Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий

 — Наше с Мишкой совместное творение! Но доля правды в твоих словах есть, сильное влияние оказал Варфоломей Варфоломеич Растрелли, флорентиец из Франции. Именно он посоветовал моему сыну ехать на обучение во Флоренцию…

Что?! Неужто мои предки имели честь общаться с этим выдающимся человеком, королём барокко в архитектуре, чьи шедевры до сих пор украшают наш город? От осознания этого факта у меня едва не закружилась голова, почти так же, как тогда, в Милане, на концерте Фаринелли.

 — Вы его знаете лично? Он сейчас в Петербурге? — задыхаясь от волнения, спросил я.

 — В Петербурге, — усмехнулся Пётр Иванович. — Да он живёт недалеко отсюда. На Первой линии. Если опять во Флоренцию не уехал на обучение.

 — На Первой линии? Это ведь, если я не ошибаюсь, Васильевский остров? — я предпринял попытку блеснуть знаниями, но опять облажался.

 — Какой тебе Васильевский остров! Ладно, ты ведь здесь не был и ничего не знаешь.

Последние слова меня несколько обидели, но я был вынужден признать их истинность: действительно, в Питере восемнадцатого века я и вправду не был. После скромного обеда в фосфоринском дворце нам предстояла волнующая и увлекательная экскурсия по городу под руководством первоклассного экскурсовода, коим для нас стал Пётр Иванович. Во время экскурсии я время от времени задавал интересующие меня вопросы. Так, я узнал, что Первая линия находилась вовсе не на Васильевском острове — так называлась современная Шпалерная улица. Впрочем, очень многие географические объекты Петербурга имели совсем другие названия и структуру. Невский проспект назывался всего лишь «дорогой к Невскому монастырю» и представлял собой два отдельных отрезка, стыкующихся в районе современной площади Восстания. Такая вот кусочно-линейная интерполяция, имевшая место при строительстве города.

====== Глава 66. Эпик-фэйл на Зимней канавке ======

Наша карета выехала по незнакомому мне мосту на «Ваську», тогдашний центр города. Надо сказать, этот район в то время выглядел гораздо более привлекательно, чем полузаброшенный Невский проспект, напоминавший, скорее, какой-нибудь посёлок не особо городского типа. Бедная Доменика! Мне было очень стыдно перед ней, поскольку я ещё в Риме в красках описывал ей все достопримечательности своего города, а в итоге её знакомство с ним произошло на этапе его раннего становления.

 — Васильевский остров… Ты перепутал Варфоломея Варфоломеича с Андреем Якимычем! — грубо засмеялся Пётр Иванович, придя к столь неожиданному выводу.

 — Кто такой Андрей Якимыч? — не понял я, продолжая рассматривать окрестности из окна кареты: всё отличалось, всё было не так, как в моё время, и я с большим трудом распознавал свои родные районы.

 — Земляк ваш, Доменико Андреа Трезини, наш главный архитектор, — как ни в чём не бывало ответил князь, словно говорил о своём коллеге по работе. — Недавно на «Ваську» переехал. Почти что тёзка по первому имени твоей невесты и моей будущей… невестки, — князь запнулся, и я понял, с чем это было связано: в этот момент он взглянул на соблазнительное декольте моей Доменики. Но я тогда не обратил на это внимания, уже привыкнув к тому, что мою возлюбленную страстно хочет мой предок.

Надо сказать, мне даже льстило, что взгляд на Доменику заставляет подниматься грешную плоть моих родственников. И в какой-то мере я был рад, что князь испытывает к моей возлюбленной то, что не могу испытать я.

Он хотел её так, как я сам мечтал хотеть её.

 — Вы… и его знаете лично? — вновь с волнением спросил я, изумлённо воззрившись на Петра Ивановича.

 — Что за отношение? Итальянцы не дают тебе покоя! — возмутился князь.

 — Нет. Просто это люди, которые сыграют главную роль в развитии нашего города, — ответил я как можно более туманно.

 — Андрей Якимыч не самый лучший архитектор. Одни прямые углы и чёткие схемы. Так и я могу, — выдал наконец фразу истинного профана Пётр Иванович.

«Тоже мне, сравнил бульдога с носорогом! — возмутился я про себя. — Если бы вся архитектура в Питере была похожа на фосфоринский особняк, то вряд ли сюда бы толпами валили туристы в двадцать первом веке!»

Это действительно было так. Увы, Пётр Иванович не обладал достаточными способностями в области искусства. Ему тяжело давались как музыка, так и живопись с архитектурой. Да, он был прекрасным технарём и сам строил великолепные деревянные здания, но все его постройки были однотипными и лишёнными фантазии. Пожалуй, именно отсутствие фантазии мешало ему стать настоящим архитектором. Об этом мне говорил ещё Никколо Альджебри.

 — Вы ошибаетесь! — всё-таки высказал я свою точку зрения. — Он — великий гений! Ему памятник спустя века воздвигнут! — воскликнул я, чем снискал презрительный взгляд князя, а также совершенно изумлённый взгляд Стефано и возмущённый — Доменики.

Ну конечно! Первый вообще не в курсе, о чём речь, а последняя ещё не видела города, в котором ей, скорее всего, придётся жить после свадьбы со мной и возвращения в будущее. Увы, Доменика ещё не видела тех архитектурных шедевров, которые сохранились спустя много лет и до сих пор вызывают восхищение не только у жителей города, но и у многочисленных туристов. На самом деле, мы ещё до конца не решили, где будем жить, когда вернёмся. Доменику вполне устраивал Питер, поскольку в нём почти никогда нет палящего солнца, на которое у неё аллергия. Но, в принципе, и я был не против переехать в Рим на ПМЖ. Да, я любил свой город, но путешествия и приключения я любил не меньше. Но всё-таки мне хотелось, чтобы моя возлюбленная смогла разделить мои нежные чувства к «творению Петра», а для этого ей нужно было какое-то время пожить в Питере и проникнуться духом города. Но не в Питере восемнадцатого века, главным архитектором которого являлся вовсе не Трезини, а Трясини — дух болота, пронизывающий и угнетающий.

К вечеру планировалось представить нас троих в Зимнем дворце. Нет, не в том, где в двадцать первом веке размещается величайший из музеев мира — Эрмитаж. Нет. В то время этого великолепного здания эпохи барокко ещё не существовало на карте Санкт-Петербурга. Резиденцией русских царей на тот момент был небольшой дворец у Зимней канавки. Несколько лет назад, по словам Петра Ивановича, это был совсем маленький домик, и только после смерти императора его начали расширять.

После экскурсии Стефано и Доменика отправились в предназначенные для них комнаты, а мы с Петром Ивановичем — в гардеробную, чтобы переодеться в парадные костюмы: он — в тёмно-красный, я — в светло-сиреневый. Или фиолетовый. Да какая разница, вообще-то, всё равно я все коды цветов напрочь забыл! Осталось ещё к моменту возвращения в своё время окончательно забыть «си-шарп» и алгоритмы, вот тогда совсем будет шикарно. Но ничего. Где наша не пропадала, выучу по-быстрому «джаву» и устроюсь андроид-разработчиком. Всё равно после нашего возвращения громоздкий проект «Вольпинелла» утратит свою актуальность.

Пока мы застёгивали камзолы и завязывали воротники, я осторожно попросил Петра Ивановича рассказать о покойном императоре. Мне было интересно узнать, каким этот величайший правитель запомнился своим современникам и сподвижникам. Тем не менее я не настаивал, понимая, насколько болезненно Пётр Иванович перенёс утрату. Пока был жив царь, Пётр Иванович имел мотивацию и цель в жизни, но потом всё рухнуло… Для него это был не просто монарх, но самый настоящий эталон и пример для подражания. Если не сказать — кумир, но это слово не очень подходило для набожного, глубоко верующего человека.

 — Поехал в октябре на Ладогу… по пояс в воде… крестьян, мужиков вытаскивал. Хворь подхватил такую, никому не пожелаешь… — тяжело вздохнув, сообщил Пётр Иванович.

При этих его словах мне почему-то вспомнилась одна песня, которую я пел ещё много лет назад, будучи вторым дискантом в нашем школьном хоре мальчиков:

Эх, Ладога, родная Ладога!

Метели, штормы, грозная волна…

Недаром Ладога родная

«Дорогой жизни» названа.

Не могу передать словами, но мне в тот момент стало не по себе. От этих воспоминаний защемило в сердце. Захотелось заплакать прямо здесь, в присутствии сурового предка и многочисленной его прислуги. Но я сдержался и постарался изобразить аристократическое лицо.