Охра (СИ) - Прягин Владимир

До выходных я выполнил ещё один заказ, сделал следопытскую фотографию — на этот раз лично, без участия Уны, поскольку клиент хотел подпись лорда и готов был платить всю сумму. Деньги я положил на банковский счёт. На повседневные траты мне теперь хватало и без того, режим жёсткой экономии отменялся.

Ещё я заехал к Меттнику и к его приятелю, отцу Эйры. И тот, и другой не стали откладывать — сделали крупноформатные фотки и поместили в гостиных. И если Меттник вставил свой пейзаж в рамку, то его друг забабахал сразу фотообои. Получилось красиво, я был доволен. Оба изображения казались объёмными, и атмосфера чувствовалась. Я размашисто подписал их.

А в пятницу я поехал на выставку, куда меня пригласила Шиана.

Перстень я снял, как и обещал. Оделся попроще, в привычном стиле — джинсы, свитер и куртка. Можно было не опасаться, что я шокирую публику утончённым аристократизмом.

Сидя в такси, в очередной раз обдумывал последние новости и пытался связать их с тем, что видел до этого.

Итак, первокурсник из клана Грегори замечает «панно» в столовой и подходит к стене, чтобы её обследовать, а через некоторое время этого первокурсника исключают из Академии, потому что теперь он профнепригоден.

«Панно» лишает способности работать с эффектором?

Оно, помнится, исчезло из поля зрения ещё до того, как первокурсник шагнул к стене. Но, может, краска просто стала невидимой, перешла в другой диапазон восприятия (как на татуировках у бандюганов, к примеру). Самое главное, что парень к ней прикоснулся…

Нет, сомнительная гипотеза. Целый месяц он учился спокойно, а без способностей остался только теперь…

Отложенный эффект? Действует не сразу?

Ну, предположим. Но смысл-то в чём? Устроить подлянку Охре, лишив её перспективного кадра? Но до «панно» случайно могли дотронуться и студенты из других кланов, сидевшие по соседству…

Так и не придумав ничего путного, я раздражённо цыкнул. Такси тем временем тормозило — мы добрались до места.

Выставка проходила в мансарде многоквартирного дома. Я поднялся по лестнице с исцарапанными перилами и вступил в обширное помещение, где внешняя стена располагалась наклонно.

Там было людно, табачный дым колыхался над головами. Народ бродил взад-вперёд и переговаривался. Моё появление фурора не вызвало, разве что человека два-три зацепились за меня взглядами с проблеском интереса.

Мебель отсутствовала, лишь в центре мансарды стоял деревянный столик с напитками. Посетители обслуживали себя самостоятельно. Я понюхал откупоренную бутылку. Запах навеял на меня ностальгию — примерно так же благоухала продукция из ларьков в моём родном мире, которую разливали за ближайшим углом, коряво налепив этикетку.

Дегустировать этот элитный продукт брожения я не отважился. Огляделся ещё раз, но Шиану пока так и не увидел, поэтому приступил без неё — пошёл по периметру, разглядывая картины и фотографии.

Реализмом здесь даже не ночевал.

Цветные фотоколлажи, где силуэты людей, абстрактно заретушированные, наслаивались друг на друга причудливо. Снимки простых предметов со странных ракурсов (табурет — из-под крышки, снизу, а шлагбаум — с торца, как невнятный столбик). Картины маслом, где геометрические фигуры складывались в портреты. Просто закрашенные холсты. Фотографии с размытыми линиями и световыми росчерками, в которых едва угадывались автомобили на мокрой улице…

Возле одной картины я задержался дольше. Хмыкнул невольно — вспомнились экзамены в Академию, где у меня просили подсолнух. Я тогда размышлял, не изобразить ли чёрный кружок в обрамлении жёлтеньких треугольников. А здесь автор реализовал-таки схожий замысел.

Рисунок был выполнен на бумаге и прикреплён канцелярской кнопкой к мягкой доске из стружки. Его правый верхний угол плотно усеивали сиреневые мелкие треугольники, вытягиваясь к центру рисунка шлейфом. А в левом нижнем углу треугольники были крупные и зелёные. Подпись сообщала, что всё это — гроздь сирени.

— Впервые на такой выставке, молодой человек?

Ко мне шагнул дядя в круглых очках с тонкой проволочной оправой, обритый наголо и одетый в брезентовую тужурку. Он смотрел выжидающе, и я подтвердил:

— Впервые.

— И каковы впечатления, если не секрет? Что вы тут для себя открыли? Я — один из организаторов.

— Ну, с фотографиями я вроде бы концепцию понял. Ищете странное в обычных предметах и ситуациях.

— Неплохое определение, — кивнул дядя. — Хотя концепция тут несколько глубже.

— А в живописи, — сказал я, — вы из всяких квадратиков, треугольников и кружочков собираете портреты и натюрморты.

Он усмехнулся:

— Позвольте мне внести уточнение. Всё ровно наоборот — объект не собирается из квадратиков, как вы выразились, а раскладывается на составные части, на простейшие геометрические кирпичики. Так мы пытаемся подвергнуть его анализу, выявить его суть. В фотографии этот принцип тоже работает, просто он не столь очевиден с первого взгляда. Мы иллюстрируем его через коллажи, через необычные ракурсы. Ищем простое в сложном. Внешнее упрощение — художественный приём для этого, новый и современный. В некотором смысле он — антитеза старинной пышности.

— Гм, — сказал я, — ну да, раньше натюрморты были напыщенные, а тут у вас…

— Искусство циклично. Во времени оно развивается не линейно, а мощными колебаниями, зигзагами.

Он изобразил в воздухе угловатую синусоиду, пресловутую букву «w».

— Очень любопытно, — сказал я. — А вот этот ваш жест — он спонтанный был? Или это отсылка к некоему конкретному символу?

— Такой символ действительно существует. Прослеживается на тех же старинных натюрмортах, к примеру. Однако его значение за давностью лет забыто, остались только интерпретации. И вот одна из них — именно цикличность развития. Но не с возвращением в предыдущую точку, а с продвижением вперёд.

— Подумаю над этим, спасибо.

Некая мысль забрезжила у меня в голове, но оформиться не успела, потому что бритый спросил:

— А как вы узнали о нашей выставке? К сожалению, мы не имели возможности провести полноценную рекламную акцию…

— Пригласила Шиана. Но сама она отсутствует почему-то. Её работы здесь тоже есть, не подскажете?

— Да, прошу вас.

Он указал на другой деревянный стенд, где были приколоты фотографии.

Я всмотрелся. Шиана снимала и в помещениях, и на улице, но это нельзя было назвать ни интерьерными снимками, ни пейзажами. В фокусе всегда находился какой-нибудь конкретный предмет, а фон размывался. Она использовала ретушь, оптические эффекты и трюки с фотопечатью.

Предметы могли быть разные — от садовой скамейки до старого пикапа, от железнодорожной цистерны до графина с водой. Преувеличенно резкие и контрастные, почти без светотеней, с чётким вычленением геометрических форм.

Когда я досматривал последние фотки, появилась-таки и сама Шиана.

Переступив порог, она огляделась. Теперь на ней была юбка-миди, обтягивающая и тонкая, а под куртку она поддела вязаный свитерок, но мёрзла по-прежнему.

Заметив меня, приблизилась:

— Почтил нас вниманием?

— Ну, я же говорил.

Шиана дёрнула плечиком — мало ли, дескать, кто и что говорит. Спросила:

— И как тебе? Только честно. Терпеть не могу, когда врут в глаза, чтобы не обидеть.

— Твои работы — своеобразные, шарм в них есть. Но я предпочитаю более реалистичную фотографию.

— Ну, ещё бы, — сказала она с сарказмом.

— И как это понимать? Чего ты сегодня такая злая?

— А с чего мне визжать от радости? Вот я выставила работы, люди мимо них ходят и краем глаза иногда смотрят. И угадай с трёх раз — сколько нашлось желающих что-нибудь купить? Я первые два часа стояла, как дура, ждала, а потом махнула рукой. Пришпилила, вон, бумажку — все фото по десять франков, обращайтесь к организатору. И ушла подальше… Только не вздумай сейчас что-нибудь покупать! Подачки мне не нужны…

— Хорошо, покупать не буду, — сказал я. — Но пригласить тебя куда-нибудь я могу? Кафе, ресторанчик? Пирожковая, рюмочная?