— Ну, она. В сара. Е стоя. Ла, у стенки, — урук еще не отдышался, потому говорил на выдохе, резко и прерывисто. — Я и подумал. Не с голыми руками. Же в бой. Гранаты твои еще. Осле, пля, ющие.
— Допустим, — принял эстафету капитан, он же полковник, он же старшина. — А попал сюда как?
— Вплавь, — широко улыбнулся белый урук. — В смысле, по воде. И то. В последний момент.
Второй киборг закончил колдовать над выдвижным прибором, и показал жестом: мол, все нормально.
— По Казанке? — ужаснулся егерь. — И тебя никто не сожрал?
— Его пойди сожри, — указал Зая Зая куда-то вниз треснувшей рукоятью бывшего молота.
Там, у самого уреза воды, довольно шевелил трубами-щупальцами вылезший на берег Водокач.
Великая, вашу мать, битва.
Защитники, иху налево, всего живого.
Физика, ракеты, пулеметы, магия. И — два удара кувалдой! Ну хорошо, еще — метиловое зелье, концепция слепоты…
Жителям — мир и порядок, героям — почести и слава, мне… Отчет!
И ничего, сижу, понимаете ли, пишу — в те редкие моменты, когда руки перестают трястись, и можно начертать хоть что-то осмысленное. Еще графика эта недопольская…
— Вопрос у меня, — шеф прочел мной написанное, морщась от очевидной неграмотности и плохого почерка. — Вот какой. Отчего ты, Ваня, называешь сервитут по-татарски даже тогда, когда говоришь на понятном русском языке?
— В смысле? — удивился я. — Казань и есть Казань…
— Ну вот, опять, — подхватился шеф. — Смотри, что получается. В разговорной речи все говорят именно так: привычка, традиция, если хочешь. Вторая гласная заднего ряда, двухсложное слово. Земли тут русские, но и татарские тоже, правило сингармонизма прорывается даже в славянскую речь. Но ты-то, — укоризненно глянул Колобок, — умудряешься писать так даже в официальных бумагах!
— Да погодите же, Иватуни Торуевич! — взмолился я. — Как правильно-то?
— В одна тысяча пятьсот пятьдесят втором году от Рождества Христова, — несколько торжественно начал шеф, — приидеша царь Иоанн четвертый этого имени, на злокозненную да мятежную, поклонившуюся иному богу, Казань, да взяв ту о трех ден, да повелев снести белую крепость, да церковь нечестивую фомитскую о семи минаретах, выстроенную в стенах той.
— Это я знаю, читал, — согласился я. — Как и все.
— … в ознаменование же сей славной победы да изгнания нечестивых, да понесенной градом кары, повелеша от дня именоваться тому…
Сейчас должно было стать интересно: я обратился во внимание.
— Новым именем: Казнь!
