Товарищ Йотунин (СИ) - Гельт Адель

— Я думаю, что Гурбашев, — не удивил меня егерь. — Помнишь такого?

— Еще бы я не помнил… И он, получается, затаил?

— Не то слово! Половина казанской гопоты сейчас кружит по твоему району и глядит по сторонам: не то, чтобы у них был приказ тебя изловить и, скажем, покалечить — так ведь уже пробовали…

— Пробовалка не отросла! — самодовольно осклабился я.

— Просто не было надо, — осадил меня егерь. — Что бы ты сделал, скажем, против сотни автоматических стволов? Вот и мне кажется, что ничего. Тут еще вот какое дело…

Я воззрился вопросительно, но промолчал.

— Гурбашев — он не сам по себе, — продолжил Кацман. — За ним и над ним ходят люди серьезные настолько, что мне — со всеми моими связями, и старыми, и новыми, не удалось пока выяснить, кто они такие. И вот второй вопрос: на кой-чорт этим серьезным людям сдался некто Йотунин? Сам догадаешься?

— Тут два варианта, — решился я. — Первый — дела клана, но это вряд ли. Второй — все это как-то связано с культистами. Или они сектанты?

— И так, и так. В обоих случаях, — неприятно поразил меня начальник по егерской линии. — И остается у нас с тобой, Ваня, всего одна возможность во всем этом разобраться…

— Подключить эльфов? — обрадовался я. — Лаэра, как его, и…

— Надеюсь, до такого не дойдет, — почти испугался бывший-нынешний опричник. — Если в этот суп, он же — каша, замешать еще и эльфийского соуса… Все проще, Ваня. На-ка вот, примерь браслетики.

Мобиль остановился. В правой — железной — руке егеря появились тяжелые ручные кандалы.

И мигрень. Сразу вернулась мигрень.

Глава 30

— Скажи, Ваня, — задал логичный вопрос то ли егерь, то ли опричник. — Знаешь ли ты, как вести себя в камере?

— Нуу… — протянул я. — Как заходить и здороваться. Про полотенце, опять же. Про…

— Я тебе так скажу: забудь, — посоветовал Кацман.

Мы с капитаном оказались в комнатушке, которую ее владелец — пожилой полицейский, представленный майором, обозначил словом коротким и емким: «оперчасть».

Улица Поперечно-Казанская, та, что в привычном мне мире носила имя товарища Красина, от своего нормального прототипа отличалась незначительно: что отдел полиции, что большая школа, что, наконец, тюрьма — все находилось на своих местах. Даже вниз, к реке, улица спускалась под тем же углом.

Меня из всего этого интересовала тюрьма. Вернее, не совсем так: изолятор временного содержания — тоже казенный дом, но все же…

Сам полицейский сидел рядом со мной — уступив свое начальственное место наполовину железному капитану.

— В смысле — забыть? Тюрьма…

— Это, молодой тролль, не совсем тюрьма, — решительно взял слово местный. — Здесь и камеры, и решетки, и охрана — но в самих камерах реальных уголовников исчезающе мало. Даже смотрящих почти не осталось — из тех урок, настоящих. Самое страшное… Мелкая гопота, но с ней, я думаю, вы как-нибудь разберетесь.

— Это, Ваня, значит, — пояснил и так понятное егерь, — что вести себя надо независимо, обстоятельно… И нормально. Ты не уголовник, ты обычный тролль, воспитанный, конечно, улицей, но имеющий образование, — Кацман загнул один палец, — работающий в серьезном учреждении, — второй палец присоединился в своем состоянии к первому.

Третьего пальца Дамир Тагирович загибать не стал: оказалось незачем.

— И взяли тебя совершенно случайно, — дополнил безымянный полицейский майор. — Как любят выражаться в этой среде, «по беспределу». Скоро, наверное, разберутся и выпустят… По крайней мере, ты должен уверенно транслировать именно эту мысль.

— Давай повторим, — предложил егерь, — основы. Пузырь — если мы правильно поняли, кто это такой вообще — попадет в камеру почти сразу после тебя… Минут через двадцать.

— Лучше через полчаса, — попросил я. — На всякий случай.

— Хорошо, через тридцать, — согласился капитан. — Тебе надо будет его разговорить… Даже не то важно, что он будет тебе отвечать — или говорить сам…

— Важно ведь не «что», — я кивнул, — а «как». Я Вас услышал, понял… Да и сам далеко не дурак.

— Подход…

— Он курит, — свою роль я помнил досконально. — И при нем не будет сигарет.

— Организуем, — не в первый раз пообещал майор. — В смысле, не будет.

— Значит, я…

В камеру вошел просто — даже как-то буднично. Поздоровался так, как принято на казанских улицах, спокойно прошел к незанятой нижней — других в камере не было — койке, уселся, поставил узел с вещами рядом с собой.

Прошел процедуру опознания — не имевшую ничего общего с той, что муссировалась молвой народной. Просто представился, просто выслушал ответные представления. Приготовился скучать: не получилось. Не с моим счастьем.

— Слышь, братан, — пересел на свободную койку — прямо напротив моей, и, получается, меня самого, — один из местных временных насельцев, шебутного вида мелкий человек. — А ты в натуре тролль? — и, агрессивно, — А чо лысый?

— Меня, так-то, Иваном зовут, — с деланной неохотой откликнулся я. — Представлялся же.

— Мало ли, чо каво, — ответил агрессор. — Представился он. А вот общество интересуется…

— Ты, что ли, — смерил я человечка долгим взглядом, — общество? В упор не наблюдаю.

Это, конечно, был выход из образа…

— Главное, Ваня, помнить: образ твой… Он, как бы, временный и не совсем настоящий. Если дело дойдет до наезда, обостряй, бей первым! За последствия можешь не опасаться, — напутствовал меня чуть раньше капитан, и майор согласно кивал тому в такт.

— За любые последствия? А если я кого-нибудь, ну, например, убью насмерть?

— Если не путем мерзостного чернокнижия… — неопределенно повел рукой Кацман, — то ответ будет один: «а чего они первые лезут?»

— Опа, — почти обрадовался сокамерник. — А ты борзый! Пацаны, — это уже к остальным, — у нас тут борзый, в натуре!

— Рафик, ты бы унялся, а? — предложил приличных габаритов урук, до того смотревший в окно сквозь решетку и удивительно прозрачное — видимо, чистое — стекло. — Ты, Ваня, — это уже мне. Надо же, и имя запомнил, — не ведись. А то будет драка, кому-нибудь сломают руку… Или ногу. А Рафик — он чего, он не виноватый.

Слушайте, ну это даже не смешно.

Типичный такой «развод третьего»: такое бытовало и в старинных острогах, и на почти современной каторге. Если вам кажется, что в «злого и доброго» умеют играть только милиционеры, то есть, конечно, полицейские, вам так кажется зря.

Некоторый подобный опыт у меня, все же, имеется.

Хорошо: не совсем уже у меня, но у того, кем я совсем недавно был — в другом теле, в ином мире.

Жители той России, что стала — после революции — Советским Союзом, категорически не рекомендовали зарекаться от сумы и тюрьмы! Я и не зарекался, и правильно делал.

Сиживать приходилось в ранешних острогах — когда те только-только стали из пограничных крепостей разновидностью тюрем, и в более поздних полицейских зстенках, и даже как-то сходить по этапу на каторгу… Об этом я расскажу после, если придет настроение. Уточню: скорее всего, не придет.

Народная власть, правда, никакого желания сунуть меня за решетку не проявляла — ни разу! Поэтому можно считать, что опыт у меня имелся давно и не такой.

Что же до развода, то делается это так.

Сначала я, ободренный поддержкой «доброго», делаю «злому» что-то нехорошее. Например, бью того по лицу, сломав нос, или оставив перспективный синяк.

Сразу после этого выясняется, что «уняться» — это одно, нанести же увечья реальному пацану — совершенно другое.

В дело вступают другие участники схемы, даже не принимавшие в той участия с самого начала.

В итоге, тот самый «борзый» — то есть, я сам, становится жертвой и добычей: лишившись всего ценного, а также изрядной толики здоровья.

Нет, это все делается не ради отчуждения ценного имущества: пацаны так самоутверждаются, а также — борются, по мере сил, с одолевающей скукой.