Император Пограничья 11 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— Смотри — локоть прижат к корпусу, плечи не разворачиваются полностью. Так ты сохраняешь защиту даже во время вращения.

Княжна повторила движение, на этот раз более компактно.

— Лучше, — одобрил я, — но кисть слишком напряжена. Расслабь запястье, пусть клинок течёт, а не рубит.

Мы ещё несколько минут отрабатывали технику. Я показывал ей хитрости, подсмотренные за полвека боёв в прошлой жизни — как использовать инерцию противника, как превращать защиту в молниеносную контратаку.

— Хватит на сегодня, — сказал я наконец, когда солнце коснулось горизонта. — Нужно почистить оружие.

Мы перенесли клинки ближе к мастерской, где стояла старая дубовая скамья и стол для работы с оружием. Вечерняя прохлада приятно остужала разгорячённую кожу после спарринга. Я достал масло для стали, ветошь и точильный камень, разложив всё на столе. Ярослава села напротив, взяв свой эспадрон.

Медленные, ритмичные движения чистки оружия всегда помогали упорядочить мысли. Княжна водила промасленной тканью по лезвию, и я заметил напряжение в её плечах, словно она боролась с чем-то внутри себя. Наконец, она решила открыть то, что не могла выдавить из себя прежде.

— Знаешь, что меня пугает? — вдруг произнесла Засекина, не поднимая глаз от клинка. — Дроздов жил местью за мёртвую женщину двадцать лет. А я… я уже десять лет живу только мыслью отомстить Шереметьеву за родителей. Иногда ловлю себя на том, что не помню, какой была жизнь до этой одержимости.

Она помолчала, продолжая полировать сталь.

— Что если я стану такой же? Ослеплённой жаждой крови, готовой на любую жестокость ради мести?

— Расскажи мне о том дне, — вместо ответа попросил я, понимая, что ей нужно выговориться. — О дне, когда всё началось.

Ярослава отложила ветошь, посмотрела на меня. В её серо-голубых глазах плескалась старая боль.

— Я рассказывала, что видела, как Шереметьев убил отца. Но не всё, — она сделала глубокий вдох. — Я пришла в тронный зал предупредить отца о странных передвижениях стражи. Опоздала на минуту. Предатели уже ворвались, отец уже сражался. Он увидел меня в дверях и… специально сместился в сторону от выхода, уводя бой подальше. Крикнул что-то про мать, чтобы убийцы думали, будто он зовёт её, а не прогоняет меня.

Княжна взяла точильный камень, начала выводить невидимые зазубрины на лезвии.

— Я спряталась за колонной. Не из трусости — понимала, что в открытом бою только помешаю. Думала, смогу ударить со спины, помочь… Наивная шестнадцатилетняя дура.

Движения точильного камня стали резче, злее.

— Отец сражался как лев. Троих предателей положил, прежде чем… Шереметьев подобрался сзади, когда отец отбивался от атаки спереди. Я видела лицо этого урода — он улыбался, вонзая клинок между лопаток. А потом наклонился и что-то прошептал умирающему. До сих пор не знаю что.

Я не перебивал, позволяя ей изливать душу.

— Я выскользнула из зала, пока предатели делили власть над телом моего отца. Побежала к матери, но она уже знала — сердцем почувствовала. Мать… — голос Засекиной дрогнул. — Елизавета Волконская, гордость своего рода. Она всегда знала, что при дворе опасно. Учила меня различать яды по запаху, распознавать ложь и скрытые угрозы по лицу собеседника. Словно предвидела катастрофу.

— Она передала тебе меч? — спросил я, кивнув на эспадрон.

— «Бурю», — подтвердила княжна. — Родовой клинок Засекиных. Мы смогли забрать его из дворца, когда бежали. Перед смертью… она прожила ещё год после отца, но это была не жизнь, а медленное угасание. В последний наш разговор сказала: «Не дай мести сожрать тебя изнутри, как сожрала меня скорбь». А через день её не стало.

Я продолжал чистить свой клинок, давая ей время.

— В Твери было тяжело? — мягко спросил я.

— Варя приняла нас. Моя подруга детства, ставшая к тому времени правительницей Твери, — Ярослава усмехнулась без веселья. — Она предлагала содержать меня при дворе, но я не хотела быть нахлебницей. Даже дружба имеет пределы, особенно когда ты беженка с титулом, за который назначена награда. В семнадцать я пошла в Стрельцы — хотела научиться воевать, стать достаточно сильной для мести. Варя не одобряла, но поняла.

Она отложила камень, снова взялась за масло.

— Первого человека убила через месяц службы. Бандит напал на обоз, который мы охраняли. Помню, как дрожали руки после. Командир сказал: «Привыкнешь». И я привыкла. Может, слишком хорошо.

— А Северные Волки?

— Это случилось, когда мне исполнилось двадцать, — в голосе княжны появилась теплота. — Первыми были трое: Сергей Михайлов, Фёдор Марков и старый вояка Безухов. Поверили юной девчонке, которая пообещала им больше, чем службу за жалованье. Пообещала семью.

Засекина улыбнулась воспоминанию.

— В старых хрониках Ярославля был отряд «Волчья сотня» — личная гвардия моего прадеда. А «северные» — потому что Тверь севернее большинства княжеств. Хотела создать преемственность, пусть и символическую.

— Бывали провальные операции? — спросил я, вспоминая собственные неудачи.

— Третий год существования отряда. Взялись охранять караван через Дикое поле. Нарвались на засаду — вдвое больше бандитов, чем ожидали. Потеряла шесть человек из двадцати. Думала, остальные уйдут, но… они остались. Сказали, что я единственный командир, который пришёл за ранеными под огнём.

Я кивнул, вспоминая похожий выбор из своей прошлой жизни. Тогда, под стенами Пскова, пришлось решать — бросить окружённый отряд или рискнуть всеми ради сотни человек. Выбрал риск.

— Железная рука в бархатной перчатке, — произнёс я вслух, возвращаясь к настоящему. — Так моя… мой учитель называл искусство командования. Быть жёстким в решениях, но мягким в обращении. Требовать дисциплины, но проявлять заботу.

— Красиво звучит, — заметила Ярослава. — Но ты слишком прямолинеен для такой философии. Ты скорее железный кулак без всяких перчаток.

— А ты выросла при дворе, где без хитрости не выжить, — парировал я.

— Именно поэтому я могу тебе помочь, — княжна отложила начищенный до блеска клинок. — Ты привык решать проблемы в лоб. Это работает на поле боя, но не в политике. Сабуров был дальновиднее в истории с Дроздовым.

— Князь сыграл свою партию, я — свою, — возразил я, не соглашаясь с её оценкой. — Да, он использовал Дроздова как пешку, но результат не тот, на который Сабуров рассчитывал. Степан мёртв, заложники свободны, а я получил ценную информацию о том, что против меня работает некий агент в маске.

— А восемь деревень не доверяют тебе. Это ли не победа князя?

— Временное недоверие против постоянного террора? Я выбираю первое, — я встал, убирая инструменты. — Сабуров думает, что загнал меня в угол. Но он не понимает главного — я не играю по правилам княжеской политики. Я создаю свои правила.

Засекина внимательно посмотрела на меня.

— И всё же умение использовать их же оружие против них не помешает. Прямота — твоя сила, но иногда обходной манёвр эффективнее лобовой атаки.

— В этом есть смысл, — признал я. — Мой подход работает, но дополнительные инструменты лишними не будут. Особенно если противник прячется за масками и использует чужие руки.

— Я помогу тебе видеть скрытые ходы врагов, — пообещала княжна. — Если ты продолжишь учить меня своим фехтовальным премудростям.

— Договорились, — кивнул я. — Но помни — хитрость хороша как приправа к силе, а не как её замена.

Подумав, девушка кивнула.

— Пойдём, — сказал я, убирая инструменты для чистки оружия. — После такого дня нужно смыть не только грязь.

Баня стояла позади воеводского дома — крепкое бревенчатое строение с предбанником и парной. Я растопил печь ещё днём, и теперь жар приятно обволакивал тело. Мы разделись без ложной стыдливости — не впервые видели друг друга.

Горячая вода струилась по телу, смывая засохшую кровь, пот и дорожную пыль. Ярослава села на лавку, запрокинув голову, позволяя воде стекать по медно-рыжим волосам и мягкой, раскрасневшейся коже. Через минуту я методично тёр её спину мочалкой, чувствуя под пальцами старые шрамы — карту прожитых битв.