий отказ.

Проректор выдохнул с явным облегчением и откинулся на сиденье.

— Простите. Просто… после стольких лет в Академическом совете начинаешь думать, что все готовы на сделку. Что у каждого есть цена.

— У меня она тоже есть, — усмехнулся я. — Но Крамской не может её заплатить. Моя цена — справедливая система образования, где талант важнее происхождения. И я добьюсь этого, с Советом или без него.

Старицкий кивнул, постепенно приходя в себя.

— Кстати, благодарю вас за решительный шаг на дебатах, — произнёс я. — Публично подтвердить подлинность документов… Это требовало мужества. Почему вы решились?

Галактион помолчал, глядя в окно на проплывающие мимо дома.

— Знаете, маркграф, я долго готовился к этому моменту. Когда передавал вам документы, уже понимал, что рано или поздно придётся сделать выбор — остаться в тени или открыто встать на сторону перемен. Я наблюдал за ходом дебатов и видел, что вы побеждаете. Когда вы озвучили цифры, когда зал взорвался от возмущения… Я увидел свой шанс.

Он повернулся ко мне, и в его глазах мелькнул холодный расчёт.

— Крамской стар. Ему семьдесят два. Он держится за власть мёртвой хваткой, но после сегодняшнего его позиции пошатнулись. Если играть правильно, через год-два Академический совет возглавит кто-то из молодых. И я намерен быть среди кандидатов. А для этого нужна репутация реформатора, человека, который не побоялся выступить против коррупции.

— По крайней мере, вы честны в своих амбициях, — заметил я.

— А смысл лгать? — Старицкий пожал плечами. — Вы всё равно видите людей насквозь. Да, я амбициозен. Но я также искренне устал наблюдать, как талантливые студенты-простолюдины вынуждены бросать учёбу из-за денег. Эти два мотива не противоречат друг другу. Реформированный Совет под моим руководством будет лучше нынешнего. В этом наши цели совпадают, разве нет?

— Безусловно, — кивнул я. — Амбиции в сочетании с принципами — хорошее топливо для перемен. Но позвольте дать вам один совет, Галактион Борисович. Тот, кто сражается с чудовищами, должен следить, чтобы самому не превратиться в чудовище. Крамской вероятно тоже когда-то был молодым реформатором. Думал изменить систему к лучшему. А теперь ворует миллионы, оправдывая это «стабильностью» и «необходимостью».

Старицкий напрягся, но я продолжил спокойным тоном:

— Власть разъедает. Медленно, незаметно. Сначала небольшой компромисс ради благой цели. Потом ещё один. И ещё. А через двадцать лет вы обнаруживаете себя сидящим в кресле Крамского, делающим то же самое, что презирали в молодости. Помните об этом, когда придёт ваше время.

— Я… я буду помнить, — проректор кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на тревогу.

Он неуклюже сменил тему:

— Дебаты прошли блестяще. Белинский полностью дискредитирован. Не создать базовый защитный контур на глазах у сотен людей… Это катастрофа для его репутации.

— И для репутации всего Совета, — добавил я. — Если их лучший представитель не может продемонстрировать элементарные практические навыки, что говорить об остальных?

— Именно. Завтра это будет во всех газетах. Но Крамской не сдастся просто так. У него огромное влияние, связи с князьями, контроль над ресурсами…

— Поэтому нам нужно действовать быстро, — я наклонился вперёд. — Сколько членов Совета готовы открыто поддержать реформы после сегодняшнего?

Галактион задумался, загибая пальцы.

— Пятеро точно. Может, семеро, если их правильно подтолкнуть. Но это всё равно меньшинство. Крамской контролирует большинство через страх и финансовые рычаги.

— А если убрать финансовые рычаги? Совет купцов Новгорода финансирует Академический совет. Что если они потребуют аудита после разоблачения коррупции?

— Это… это действительно может сработать, — оживился Старицкий. — Михаил Посадник — прагматик. Если он увидит, что деньги купцов разворовываются, то перекроет финансирование.