Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

Притворявшаяся спящей, Энджи хихикнула, потёрлась носом мне о плечо и крепко обняла, звонко чмокнув в щёку. Если это не доброе утро — то я не знаю, что ещё больше заслуживает этого гордого названия.

В ванную направились хором, как давно женатые. Неожиданный опыт, конечно. И никто не говорил мне: «не смотри на меня, когда я чищу зубы — у меня лицо некрасивое!». Потому что по мне было отчётливо понятно — это лицо всегда будет для меня самым красивым. А возможность наблюдать за тем, как, напевая себе под нос, моет голову любимая женщина — это отдельная неописуемая благодать. Всё-таки быстро мы, дураки двуногие, к хорошему привыкаем. Всего второй день кряду, как никто не пытался убить ни нас, ни наших близких — и уже в голове романтические глупости, глаз игрив и влажен, и к завтраку торопиться никакой охоты.

Предсказуемо, за стол мы садились последними, под понимающими взглядами родни и друзей. Епископа, выглядевшего так, будто он всю ночь в лучшем случае дрова колол, я тоже как-то внутренне приписал к друзьям. Сергий, смотревшийся ничуть не лучше, цедил из высокого запотевшего стакана что-то мутное, судя по запаху — капустный рассол. Проходившей мимо Лине он подмигнул так, что на стул она упала, покраснев, как маков цвет, не зная, куда девать глаза. Вот странный народ — девчонки.

— Приятного аппетита вновь прибывшим, — культурно пожелал хозяин некультурно-хриплым голосом, дававшим понять, что дров он ночью не колол точно. А руки его, которые он без надобности от столешницы не отрывал, говорили, что они со старым другом скорее всего кур воровали. По крайней мере, дядя Сеня и батя всегда так говорили: «руки трясутся, как кур воровал!».

— Спасибо. Дед, вы хоть ложились? — уточнил я у Сергия, наваливая себе в тарелку глазунью и жареный бекон из огромной сковороды, что стояла перед нами на специальной жаровенке. Поглядывая с подозрением, как Энджи сыплет себе в миску какие-то царапающиеся ошмётки и заливает их чем-то молочно-кислым. Я такое есть не мог точно. При наличии яичницы с беконом — в особенности.

— Гульнули малёха, да, — задумчиво протянул красноглазый лесничий, отдышавшись после рассола. Судя по тому, что вчера на его рубахе была другая вышивка — не всё рассказал.

— А ну как сейчас Ося позовёт? — подначил я.

— Приду на зов! — он гордо выпятил грудь, выпрямив спину. И страдальчески поморщившись тут же.

— В баньку сходим, потом прогуляемся на воздухе — как новый будет ваш дед! — не очень убедительно предложил Степан.

— Опять казематами наружу выбираться? — при воспоминании о пчелиной матери у меня с вилки съехала яичница, а Сергий двумя руками вцепился в стакан, давая понять, что к таким прогулкам не готов.

— Зачем это? — искренне удивился епископ. — Бог с ней, с баней, никуда не денется, и так всегда под пара́ми стоит, хвала Земле-матушке. А входов-выходов у меня тут не счесть, сам сбился давно. Года не проходит, чтоб то не завалило какие, то новые не промыло. Тебя не смутило, что телевизор в комнате сильно больше был, чем та дверь, через которую ты сюда влез?

— Меня смутило ещё бальное зеркало в прихожей, — отбил подачу я.

— Во! Зрячий, гляди-ка? Ну и не строй тогда слепого-то из себя. После завтрака пройдёмся малость, а там, глядишь, и вправду позовут, заседатели-то наши присяжные, — кивнул он.

Когда все доели, отложив вилки-ложки, Устюжанин снова встал и трижды топнул. Тоже скривившись при этом. Видимо, «головка бо-бо» по утрам бывает и у эпических персонажей. После этого вновь сложил хитрую козюльку из пальцев и свистнул. Переливы на этот раз звучали как-то по-другому, но не менее громко. Павлик засмеялся, хлопая в ладоши. На Сергия было больно смотреть.

Ресторан-эстрада-подиум повернулся ко мне лесом, к заду — передом, как говорил один грузчик на строительном рынке. Двери, откуда мы только недавно вышли с Линой, оказались с другой стороны. А к открывшейся калиточке из лазурных вод озера поднялся новый мостик, на этот раз — тёмно-зелёный, с узорами в виде дуг и кругов, будто на малахите. Мы поднялись из-за стола, едва только остановилась плавучая платформа, и проследовали за хворавшими старцами по мосту к вратам. Здесь, в отличие от виденных нами ранее двухстворчатых белых деревянных, обнаружились железные, вроде шлюзовых, с огромным штурвалом посередине.

— Слышь-ка, Аспид? Покрути колёсико, — предложил Степан. Я не стал злить болевшего хозяина рвавшимися с языка вопросами про «не убьёт ли током» и «не оторвёт ли руки», и просто выполнил просьбу.

Створки толщиной, пожалуй, с меня, разошлись почти бесшумно, лишь чуть причмокнув в самом начале. Таким же, как и предыдущие, коридором дошли, миновав пару поворотов, до новых дверей, похожих на лифтовые. Устюжанин нашарил что-то в камне и замер, заложив руки за спину, глядя на верхний срез проёма. Как самый обычный пенсионер, что вызвал лифт в панельном доме, чтоб подняться на свой этаж.

Открывшаяся светлая кабина, отделанная серебристым металлом и зеркалами, больше всего поразила меня табличкой, на которой значилось чёрным по алюминиевому: «Щербинский лифтостроительный завод». Как епископу удалось сохранить в тайне месторасположение своей штаб-квартиры, доставляя и монтируя тут всю эту технику — даже думать не хотелось. Кабина почти бесшумно подняла нас на какое-то расстояние. Кнопок внутри было всего пять, нажал хозяин на самую верхнюю. Подъём занял минуты три, наверное — даже Павлик не успел заскучать, внимательно и заинтересованно разглядывая нас в отражениях и в оригинале, крутясь на руках у Алисы с гуканьем и причмокиванием.

За разъехавшимися створками обнаружился привычный уже каменный тоннель с подсветкой стен и потолка, с полированным полом. По нему мы прошли три поворота и упёрлись в очередной шлюз. Не дожидаясь команды, я отвернул вентиль. В камеру за железной дверью набились плотно. Не впритык, но руками уже не помашешь. Дверь с шипением встала на место, а я уже крутил следующий штурвал, поминая слова Сергия о том, что старый параноик, то есть епископ, конечно же, толк в обороне знал. Пожалуй, даже чересчур.

В лицо пахну́ло свежим и неожиданно ярким ароматом хвои и тёплого летнего леса. Казалось, можно было различить сырой мох, древесную кору, головокружительный дух багульника и островато-перечный — пижмы. После отдыха в стерильной каменной камере нос будто дорвался до витрины с разносолами и никак не мог надышаться. Хотелось скорее выскочить наружу и дышать, дышать взахлёб. Никогда бы не подумал, что смогу так заскучать по простым и понятным ароматам.

Из небольшого извилистого тоннельчика мы вышли на скальный уступ, попав в песню. Ту самую, где «под крылом самолёта о чем-то поёт зелёное море тайги». Оно раскинулось перед нами от края до края, заполнив собой всё до горизонта. Высокое Солнце озаряло вершины величественных елей. Где-то очень далеко справа скорее угадывалось, чем виднелось зеркало какого-то озера. Приглядевшись, можно было различить несколько проплешин в сплошном тёмно-изумрудном ковре — видимо, болота. Задышали мы так, будто провели в шахте под землёй не неполные сутки, а всю жизнь. Лёгкие словно впрок запасали живительный кислород. На лицах хворых старцев прорезался наконец-то румянец, а глаза заблестели, но уже нормальным, здоровым блеском.

— Лепота тут у тебя на балконе, Стёп, — выдохнул Сергий.

— А то, — согласился хозяин, обводя пейзаж взглядом, полным гордости. Но вдруг вздрогнул, моргнув дважды. — Зовут! Пора нам.

В кривенький низенький проход к шлюзовой камере возвращались без энтузиазма, только что не подгоняемые стариками-разбойниками, к которым разом вернулись деловитость и жажда активности. Павлик, прежде чем влететь на маме в скальный разлом, обернулся, оглядев широко раскрытыми серыми глазами вершины елей. И сказал:

— Пока, лес-с-сь!

* Сурица (Сурья) — традиционный хмельной слабоалкогольный напиток на основе мёда, трав и ягод, который начинал бродить из-за воздействия солнечных лучей.