Проклятый Лекарь. Том 4 (СИ) - Молотов Виктор

Я выпрямился, намеренно отходя от пациента. Сделал вид, что протираю стетоскоп, демонстрируя, что осмотр закончен.

— Фёдор Андреевич, — я повернулся к нему. — Признаюсь, случай сложный. Я в некотором замешательстве. У вас, как у более опытного коллеги, наверняка уже есть какие-то версии? Может, опухоль мозга? Менингит? Или какая-нибудь редкая форма вирусного энцефалита?

Я подбросил ему наживку. Самые очевидные и самые неверные диагнозы, которые первыми приходят на ум при виде пациента в коме. Он должен был клюнуть. Его эго не позволило бы ему упустить шанс поучить «выскочку».

Рудаков расцвёл. Его лицо озарилось самодовольной, покровительственной улыбкой. Он подошёл ближе, похлопал меня по плечу — жест, полный снисходительного превосходства.

— Эх, Пирогов, Пирогов… — он покачал головой. — Талант у вас есть, не спорю. Но опыта, опыта не хватает! Очевидно же, что это опухоль в терминальной стадии! Посмотрите на кахексию, на кому! Это же стандартная картина раковой интоксикации с метастазами в головной мозг! Что ещё тут может быть? Всё по учебнику! Мы ждем результаты для подтверждения…

Попался.

Он озвучил самый примитивный и поверхностный диагноз, подтвердив свою полную некомпетентность. Он видит то, что лежит на поверхности, не пытаясь заглянуть глубже. Он бы понял свою ошибку, когда получил результаты МРТ.

Я посмотрел на его часы.

— Осталось тридцать секунд. Более чем достаточно, — тишина в палате стала оглушающей, нарушаемая лишь прерывистым дыханием пациента и тиканьем часов в руке Рудакова. — Ваш диагноз, Фёдор Андреевич, в корне неверен. И опасен для пациента, — мой голос был холодным и безэмоциональным, как у судьи, зачитывающего приговор. — У этого человека нет никакой опухоли. У него острая свинцовая энцефалопатия на фоне хронического сатурнизма. Проще говоря — отравление свинцом с поражением центральной нервной системы.

Лицо Рудакова за долю секунды прошло через всю палитру эмоций. Сначала недоумение. Затем шок. И, наконец, чистый, незамутнённый гнев человека, чью гениальность только что растоптали.

— Что за бред⁈ — взвизгнул он. — Откуда в Москве двадцать первого века свинцовое отравление⁈ Это вам не восемнадцатый век! Он что, работает на заводе по производству свинцовых белил⁈ Или ест из оловянной посуды?

Классическая реакция ограниченного ума. Он не может опровергнуть симптомы, поэтому атакует. Он не думает о пациенте, а лишь о том, как спасти своё лицо. Жалкое зрелище.

— Фёдор Андреевич, а вы пробовали смотреть на пациента, а не только на свои часы? — мой тон был спокойным, почти дружелюбным, что сделало его ещё более оскорбительным. Я подошёл к койке и лёгким кивком головы пригласил Рудакова последовать за мной. — Предлагаю потратить оставшееся время с пользой. На небольшой образовательный семинар.

Я снова открыл рот пациента.

— Урок первый: стоматология для терапевтов. Вот это, на дёснах, — я указал на тонкую линию, — свинцовая кайма, она же линия Бертона. Патогномоничный, то есть стопроцентно специфичный признак хронического отравления свинцом. Описан, кстати, ещё в тысяча восемьсот сороковом году. Элементарные знания, Фёдор Андреевич.

Я отпустил голову больного и взял безвольную руку.

— Урок второй: дерматология. А вот это, — я указал на ногти, — линии Мееса. Поперечные белые полоски. Появляются через два-три месяца после начала интоксикации тяжёлыми металлами.

Я поднял его предплечье.

— И, наконец, урок третий: неврология. Вот это — паралич лучевого нерва, та самая «свисающая кисть». Свинец избирательно поражает двигательные волокна периферических нервов.

Рудаков молчал.

Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, но не мог произнести ни звука. Его мир, где он был гениальным интриганом, рушился на глазах, погребая его под обломками собственного невежества.

— Это классическая триада сатурнизма, — заключил я лекторским тоном. — Её знает любой студент третьего курса, который не прогуливал занятия по токсикологии. Если забыли, освежите память: учебник профессора Крамаренко, страница двести семнадцать. Там даже есть иллюстрации для тех, кто с трудом воспринимает текст.

— Но… но как… — это всё, что он смог выдавить из себя.

— Лечение элементарное, — я уже развернулся к двери, диктуя план через плечо, словно медсестре-ассистентке. — Хелаторная терапия. Капельница с тетацин-кальцием связывает и выводит свинец. Десять миллилитров десятипроцентного раствора на двести миллилитров физраствора, внутривенно, медленно. Дважды в день, курс — пять дней. И немедленно взять кровь на анализ. Содержание свинца будет превышать норму в десять, а то и в пятнадцать раз.

Я остановился в дверях, но не обернулся.

— Вы хотели диагноз и лечение за три минуты — вы их получили. За одну минуту и пятьдесят секунд, если быть точным.

Я вышел из палаты, но не успел сделать и десяти шагов, как услышал за спиной топот торопливых, сбивающихся шагов.

— Стойте!

Рука Рудакова вцепилась в мой рукав. Грубое нарушение личного пространства.

Я остановился. Медленно, очень медленно опустил взгляд на его пальцы, сжимающие ткань моего пиджака. Затем так же медленно поднял глаза и посмотрел на него.

Не исподлобья. Прямо. Взглядом, который я приберегал для демонов и зарвавшихся королей.

Он инстинктивно отдёрнул руку, словно обжёгся. Его лицо, ещё красное от гнева и унижения, начало бледнеть. Он ищет оправдание своему провалу.

Ему нужно поверить, что я сжульничал, потому что его раздутое эго не может принять факт, что его просто превзошли в интеллекте и компетенции.

— Что это был за фокус? — выпалил он. — Как вы смогли так быстро поставить диагноз? Вы что, заранее знали про этого пациента?

— Давайте начистоту, Фёдор Андреевич, — мой тон был спокойным, почти скучающим. — Ваша проверка — это примитивная интрига, скроенная на скорую руку. Шаг первый: найти нерешаемую задачу — умирающего пациента без истории болезни. Шаг второй: устроить публичный экзамен с невыполнимыми условиями. Шаг третий: в случае моего провала немедленно бежать с докладом к покровителям, к роду Бестужевых, и доложить о моей вопиющей некомпетентности. Я ничего не упустил?

— Я не… — начал было Рудаков, но я поднял руку, один указательный палец. Жест, который в прошлой жизни останавливал легионы нежити. На Рудакова он подействовал не хуже.

Он захлопнул рот на полуслове.

— Вы слышали обо мне слухи, Фёдор Андреевич? — я понизил голос, заставляя его напрячься. — Уверен, что слышали. В этой клинике стены тоньше папирусной бумаги. Шепчутся в ординаторской, в курилках, в столовой… О моих необычных диагностических методах. О странных, почти чудесных выздоровлениях пациентов, от которых отказались другие. О том, что я всегда появляюсь там, где должен быть умирающий…

Я сделал паузу, глядя ему прямо в глаза.

— И знаете что? Они все правдивы. Каждый. До единого, — закончил я.

Он не просто сглотнул. Он попятился назад, пока не упёрся спиной в стену.

Его взгляд метался по моему лицу, пытаясь найти хоть намёк на шутку, на блеф. Но находил лишь ледяное, безэмоциональное спокойствие.

Он понял, что пытался играть в свои жалкие интриги не с коллегой-конкурентом, а с чем-то другим. С чем-то, чего он не понимал и что внушало ему первобытный, животный ужас.

Теперь он будет бояться.

Как непредсказуемую силу, которая видит его насквозь. Это гораздо эффективнее любого административного ресурса. Страх — лучший поводок. И я только что надел его на шею своему новому заведующему.

Я понизил голос, возвращаясь к спокойному, почти скучающему тону лектора, закончившего свой семинар. Это действовало на него сильнее любого крика.

— Вы совершили ошибку, Фёдор Андреевич. Вы решили сыграть в игру, правил которой не понимаете, с противником, природу которого не можете даже вообразить. Вы проиграли. Это не страшно, все проигрывают. Главное — вовремя сделать выводы, — пожал я плечами.