Записки нечаянного богача 4 (СИ) - Дмитриев Олег

— Не скажи, Илюх. Я тоже всю жизнь почти считал, что колдовство и прочие непонятные сверхъестественные штуки — это всё от избытка свободного времени и шаткости ума. Пока колдуна одного не встретил, собаку лесную, — прищурился приключенец на меня. Я на такие подколы реагировать давно перестал, чем бесил его необычайно.

— Прям колдуна? Живого? — насторожился Илья, кинув неуловимый, как луч солнца в пасмурную погоду, взгляд в мою сторону.

— Ну, как тебе сказать? — задумчиво протянул Тёма, подняв глаза к усыпанному незнакомыми звёздами чёрному небу, став похожим чем-то на Карлссона. — Когда как, знаешь. То, вроде как, дохлый совсем, а потом вдруг — раз! И ожил опять, гад такой.

— Иди ты! — недоверчиво протянул хозяин.

— Серьёзно тебе говорю, сам охренел. И не раз, — снова покосился на меня Головин. Хотя я с самой приснопамятной поездки на Горнее озеро вроде как ничего такого себе не позволял.

— Надо его будет с Манькиной бабкой познакомить. Та, кроме шуток, всё чует, как бладхаунд. Ведьма натуральная.

— А далеко ли живёт бабушка? — неожиданно уточнил Лорд.

— На транспорте — часа полтора в одну сторону. Там дерево их священное растёт, баобаб, ему тыща лет. Не поверишь, прям в дупле бабка и проживает, — чувствовалось, что он хотел развить мысль о дуплах и их обитателях, но проявил воинскую выдержку.

— Чего ж не поверю-то. Вполне себе поверю. В этих старых деревьях кто только не живёт, — хмуро глянул на меня Тёма. — Ты так сильно-то не настораживайся, Волк. Съездим и до бабки. Ему, Илюх, на удивление везёт, что на бабки, что на чертовщину всякую.

— Ну, каждому — своё, — философски отметил тот, хлебнув рому из какой-то местной тыквенной посуды. И посмотрев на меня излишне, как мне показалось, пристально. И пламя в его глазах, кажется, отражалось как-то неправильно, с нарушением законов физики. Которых я по-прежнему не знал.

Мы побывали у подножия Килиманджаро. Съездили на Серенгети. Красоты — даже описывать не стану. Восхищают. Даже если по Нэшнл Географик смотреть — вообще не то кино. Бадма подстрелила буйвола, но сказала, что это неспортивно и скучно — попасть с оптикой в здоровенную корову и дурак сможет. Со львами пока что-то решалось на каких-то недоступных для меня перекрёстках административных и родо-племенных верхушек, что были одинаково коррумпированы, но при этом связаны бюрократией. Как дома, в общем.

— Илюх, а тут с мобильной связью как? — уточнил я за ужином через пару дней.

— Отлично, Дим. Нету никакой. Тишина и спокойствие. А что?

— Эм… супруга твоя вечером говорила, что, мол, бабушка в гости приглашала. Почтальон разве приходил, пока нас не было? — попробовал свести к шутке я.

— С почтальонами тут хуже, чем со связью. Крайнего, говорят, в конце позапрошлого века шакалы задрали, — ответил хозяин, отодвигая круглый тыквенный калебас с зелёным чаем. Не тот ли, что недавно с ромом был, интересно? Похож очень.

— Но если бабка Мсанжилэ* позвала — поедем. Узнайте у женщин своих, готовы ли они ехать к одной из старейших шаманок и провидиц чёрного континента? — и с этими словами он легко поднялся и пошагал к своему домику.

Женщины, предсказуемо, посовещались и решили, что к бабке надо съездить непременно. Дамы в положении вообще часто падки на всякую загадочную и потустороннюю ерунду, да и не в положении — тоже. Хотя, кто бы говорил, как буркнул в ответ на мою мысль Тёма. И был в очередной раз совершенно прав. Выезд к загадочной старухе, квартировавшей в баобабе, был назначен на следующее утро. Но Богам, как обычно, было виднее.

Глава 3

Бабушка удава

Таких снов у меня не бывало давно. Хотя это и сном-то назвать не получалось. Ощутив себя в неожиданном месте, в непонятном времени и неясном статусе — то ли жив, то ли не факт — я сразу вспомнил старика Откурая. Тот тоже любил похожие встречи чёрт знает где. И в первую из них явно намеревался меня оставить навеки в краю вечных мук, где-то в забытом Богами углу неизвестного науке измерения Верхних Небес. И почти преуспел в этом.

Когда мгла перед глазами превратилась в полумрак, а сами они чуть привыкли к окружавшей темноте, картина предстала следующая. Пещера размером с комнату домика-бунгало, в которой мы засыпали и просыпались под лучами яркого африканского Солнца под пение неизвестных мне птиц последнюю неделю. В дальнем от меня углу была насыпана приличная куча песка. На ней из плоских чёрных камней выложено подобие очага или кострища. Об этом я догадался не от избытка познаний в археологии или культуре здешних племён, разумеется — просто на камнях горел небольшой костерок, над которым висел, солидно побулькивая, закопчённый котелок. В котором задумчиво помешивала какое-то варево стоявшая спиной ко мне фигура. Дым и пар от костра и посуды над ним вытягивало в непонятного вида рупор, более всего напоминавший короб вытяжки над плитой у нас на кухне, где стоял и ждал нас, чуть поблёскивая полированной сталью, старина Борман, наш холодильник. Почему-то именно сейчас на ум пришёл именно он. И Карлссон, немедленно охарактеризовавший моё состояние хрестоматийным: «Что-то мне так домой захотелось!».

— Здравствуй, Волк! — прозвучало вдруг. Только было непонятно — снаружи, или внутри?

Много сил потребовалось, чтобы не дать вступить в беседу ни скептику, с его «и вам не хворать!», ни фаталисту с предложенным им «здоровее видали!». Мы со внутренним реалистом сочли за благо промолчать. Он — предсказуемо. Я — удивив самого себя.

— Ты жив и здоров, спишь себе в хижине с женой, дочкой и сыном. Они тоже живы и здоровы, — раздалась следующая фраза. Заставив меня удивиться — Антоша оставался в Москве и на наше экспромт-сафари не вырвался.

— Я говорю про твоего сына, — чуть брюзгливо продолжил голос. Молчать дальше становилось неловко.

— Мир вашему дому, — решил я начать с нейтрального, с классики, с Высоцкого. Почему-то опять показалось, что, как и в случае с северными ворами, это оптимальный вариант. Тогда, по крайней мере, не подвёл. Знали ли в Африке Владимира Семёныча — второй вопрос.

— Я — Мсанжилэ, ты знаешь мою непутёвую внучку и её головореза-мужа, — фигура не спешила поворачиваться, а в отсветах костра и тьме, царившей вокруг, разглядеть её не было никакой возможности. Разве только с ростом удалось определиться — где-то по грудь мне. И с тем, что, рассуждая о цветах полосок на тельняшках Илюхи, я, кажется, был прав. Но для танзанийской колдуньи она очень неплохо шпарила по-нашему.

— Для белокожего с Севера ты тоже хорошо понимаешь язык шамбала-банту, — кажется, бабка усмехнулась. — Все люди, что бы они не думали, и чему бы их не заставляли верить другие люди, в большинстве своём одинаковые. Два глаза, два уха, две руки и две ноги. Что нужно — вдоль, что нужно — поперёк. Они одинаково дышат одним и тем же воздухом, глядя на одно и то же вечное синее Небо под одним и тем же вечным Солнцем.

Внутренний реалист слушал аксиомы чёрной ведьмы очень внимательно, чем настораживал меня сильнее, чем она сама. Всё-таки полёты с изнанки Верхних Небес, в окружении шестигранников с парализующими волю картинками от Откурая были в памяти вполне свежи. Такое поди забудь.

— Колдун с Белой Горы учил правильно, — фигура кивнула, не переставая помешивать что-то в котелке. А слова «Белая Гора» прозвучали, как «высокий холм, укрытый твёрдой водой», «маленькая сверкающая вершина далеко на севере» и «крошечная далёкая Килиманджаро». — Немного, очень немного людей могли бы пройти твой путь, белый Волк. Сохранить память рода, говорить с предками, слышать и понимать незнакомую речь разных племён и людей, живых и мёртвых. И вот Боги привели тебя сюда. Как последнюю надежду. Или воздаяние мне за то, что я храню веру до сих пор.

Фраза про воздаяние «перевелась» как «приданое» или «похоронный дар». И спокойствия мне не прибавила ничуть. Скептик запрокинул голову, тихонько скуля и заламывая руки. Видимо, его дар предсказания усилился рядом со старой шаманкой. Фаталист продолжал принюхиваться к вареву, вероятно, надеясь напоследок набить брюхо, как и всегда. Реалист следил за движениями правой руки фигуры. За кистью руки, что держала, наверное, половник. Блестевший так, как не блестят обычные, алюминиевые.