Аттестат зрелости (СИ) - Рюмин Сергей

— Ставь в наряд, Федотыч, не доводи до греха!

Федотыч хотел было возмутиться, но Юр Юрич положил ему руку на плечо и добавил:

— Ставь, там у мужиков трубы горят, а ты их радости лишаешь…

Федотыч открыл толстый гроссбух, демонстративно медленно стал перелистывать страницы. Взял кружку с чаем, сделал глоток, снова взялся за журнал.

— А ну его в жопу! — заявил Юр Юрич. — Пошли, парень, к начальству, оформлять возврат. Скажем, что этот старый пердун денег у тебя просил!

И потянул меня за руку в сторону двери. Мы не успели выйти в коридор, как этот старый пердун, как молодой олень, вскочил со стула и кинулся за нами.

— Записал я вас, записал! — закричал он неожиданно тоненьким голосом. — Ишь, какие нетерпеливые!

И сунул моему сопровождающему в руку бумажку с номером машины и временем:

— Зил-130, госномер 12–80 Пре, время 9.00, — прочёл Юр Юрич. Он проводил меня до выхода из здания.

— Федотыч раньше до пенсии здесь главбухом работал, — смеясь, сообщил он. — К нему на кривой козе не подъедешь. Без «магарыча» ни один вопрос не решался. Вот и сейчас пытается «козу показывать». Только ему уже сказали, что работает он до первой жалобы.

Я посмотрел на часы. Был почти час пополудни. Почти три часа я вкушал прелести бюрократических процедур на отдельно взятом предприятии.

— Ну, что, пацан, а теперь пошли за картонными ящиками! — предложил Юр Юрич.

10 картонных ящиков полутораметровой длины и метровой ширины, даже в сложенном состоянии, унести одному оказалось невозможным. По моей просьбе их сложили по пять штук, обвязали бечевкой. Юр Юрич вздохнул и сказал:

— Ладно, пойдем, помогу дотащить тебе их до остановки.

Мне повезло: остановка «пятёрки» была недалеко, час пик нескоро. Юр Юрич помог затащить упаковки на заднюю площадку в автобус и помахал мне рукой.

Maman ахнула, когда вернулась вечером домой и узнала о предстоящем послезавтрашнем переезде.

До поздней ночи мы с ней укладывали вещи в коробки, оставив только необходимый минимум.

— Да! — вдруг вспомнила maman. — Тебя Альбина просила завтра позвонить ей на работу. Что-то там у неё срочное. А я совсем закрутилась и забыла…

Глава 33

Переезд и «наезд».

— С тобой Николай Васильевич хочет встретиться и поговорить! — объявила Альбина, когда я на следующий день с утра позвонил ей на работу. — Можешь сам его набрать. Запишешь прямой телефон?

— Нам срочно надо встретиться, Антон! — сходу выдал директор. — Это не телефонный разговор!

Узнав, что я занимаюсь подготовкой к переезду, Николай Васильевич предложил подъехать ко мне домой, причём прямо сейчас.

Он действительно приехал «почти немедленно», через полчаса. Я запустил его в квартиру, провел на кухню. Николай Васильевич оглядел разбросанные по квартире вещи, коробки, хмыкнул, улыбнулся:

— Считается, что два переезда равносильны одному пожару.

Я не нашелся, что ему ответить. Мы сели за столом друг напротив друга.

— Не буду ходить вокруг да около, — сказал директор. — Мне поступило предложение, от которого я не могу отказаться. Предложение заключается в том, чтобы вынудить Альбину уволиться по собственному желанию. Немедленно.

Я вздохнул, развел руками, встряхнул, обозначая некоторую беспомощность, спросил:

— Подождать дня два-три никак нельзя? Два-три дня…

— Два дня можно потянуть, — ответил Николай Васильевич. — Но не больше. Понимаешь, этому человеку, точнее, этим людям, я не могу отказать. Вот никак не могу.

— Да, в конце концов, что я ей, работу не найду? — в сердцах бросил я.

— Не в этом дело, — нахмурился директор. — Дело в том, что она молодой специалист и получила от завода жилье. Если она увольняется до обязательного срока, то обязана сдать квартиру. Понимаешь?

— Понятно, — кивнул я. — Дайте мне два дня.

— Хорошо!

— Кстати, вы не знаете случайно, куда старшего Амельченко положили?

Николай Васильевич нахмурился:

— Я подозревал, что…

Он не договорил.

— В ОКБ, в неврологию, где его сын лежит. Куда ж еще? Надеюсь, ты не собираешься их…

Он посмотрел мне в лицо. Я улыбнулся.

— Только побеседую, Николай Васильевич. Только побеседую. За жизнь.

Областная клиническая больница находилась на другом конце города. К ней пришлось добираться с пересадкой. Я особо не спешил, выехал из дома в девятом часу вечера. Около половины десятого был уже в приемном покое.

Больница ограничивала прием посетителей 19.00. Потом двери закрывали. Но можно было пройти через приемный покой, который был открыт круглосуточно. Чем я и воспользовался.

Неврология находилась на третьем этаже. Я поднялся по лестнице. Никаких вахтеров и в помине не было. На посту дремала молоденькая медсестра.

— Амельченко в какой палате? — тихо спросил я, склонившись к уху.

— В седьмой! — на автомате ответила она и опомнилась. — А вы кто? Кто вас пропустил?

И тут же заснула, получив заклинание сна. Я, осторожно ступая, прошел по коридору, высматривая номера на дверях. У двери с цифрой «7» остановился, прислушался. В палате стояла тишина. Да и во всем отделении тоже. Я потянул дверь на себя.

Палата, несмотря на значительную площадь, оказалась двухместной. В всём отделении остальные палаты были, как минимум шести- и восьмиместные. Да еще, когда я проходил, две койки в коридоре стояли, на которых спали пациенты. Койко-мест для простых смертных не хватало.

А тут, к моему удивлению, стоял даже небольшой «Смоленск», на котором возвышалась коробочка «Сапфира». В отделении в общем коридоре-то телевизор вряд ли работал. А здесь, гляди-ка, персональный телевизор! Кроме того, прямо у входа внутри палаты была еще одна дверь. Я тихо приоткрыл её. Туалет и душ. В палате была своя душевая и туалет! Не больница, а санаторий какой-то! Я прикрыл дверь.

Кругом царила темнота. С улицы через плотные шторы едва пробивался свет фонарей. Магическим зрением я разглядел на одной кровати спящего молодого парня, на другой пожилого мужчину. Отец и сын лежали в одной палате.

Я наложил заклятье сна на сына. Нечего ему мешать, когда два взрослых человека про жизнь разговоры беседовать будут! Взял стул, поставил его к кровати пожилого и тронул его за плечо.

Поначалу я думал с ним поговорить, так сказать, воззвать к благоразумию, попытаться его убедить в неправильности его действий. Но чем больше я размышлял на эту тему, тем сильнее убеждался, что с Амельченко вести переговоры иначе, как с позиции силы, бесполезно. Этот начальничек чувствовал себя эдаким царьком, небожителем, которому всё дозволено. Ну, или почти всё…

Я тронул его за плечо. Он открыл глаза, потянулся рукой к выключателю.

— Не стоит! — сказал я, направляя в него конструкт ночного кошмара.

Хорошо, я выпустил ему в горло импульс некроэнергии, заранее предупреждая возможные крики и вопли.

Амельченко вжался в подушку, раскрыл рот в немом крике, выпучил глаза. Интересно, что ж за кошмар он узрел? Заклинание вызывало в воображении самые страшные бредовые образы из сновидений, которые мог родить во сне человеческий разум, представляя их наяву, в реальности.

Я выпустил в него «отмену». Вообще этот конструкт без добавления дополнительной энергии, кстати, «живой», а не мёртвой, поскольку относился к заклинаниям Разума, действовал по времени не больше пяти минут. Гораздо дольше длился после него откат у объекта воздействия — сердечко, там, успокаивалось, в ритм входило, дыхалка восстанавливалась. В данный момент действие заклинания я прервал чтобы не терять времени.

— Поговорим? — предложил я, зажимая ему ладонью рот. — Кричать не надо. Кивни…

Конструкт «отмены» нейтрализовал как «ночной кошмар», так и импульс, выпущенный в голосовые связки. Директор кивнул. Я убрал руку.

— Твой сын чуть не убил хорошую девушку, — сказал я. — Ты же решил её добить. Нехорошо это. Понимаешь?