Император Пограничья 11 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— Знаешь, что самое страшное? — произнесла она, расслабляясь под моими руками. — Не смерть Дроздова и даже не его безумие. А то, что я понимаю его одержимость. Когда теряешь всех, кого любил, остаётся только пустота. И эту пустоту нужно чем-то заполнить.

Я плеснул на нас обоих ковш холодной воды. Княжна вздрогнула, но не отстранилась.

— У меня была любимая, — произнёс я, не уточняя, что говорю о прошлой жизни. — Тот, кто понимал меня лучше, чем я сам себя понимал. Она научила меня видеть истинную суть людей за их словами, различать правду среди лжи.

Ярослава повернулась ко мне, взяла мочалку из моих рук и начала тереть мои плечи.

— Что с ней случилось? — тихо спросила она.

— Погибла. Детали не важны. Важно другое — её последние слова. Она сказала: «Не дай скорби стать твоей тюрьмой». Долго я не понимал смысла. Думал, она просто не хотела, чтобы я горевал. Но потом осознал — скорбь может стать оправданием для чего угодно. Для жестокости, для закрытости, для отказа жить дальше. Так ведь и произошло с Дроздовым…

— И ты смог это сделать — научиться жить дальше?

— Я научился существовать. Долгое время избегал любых привязанностей. Страх потерять кого-то ещё был сильнее одиночества. Строил стены, держал дистанцию. Эффективный командир, справедливый правитель — но не человек.

Она отложила мочалку, обняла меня сзади, прижавшись щекой к моей спине.

— Я боюсь, — призналась Засекина. — Боюсь того, что чувствую к тебе. Все, кого я любила, мертвы. Словно я проклята — стоит мне открыть сердце, как человек погибает.

Я развернулся, взял её лицо в ладони.

— Сила не в том, чтобы терпеть боль годами, как делал я. И не в том, чтобы притворяться, что её не было. Сила в том, чтобы… чёрт, не знаю, как объяснить. Решиться ещё раз, зная, чем это может закончиться.

— Легко сказать.

— Трудно сделать, — согласился я. — Мне до сих пор трудно. Каждый раз, когда чувствую к тебе… то, что чувствую, внутренний голос кричит: «Остановись!». Чувство вины за то, что позволяю себе новые эмоции.

Ярослава поднялась, взяла ковш с горячей водой.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, усаживая меня на лавку.

Её пальцы скользили по моей спине, находя напряжённые мышцы, старые шрамы. Движения были уверенными, но нежными. Она методично смывала с меня грязь дня — и физическую, и эмоциональную.

— У тебя здесь свежий порез, — заметила княжна, коснувшись раны на плече. — От клинка Дроздова?

— От его солдата. В панике стрелял во все стороны, не разбирая своих и чужих.

Она аккуратно промыла рану, затем продолжила растирать мочалкой спину, грудь, руки. В её прикосновениях не было спешки — только забота и внимание.

— Знаешь, — произнесла любимая, выливая на меня последний ковш воды, — мы оба несём слишком много шрамов.

И не только физических.

Мы вышли в предбанник, накинув полотенца. Ярослава села на лавку, я устроился рядом.

— Забавно, правда? — протянула она. — Княжна без земель и маркграф с растущей властью. Политически — идеальный союз. Лично — два осколка разбитого зеркала.

— У тебя есть скрытые таланты, которые компенсируют отсутствие земель и приданного? — спросил я, переводя разговор в более лёгкое русло.

Княжна усмехнулась, толкнув меня плечом.

— О, множество. Владею четырьмя языками, включая мёртвый древнеславянский — мать заставляла учить. Читаю по губам — полезный навык для подслушивания на балах. А ещё… — она замялась, — пишу мемуары о падении рода Засекиных. Тайно, конечно.

— Мемуары? Планируешь опубликовать?

— Когда Шереметьев будет мёртв. Пусть люди узнают правду о перевороте, — в её голосе звучала сталь. — Но иногда думаю — а что потом? Месть свершится, правда восторжествует. И что дальше?

— Жизнь дальше, — ответил я. — Если позволишь себе жить.

Мы помолчали, слушая треск остывающих углей.

— Наш союз изменит баланс сил в регионе, — заметила княжна. — Северные Волки — одна из сильнейших ратных компаний, хоть и небольшая. Твоё влияние растёт с каждым днём. Вместе мы — сила, с которой придётся считаться.

— Если сможем доверять друг другу полностью.

— А сможем? — она взяла мою руку, переплела пальцы. — Ты — человек со множеством тайн. Я — женщина, одержимая местью. Не самая надёжная основа для доверия.

— Но мы делаем друг друга сильнее, — возразил я, сжав её ладонь. — И одновременно уязвимее. Парадокс, но именно это делает союз настоящим.

Ярослава прижалась ко мне теснее.

— Знаешь, впервые за долгое время я думаю о жизни после мести. Раньше видела только одну цель — смерть Шереметьева. А теперь… теперь появляется что-то ещё.

— Что именно? — спросил я, чувствуя, как важен для неё этот момент откровения.

— Не знаю точно. Может, место, где можно остановиться. Может, дело, которое больше личной вендетты. Может… — она помолчала, — человек, ради которого стоит выжить, а не просто отомстить и умереть.

— Хорошо, что у меня тоже появился такой человек, — тихо сказал я и притянул её к себе для поцелуя.

Несколько минут не существовало ничего кроме её обжигающих губ.

— Мои люди заметили, что часть Северных Волков уже несколько недель сидит в Угрюме, — оторвавшись, произнёс я. — И не из-за контракта.

— Ты же сам всё понимаешь… — она помолчала.

Ты здесь из-за меня, а твои люди тебя не бросят.

— Но, да, мы должны вернуться в Тверь. У меня обязательства, контракты.

— И когда планируешь уезжать?

— Скоро. Через несколько дней. Но… — Ярослава отвернулась, — уезжать всё труднее.

Внезапно снаружи раздался стук в дверь бани.

— Воевода! — голос посыльного. — Вас там Борис ищет!

Реальность вернулась, напомнив, что мир не остановится ради наших откровений. Я встал, потянувшись за одеждой.

— Долг зовёт, — усмехнулся я.

— Он всегда зовёт, — ответила Ярослава. — Вопрос в том, научимся ли мы иногда не отвечать.

Прошло два дня после событий в Николополье. Два дня, посвящённых административным и житейским вопросам.

Утром первого дня Волков сообщил, что отправил официальный отчёт в княжескую канцелярию — сухие строчки о «смерти Степана Дроздова в результате неконтролируемого выброса магической энергии». К обеду пришёл ответ: князь Сабуров «с прискорбием» принял известие о гибели наместника и назначил расследование. Игра в бюрократию продолжалась.

Вчера прибыли представители освобождённых деревень — не старосты, а простые торговцы. Привезли первую партию трофейных Реликтов в обмен на боеприпасы. Деловито, без лишних слов, словно не было никакого террора Дроздова. Так они защищались — делая вид, что ничего не произошло.

Сегодня с утра я занимался проверкой оборонительных сооружений, затем провёл совещание с командирами дружины. После обеда просмотрел отчёты Захара о запасах продовольствия. И только к вечеру освободился для занятия с Егором.

Я встретил его возле своего дома, где мы условились провести вечернее занятие. Парень стоял прямее обычного, и в его движениях чувствовалась новая уверенность — совсем не та зажатость, что я видел ещё неделю назад.

— Наставник, — поздоровался он с улыбкой. — Спасибо, что позвали меня на дебаты. Я до сих пор не могу поверить, что выступал перед членами Совета академии и всеми этими важными людьми!

— Ты отлично справился, — кивнул я, усаживаясь на старую наковальню. — Твоя демонстрация произвела впечатление даже на самых скептически настроенных магистров. Как ощущения после выступления?

Юноша задумался, подбирая слова.

— Странные. С одной стороны, я горжусь — мой отец тоже гордится, хотя и пытается это скрыть. А с другой… — он помялся. — В школе теперь всё изменилось. Приехало много новых учеников со всего Содружества, некоторые из знатных семей. И я вдруг оказался среди «опытных», хотя сам всего пару месяцев назад не мог даже гвоздь поднять в воздух.

— И как к этому относятся другие ученики?