Проклятый Лекарь. Том 3 (СИ) - Молотов Виктор

Холодный пот выступил у неё на лбу. Дыхание стало частым, судорожным, прерывистым. Пульс на запястье был едва ощутим — нитевидный, аритмичный.

Все мои мысли о расследованиях, о тайнах прошлого, о Петре как о ключе к разгадке — всё это в одно мгновение вылетело из головы. Передо мной был не источник информации, не участник интриг.

Передо мной был пациент. В критическом состоянии.

— Отойдите! — крикнул я, грубо расталкивая оцепеневших Петра и Варвару. — Загораживаете свет!

Я опустился на колени рядом с ней.

Мои пальцы легли на сонную артерию. Пульс — частый, нитевидный, едва ощутимый, как трепетание крыльев пойманной птицы. Кожа была холодной и липкой от пота. Зрачки расширены, почти не реагировали на свет из окна.

Классическая картина коллапса. Но причина… причина была абсолютно неясна.

Я прикрыл глаза. Активировал некро-зрение.

И увидел то, что даже меня заставило напрячься.

В области её живота, там, где она держалась руками, пульсировал узел абсолютной, чужеродной тьмы.

Это не было похоже на хаотичное разрастание раковой опухоли, которое я видел сотни раз. Не было это и гневным, красным очагом инфекции.

Оно было… живым. Паразитом. Оно не просто находилось внутри неё, оно активно пожирало свет её собственной Живы, втягивая его в себя, как чёрная дыра.

— Что, во имя всех забытых преисподних, с тобой случилось, Ольга? — прошептал я, уже инстинктивно готовя импульс Живы для экстренной стабилизации.

В этот момент Ольга открыла глаза. Она смотрела не на меня, а куда-то внутрь себя, с выражением чистого, животного ужаса.

Это был не обычный приступ аппендицита, не прободная язва и не внематочная беременность. Это было что-то гораздо, гораздо хуже.

Её слова стали последним, леденящим подтверждением.

— Святослав… — прохрипела она, её губы едва шевелились. — Что-то… внутри… и оно… растёт…

Глава 4

Ольга корчилась на полу, её лицо было белым как мел.

Я положил руку ей на живот, точно на то место, где под кожей пульсировала чужеродная тёмная аномалия, и, не колеблясь ни секунды, влил в неё мощный заряд чистой Живы.

Не разбавленной некромантией, не смешанной с аналитическим холодом. Это была именно чистая, концентрированная жизненная энергия. Если внутри неё был паразит, питающийся жизнью, я дам ему столько, чтобы он на время «насытился» и ослабил хватку.

— Что здесь происходит⁈ — в дверях ординаторской появился Сомов, привлечённый криками. Он был запыхавшимся, очевидно, бежал из своего кабинета.

— Она умирала! — выкрикнула Варвара, инстинктивно вцепившись в его рукав, как в спасительный якорь. — А теперь… смотрите!

Эффект был мгновенным.

Под моей ладонью Ольга перестала дёргаться. Цвет медленно начал возвращаться к её щекам, судорожное, прерывистое дыхание стало выравниваться.

Для всех, кто находился в комнате, это выглядело как невероятное чудо. Как некая «энергетическая реанимация» — я словно перезапускал её угасающий организм своей собственной жизненной силой.

— Вы… вы спасли её! — Пётр Поляков смотрел на меня с благоговейным ужасом, как на явившееся ему божество. — Как вы это сделали? Я никогда не видел таких целительных энергетических практик!

Но я видел гораздо больше, чем они. Моё некромантское зрение показывало истинную картину невидимой битвы, которая развернулась внутри её тела.

Мой мощный, концентрированный поток чистой Живы ударил по тёмной сущности в её животе, как таран по воротам осаждённой крепости.

Паразит — а это был именно энергетический паразит, невидимый для обычного зрения — очевидно, не ожидал такого яростного и прямого отпора.

Он мгновенно отступил. Тёмный, пульсирующий узел сжался до размеров горошины и затаился, идеально маскируясь под окружающие ткани.

Интересно. Очень интересно.

Паразит был не просто бездумной амёбой. Он обладал как минимум инстинктом самосохранения. А возможно — и зачатками разума.

— Пульс стабилизировался, — констатировал я, поднимаясь с пола и отряхивая колени. Маска спасителя снова была на мне. — Но это лишь временная мера. Ей нужна интенсивная терапия. Немедленно.

Следующие два часа прошли в организованном хаосе медицинских процедур.

Ольгу немедленно перевели в палату интенсивной терапии, подключили к десятку мониторов, которые пищали и мигали, создавая иллюзию контроля над ситуацией.

Консилиум в составе Сомова, меня, внезапно выползшего из своей норы Решетова и срочно вызванного лучшего гастроэнтеролога клиники, доктора Мишина, склонился над результатами обследований.

Компьютерная томография брюшной полости с двойным контрастированием — абсолютно чисто. Ультразвуковое исследование — никаких аномалий.

Развёрнутый анализ крови, включая онкомаркеры и гормоны — все показатели в идеальной норме. ЭКГ, энцефалограмма — хоть сейчас на выставку «Здоровый человек Империи».

— Невозможно, — пробормотал Мишин, пожилой седовласый профессор, в десятый раз прокручивая на экране срезы КТ. — Я видел последствия коллапса, я видел её лицо. Такой острый приступ должен был оставить хоть какие-то следы. А здесь — ничего.

— Может, сбой в работе аппаратуры? — с надеждой предположил Решетов, но без особой уверенности.

Сомов устало покачал головой и, как старший по званию, взял слово, чтобы подвести черту под этим парадом недоумения.

— Коллеги, — его голос звучал веско и авторитетно. — Очевидно, мы имеем дело с атипичным острым вегетативным кризом на фоне сильного эмоционального стресса. Редкое, но, как мы видим, встречающееся явление. Организм даёт сбой без видимых органических причин. Сейчас пациентка стабильна. Будем наблюдать. Назначим поддерживающую терапию.

Они согласно кивнули. Что ещё им оставалось?

Признать, что их дорогостоящая аппаратура, их дипломы и многолетний опыт оказались абсолютно бессильны объяснить то, что произошло у них на глазах? Конечно, нет. «Вегетативный криз» — идеальный, ничего не значащий диагноз, который позволял всем сохранить лицо.

После консилиума, когда все разошлись, Сомов жестом попросил меня остаться и отвёл в свой кабинет.

Он плотно закрыл за нами дверь на ключ. Молча подошёл к своему столу, открыл нижний, запертый ящик и достал пузатую бутылку дорогого армянского коньяка и два бокала. Налил себе щедрую порцию, а второй бокал пододвинул ко мне.

— Пирогов, — начал он без предисловий, сделав большой глоток. — Что это было?

Я мог бы сказать ему правду. Рассказать про тёмную, живую сущность, которую я видел в её ауре. Но я молчал. И не потому, что боялся, что меня сочтут сумасшедшим. Причина была глубже.

То, что я увидел, относилось к сфере некромантии. «Паразит» был не биологическим организмом, а магическим конструктом, проклятьем.

А целители этого мира, со всей их светлой магией, были слепы к таким вещам. Их дар был устроен иначе. Они могли видеть болезнь — нарушение потоков Живы. Но они не могли видеть то, что эту болезнь вызывает, если оно было порождено магией смерти.

Их целительная сила, какой бы мощной она ни была, была бессильна перед истинным проклятьем. Она могла лишь временно «залатать» урон, нанесённый телу, но не могла изгнать саму сущность. Это как пытаться вычерпать воду из лодки, не заделав пробоину.

Сказать им правду было бы бесполезно и опасно. Они бы просто не поняли, о чём я говорю. А попытка объяснить им природу того, что я вижу, неминуемо привела бы их к вопросу: «А как ты это видишь, доктор Пирогов?» И этот вопрос я пока не был готов услышать.

— Я увидел у неё тотальный энергетический коллапс, — сказал я наконец, выбирая слова, которые они могли понять. — Я просто… перезапустил её систему. Влил в неё свою энергию. Иногда стресс вызывает такие аномальные реакции.

Сомов недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал. Он видел результат, и этого ему было достаточно. А я остался один на один со своим знанием. С пониманием того, что в теле Ольги Поляковой поселилась тьма, справиться с которой в этой клинике не сможет никто.