Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

— Сюда подойди, — велел Дедко, кладя руку на затылок молодого. — Догадался, вижу. Молодец. Помоги-ка этого перевернуть…

Глаза у молодого были открыты. И пусты.

Но душа в теле была, Малец чуял.

— Это от муки, — угадал Дедко не высказанный Мальцом вопрос. — Когда мука сильней, чем человек вытерпеть может, суть его сама себе говорит: не мое это тело, и я — не я. Вот и с ним так же. А для чего надобно, сообразил?

Малец мотнул головой.

— А вот слушай, что я ему сейчас скажу… — Дедко наклонился пониже и проговорил повелительно, Силы подбавив: — Ты — князь изборский Мислав Сволота. Ты переродился в новое тело и будешь жить в нем еще сто лет. Я сделал это для тебя и потому ты мне благодарен будешь, добр и щедр. А теперь… Спи! — Дедко провел ладонью лицу молодого от лба вниз, закрывая тому глаза.

— Вот и всё, — сообщил он Мальцу. — Теперь того, — кивок на мертвеца, — сжечь, а этого — княжить.

— А примут его? — усомнился Малец.

Пусть он не разбирался в делах княжьих, но знал: хоть кого на княжий стол не посадишь. У каждого князя есть бояре, дружина, люд уважаемый. Не захотят — не примут. И четверо гридней, что были здесь и, похоже, поверили, что Дедко пересадил княжью душу в новое тело, других в том не убедят. А убедят, так еще хуже. Не пойдут люди за тем, кому Морена новую жизнь подарила. Знают, какую цену хозяйка за помощь берет. Она ж Госпожа Смерти, а смерть забирает всё. Без остатка.

Дедко захихикал.

— Уже приняли, — сообщил он. — Это ж не кто-нибудь, — ведун похлопал спящего по животу, — а сын его урожденный. Пусть от девки теремной, но других не осталось. Вчера Мислав его признал и наследником своим назначил. И вся старшая гридь и бояре изборские в верности наследнику поклялись. Ох и хитрый был Мислав изборский. А уж кровь лить как любил… Госпоже такие любы.

— Сын его? — Малец удивился. — И это он — природного сына? К Госпоже? Не пожалел?

— Князья — они такие. Запомни, малой. Если сын для них, что мясо для волка, то мы с тобой кто? Всё. Зови дружинных. Скажи: кончено. Теперь нам только плату получить и — домой.

Малец кивнул, сделал шаг… Но не выдержал, обернулся и всё же спросил:

— Дедко, а ты бы мог? На самом деле, а не притворно?

— Душу перенести? — Дедко покрутил головой туда-сюда, хрустнул шеей: — Мог бы, да. Но зачем? Иди уже, рассвет скоро.

И Малец отправился за воями.

Но подумал при этом вот что: не только у князей такая повадка волчья. Ведь его, Мальца, отец родной тоже, считай, Морене отдал. И даже не за жизнь, а за жалкую горстку серебряков, на которые даже пару овец не купишь.

Вот она, порода людская. Скорей бы уж ведуном стать и от рода людского отойти. Навеки.

Глава 8

Малец сравнялся ростом с Дедкой, когда встретил четырнадцатую осень. Вытянулся за лето. Нескладный, длиннорукий, тощий, хоть лопал, считай, за двоих.

Рост ростом, а старый ведун по-прежнему кликал его малым и держал за несмышленыша.

Малец не спорил. Ростом они сравнялись, но не ведовством и не силой.

Малец Дедку даже полюбил. Страха в его жизни не стало меньше, но как-то пообвыклось. Да и сам страх стал другой. Голову не дурил, сил не отнимал, а напротив, делал мысль быстрее, а кровь — горячее.

Дедко жил господином. Никому не кланялся, кроме княжьего наместника, но даже ему даров не носил, а если помогал, то за плату. Ни богов Дедко не боялся, ни кормителей божьих. А когда пришедшие за помощью поминали Рода, Перуна или еще кого, только фыркал.

— Дурачье, — говорил он потом ученику. — Деревяшке губы кровью намазали и чают: деревяшка их убережет.

Малец знал, что Дедко сам — окормляет. Морену. Но не так, как иные божьи жрецы. Знал, что у Дедки с Мореной ряд. И даже догадывался, какой, ведь рядиться с Хозяйкой Нави об одном только можно.

Однако как Дедко ей служит, не ведал. Радовался только, что мимо него это проходит. Пока. Он ведь тоже — ее, пусть за Кромку и не ходил ни разу.

А тех, кто за Кромку ходит, Дедко тоже не боялся. Это они его боялись. Называли Дедку Волчьим Пастырем и в его угодья не совались.

А Малец уже знал: не только волками и иными зверьми Дедко помыкает. Вся нелюдь да нежить — под ним.

Два года назад Малец, еще совсем глупый, обнахалившись, завел смердьи сказки про навей да полуденниц, коими стращали друг друга братья и сестренки в отцовом доме. Да еще поважничал: «заклятьями тайными» поделился.

Думал, коли брехня, посмеется Дедко, да и всё.

Дедко, однако ж, не посмеялся.

Послушал внимательно, даже еще и сам порасспросил. Обрадованный Малец выложил тут же и про леших, и про русалок, и про духов всяческих, все, что помнил, до кучи накидал.

Дедко дослушал, бровью не поведя, а потом взял Мальца за руку и повел в чащобу. Да прямо к лешему в нору.

Привел, посвистел по‑особому — леший и вылез.

У Мальца душа в пятки ушла, как увидел. Огромный, мехом, словно медведь, оброс. Да и с медведя ростом. Зенки круглые, красные, так и горят в темноте. Колдун рядом с ним — крошка. А уж о Мальце и говорить нечего. А вонь от страхолюдины!..

— Га! Ты! — ухнуло чудовище. (Малец так и подпрыгнул: ишь ты, по-людски разговаривает.) — Кушать? — и лапищу к Мальцу.

— Цыть! — цыкнул Дедко. — Я те дам! Мой!

— Га‑а‑а… — разочарованно проворчало чудище.

Но лапа убралась.

— Присядь, — велел Дедко, — пущай он на тебя поглядит.

И страшила послушно опустился на корточки, а Малец в очередной раз преисполнился гордости за своего хозяина. Одно дело — зверьми повелевать, а другое — нелюдью.

— Потрогай его, — приказал Дедко. — Да не бойся, давай, за шерсть подергай, ну! Во, вишь, теплый, живой!

Шерсть у лешего оказалась не грубая, как у медведя, а помягче. Наподобие лисьей.

Страшила терпел, пыхтел только.

— Кушать! — напомнил он.

Дедко порылся в сумке, достал завернутую в лист медовую лепешку. Страшила сцапал — какой быстрый, однако, — и сожрал. Морда стала довольная. Дедко же в нору заглянул, принюхался…

— Опять собак таскал! — сказал строго.

— Кушать! — отозвался лешак.

— Я тя! — Дедко замахнулся, страшила, оскалясь, отпрыгнул назад. На корточках он был аккурат в один рост с Дедкой.

— Помнишь, из Мшанки мужики вчерась приходили? — повернувшись к Мальцу, спросил ведун. — На энтого жалились. Просили: изведи нечисть.

Страшила еще более втянул башку в плечи.

— Гляди! — строго сказал ему Дедко. — Не балуй! — И ученику: — Пойдем, Малец.

— Ну, — спросил ведун, когда отошли подале, — страшный?

— Угу!

— Дурень! Энтого одни дураки боятся. А нам…

Малец насторожил слух. Но Дедко боле ничего не сказал. Все же по особому его молчанию Малец догадался: есть такие, кого и ведуну нужно бояться. Вот это жалко! Не выйдет, значит, всех сильней стать.

Бурый вздохнул: да уж. Есть кого ведуну бояться. Ох, есть. И каждому срок отмерен.

Но — не ему. Если только он, Бурый, решится. И не идти ему по той дорожке, по которой Дедко ушел. И Дедкин Дедко, о котором Бурый только один раз и слышал. Когда однажды Дедко взял Мальца за левую руку, положил на стол да рядом свою пристроил. Тоже левую, но без двух пальцев. Такие же култышки. Только две, а не одна.

— Мой‑то Дедко построжей был,– сказал тогда ведун. — А может, и не строжей. После сам решишь. Через три лета.

— Почему через три? — спросил тогда еще Малец, а не Бурый.

— Срок мой такой. Как уйду к своим, так и уяснишь: добрый я был иль злой.

— Как это уйдешь? — озадачился Малец. — Куда?

— Помру.

— Ты? — Малец удивился и испугался. — Рази ведуны мрут?

— Все мрут, — отозвался Дедко. — Но иные просто мрут, а иные уходят. Знамо куда.

— А куда? — с жадным интересом спросил Малец.

Дедко покачал головой.

— Ты ж ведун! — крикнул Малец. — Ты ж все знаешь!

— Знаю, — согласился Дедко. — Но я ж еще не помер.