Товарищ Йотунин (СИ) - Гельт Адель

— А, да… — рассеянно согласился Пакман. — Клан… Это многое объясняет. И то, что ты, господин Йотунин, так и не зашел в кассу — ни за подъемными, ни за авансом… Значит, есть у меня, Ваня, вот какое предложение.

— Называем Ваню Иваном Сергеевичем и начинаем работать всерьез? — предположил я.

— А ты Сергеевич? — вдруг уточнил шеф.

— А то Вы не в курсе, — саркастически усмехнулся я. — Папу звали Сергеем, стало быть — Сергеевич.

— Хорошо, — Колобок… Нет, все же, Иватани Торуевич Пакман, обрел неимоверно серьезный вид. — От лица руководства Кэ-Ха-НИИ делаю Вам, Иван Сергеевич Йотунин, официальное предложение.

«Замуж не пойду!» — чуть было не схохмил я. Удержался, понятное дело.

— Занимайте вакансию штатного шамана, Иван, — продолжил Пакман. — Оклад… — Шеф назвал сумму, превышающую зарплату прозектора мало не впятеро. — Опричные льготы, но это после испытательного. Договоримся? Или есть вопросы?

— Только один, — решился я. — Что такое «КэХаНИИ»?

Глава 27

— Так себе названьице, — согласился Зая Зая.

Мы сидели на крыльце дачи: оба, не сговариваясь, признали погоду слишком хорошей для того, чтобы коротать теплый вечер в помещении.

Поставили на крыльцо два стула, между ними — маленький столик: почти журнальный. Уж не знаю, откуда такая мебель взялась в загородном имении Йотунина, но вот, пригодилась: как подставка под чашки и тарелку с какой-то сладкой ерундой, вроде халвы и печенья.

— Оно, как будто, нелогичное немного, — отозвался я. — Казанский Хтонический Научно-исследовательский институт. Получается, будто институт организован хтонью, или прямо из той вышел.

— Может, оно так и есть? — предположил урук. — А то с этой историей не все ясно. То морг, то вот, теперь, Институт.

— И я то ли прозектор, то ли шаман…

— То ли оба сразу, — предположил третий голос. Мне и озираться не потребовалось, чтобы признать капитана Кацмана.

Дамир Тагирович подошел почти неслышно — даже с учетом не совсем бесшумных железных протезов ног. Другое дело, что я уже знал о приближении егеря… И вообще — почти обо всем, что происходило в бывшем дачном поселке.

Вы их помните же: те пять сотен мертвых мужиков, повторно сложивших буйные головушки во имя… Даже уже не помню, что я им тогда втирал.

Они ведь были дачники, почти все из них, те же — народ, обычно, семейный.

Вот я и подумал, и придумал, и сделал.

После некоторой селекции, отделив и упокоив детей, а также тех из баб, что сохранили и в посмертии особенно вздорный и дурной норов, определил всех, кто остался, в службу МНОС — «мертвецкое наблюдение, обнаружение, связь».

Работали мертвецы не за страх, а за совесть: бояться мертвым нечего, совесть же у них была сильная, объемная, непреклонная — моя.

— Наслышан, — сказал капитан егерей после того, как мы, все трое, перездоровались, — о твоих недавних подвигах. Далеко пойдешь… Если опричнина не остановит.

— С чего бы ей? — немного удивился. — Я, кажется, свой. Ну, теперь.

— Всякое бывало, — пожал плечами Кацман.

Орк зашел в дом, и почти сразу вышел обратно: нес еще одну чашку и чайник.

— Спасибо, но нет, — отказался гость. — Я ненадолго, по делу.

— Как всегда, — я пожал плечами. — Слушаю внимательно, Дамир Тагирович.

— Телек ты, конечно, еще не смотрел, — начал капитан.

— У меня его тут и нет, — подтвердил я. — Не смотрел.

— Как вы здесь живете? — немного наигранно удивился егерь. — В лесу…

— Молимся колесу, — согласился я. — Что-то случилось?

— Утром тебя ждет сюрприз, — сообщил, будто в пространство, капитан. — Такой, знаешь, в синем мешке…

— Тролль, — мрачно догадался я. — Нет обеих кистей рук, правая теменная пробита неустановленным предметом…

Неплохое, в целом, настроение, немедленно испортилось и таким осталось до наступления следующего дня.

— Ты, я так понимаю, уже в курсе? — уточнил, не вставая из кресла, Колобок. — Дежурка записала звонок капитана егерей Кацмана. Звонил тебе, только, отчего-то, на рабочий номер, и в три часа ночи.

— В курсе, шеф, — ответил. — Голова там, надеюсь, на месте?

— Шутку понял, — криво усмехнулся Иватуни Торуевич. — Однако, есть и хорошие новости. Тебе, получается, уже нечего бояться? Тролль… Как бы вот он? Ох, прости, — Пакман понял мою гримасу как-то по-своему. — Соплеменник ведь…

— Я не то, чтобы часто общаюсь с другими троллями, — ни словом не соврал я. — По крайней мере, теперь… Дела клана, все такое. Да и кто сказал, что…

Договорить мне не дали.

— Внимание! — сообщил замогильный голос. — Обработка данных завершена!

Эльфийский призрак возник сразу во всех диапазонах восприятия: стал зрим, слышим, обоняем, контактен на ощупь.

Последние два сенсорных явления мне могли показаться — так, запах озона и немного статического электричества…

— Пришлось повозиться, — совершенно человеческим жестом потер руки мертвый остроухий царь. — Но оно того стоило. Поэтому, — кивок, почти поклон, в сторону моего шефа, — и осмелился прервать вашу ученую беседу.

— Ближе к делу, — предложил, совершенно отказываясь удивляться или пугаться, Пакман. — Есть результаты?

— И немного эльфийской магии, — согласился Гил-Гэлад. — Вы позволите?

— Что именно позволим? — я немного занервничал: мало ли…

— Почти ничего, — постарался успокоить меня дух великого предка. — Небольшой морок. С эффектом погружения, а то рассказывать — слишком долго.

— Где-то через два часа, — Пакман посмотрел на часы, — явятся опричные гости. — Хотя они постоянно опаздывают.

— Нормально, — мнимо обрадовался древний владыка. — Хватит и получаса. Так я… Колдую?

Колобок воззрился вопросительно: на меня. Мол, это ты тут специалист по злокозненным духам…

— Колдуйте, Ваше Величество, — я разрешил.

Меня зовут Лаэриндур, сын Лаэриона, из рода Итильборингов.

Местные называют примитивно: Лаэр Лаэрович.

Им, вторым, третьим и прочим, детям Эру, невдомек: Лето, сын Лета, и достаточно.

Второго уровня смыслов, намекающего, что отец отца моего тоже носит летнее имя, не понять уже никому, кроме отдельных перворожденных — и тем нужно иметь для того приличное образование. Лаэрион — это не просто кто-то летний, это Лето, сын Лета…

Я — старший сын старшего сына, первая ветвь рода. Под моей рукой скоро будет ходить полная хоругвь лучших заклинателей стихий и бойцов на белом оружии: мне вести в бой гвардию, случись война.

Я — плохой сын, тот, кто не слушает наставлений отца и деда, подводит предков, рушит честь дома.

Я — еще и лгун.

Потому, что не зовут, но звали, не будет ходить, но могла бы, не подводит, но подвел.

Веду точный счет времени, и потому знаю: ровно сорок минут назад я был подло убит.

Вот я, лишенный сейчас посмертия, расскажу без утайки все, чему был свидетелем в последние минуты не-жизни: прежде, чем дух покинул мертвое тело.

Справедливо упрекаю себя в том, что повествование буду вести низшей, повседневной, речью: память уже отказывает мне, и высокий квэнья первым стирается из той. К тому, придется мне передавать и сказанное теми, кто окажется рядом — и ни один из тех недостоин даже и единого слова, сказанного наивысшим слогом всех живущих в пределах Арда.

— Дрался, как чорт, гнида остроухая — этого бандита не было видно, но слышал я его преотлично. — Носок уже и не встанет.

— Жалко Носка, — согласился еще один, невидимый. — Правильный был пацан.

— Жалко у пчелки, и то — в жопе! — хохотнул третий, стоящий в створе зрения. — Дышит еще?

Этот негодяй выражал собой, кажется, все пороки, присущие младшим детям Эру. Он был невысок — то есть, сластолюбив и завистлив, толст — значит, падок до жирной и сладкой пищи, глуп лицом — неумен… Еще и голос имел высокий, громкий, визгливый: будто не совсем и мужчина.

Мерзкий образ довершали плохая, негодная, одежда, будто давно не стиранная и снятая перед тем с чужого плеча, и пегая щетина, лезущая под разными углами из-под угреватой кожи подбородка.