Усадьба толстушки Астрид (СИ) - Грин Агата

После конюшни я прошлась по сараям, и вот там-то увидела доски, о которых мне говорили: они валялись то тут, то там, как, собственно, и инструменты – как бы не наступить на что. Сначала я решила, что это рабочий беспорядок, но при более тщательном осмотре следов работы не увидела. Более того: единственными следами, которые были хорошо заметны, были мои собственные. Сюда, кажется, никто и не заходил за время моей отлучки.

Я вышла из сараев и пошла в дом; в нос мне сразу ударили неприятные запахи. Что ж, видимо, сегодня не проветривали… Работники наверняка сидят на кухне, где собираются чаще всего, но я заглянула в гостиную. Там на кровати, оставшейся от Фарли, дрых рыжий Рой.

Это что еще такое? А другие где? Развернувшись, я поторопилась на кухню. Обнаружилась там лишь одна Фрэн, которую я намеревалась взять в поварихи. Она то ли дремала, то ли и вовсе спала, сидя на лавке близ очага (огонь в нем аж пылал) и опустив руки и голову на стол; рядом, на столе, лежали спицы и вязание, а поодаль на платке валялись корки от пирога, стояли две деревянных кружки и кувшинчик с пивом. В том, что это именно пиво, я убедилась, подойдя поближе, заглянув в него и понюхав.

— Фрэн! — громко позвала я.

Женщина вздрогнула, подняла голову и посмотрела на меня сонным тяжелым взглядом.

— Вы уже приехали? — вяло проговорила она и икнула.

— Да! Где остальные? Почему ты спишь? Почему Рой спит?

— А мы с вечера тут, дом же греть велено, ну и присматривать, — ответила Фрэн, зевая, и медленно поднялась из-за стола. Охнув, она стала растирать наверняка затекшие руки и поясницу.

— Почему только вы вдвоем здесь? Где остальные?

— Так а вы гляньте, что там творится, — лениво проговорила Фрэн, указав куда-то в направлении двери; вероятно, она имеет в виду улицу. — Кто будет работать в такой ветер?

— Но работы ведь не на улице: конюшню мне обещали подправить – пол, денник, перегородки в стойлах! А в сараях и вовсе черт ногу сломит, так все набросано! Двери не заперты, снег залетает, а там и так сыро было!

— А меня позвали не за сараями приглядывать, — заявила обиженно Фрэн, — и не за конюшней. Ведено в доме сидеть и за очагом следить – сижу и гляжу.

— Глядишь? — воскликнула я, закипая. — Ты спишь, а в очаге пламя стоит! Одна искорка на пол или стол и все – прощай, дом! За огнем нужен постоянный контроль, понимаешь? Это очень серьезно, это твоя жизнь, Фрэн! И мой дом!

Женщина ответила сердито:

— Напраслину возводите! Не спала я, а голову только опустила… Огонь большой, да, но у вас тут околеть можно, вот и жжем. Чтоб у меня и пожар – это вы совсем учудили! Богиня Мира знает, что все у меня всегда под присмотром!

— А знает ли богиня Мира, что ты пьешь пиво посреди седмицы?

— Это мы ночью пили, после работы можно! — упрямо возразила женщина.

— На работе пить нельзя, ни днем, ни ночью! Если тебе поручен дом, то надо быть начеку всегда! Прибери за собой! — приказала я и пошла будить Роя.

От моего громкого голоса он не проснулся, и мне пришлось потрясти его за плечо. Как и Фрэн, поглядел он на меня спросонья непонимающе, словно в первый раз видит, а потом с видимой неохотой (еще бы, после пива-то!) стал подниматься. Я велела ему идти на кухню и сама туда пришла.

Когда эти двое из моих работников стали передо мной, я пропесочила их и за пиво, и за очаг, оставшийся без присмотра, и за то, что не соизволили закрыть сараи и конюшни, за раскрытую дверь дома – заходи, кто хочешь! – и велела отправиться в деревню за другими работниками.

Рой поплелся в конюшню, а Фрэн, поджав губы, стала убрать со стола крошки, корки и прочее. Я тем временем обошла весь дом, чтобы посмотреть, что было сделано. Ни-че-го. Судя по всему, как только я уехала с бароном в Кивернесс, работнички решили устроить себе отгулы. А что? Астрид же добрая-глупая, она ничего не понимает…

После обеда работники стали возвращаться в усадьбу, все, как один, недовольные. Дождавшись всех, я напомнила, что они обязаны работать на меня до весны каждый день, исключая выходные, с утра и до темноты, следить за своими рабочими местами и инструментами. Также я повторила при всех, что каждый зажженный очаг должен быть под присмотром, и даже каждая свечка! И – отдельно – о распитии пива. Теперь в усадьбе пиво пить нельзя, а также являться на работу пьяным или после застолья. Закончила я сообщением, что вычту оплату за очевидно прогулянные дни.

— Да все бы мы сделали, как надо, — ответил один, когда я закончила говорить. — Ну, посидели денек-другой дома, зато в другие дни бы наверстали, и дело бы веселее шло в погожий день, а не как сегодня. Темнотища же, а сейчас и вечер уже скоро.

— Да, — поддержала его Фрэн. — Будто мы совсем разгильдяи какие. Обидели зазря.

— Работать надо добросовестно, — отчеканила я. — До весны уже мало, а сделать надо много. Каждый день простоя – убыток. Теперь принимайтесь за дела.

Работники разошлись по своим местам, я же вернулась в дом.

Разумеется, ни о каком рабочем настрое и хорошей атмосфере и речи не было.

Стемнело быстро, да еще и ветер усилился. За мной от барона приехал слуга, но узнав, что я пока что не буду возвращаться в особняк, разбухтелся:

— Темнотища же! Когда велено было приехать, я приехал!

— Планы поменялись, — ответила я, — придется остаться надолго.

Бухтение продолжилось; слуга повел лошадь в конюшню. Обычно мне в усадьбе хорошо, и к барону в дом я возвращаюсь с неохотой, но не в этот раз: сегодня мне как раз-таки хотелось поскорее уехать. Но дела требовали времени, поэтому лишь когда дело пошло к ночи, я работников отпустила, перед этим проверив, что они успели сделать – они починили две перегородки в стойлах и наконец-то разложили по своим местам инструменты. Затем они закрыли сараи и стали разъезжаться по домам; как правило, они шумно переговариваются, шутят и смеются, что аж по всему двору разносятся отголоски их голосов, но в этот раз словно воды в рот набрали.

«Не хватало мне еще одного бойкота», — подумала я и отправилась обходить напоследок дом. Очаг уже был потушен, как и прочие источники света за исключением свечи в моей руке, а ставни окон надежно закрыты. Я закрыла еще и двери на втором этаже, чтобы усложнить жизнь ворам, которые могут сюда залезть. Да, ценностей в доме пока никаких, кроме кое-каких запасов еды в кладовке, и вряд ли кто-то полезет сюда, но всякое может быть.

Когда я направилась к лестнице, пол передо мной скрипнул. Не подо мной, а именно передо мной, и так, словно… Я обмерла, мысли мои сбились, а волоски на теле встали.

Пол заскрипел впереди, потому что там шла женщина. Шла медленно, тяжело, неловко заваливаясь на одну сторону, но без трости. Рослая, крупная, одетая в домашнее серое платье с вышивкой у высокого ворота. С волосами цвета соли и перца, убранными в высокий узел. С обвисшим лицом… с серыми пронзительными глазами.

Фиона Лорье! Это Фиона Лорье!

Меня парализовало от ужаса, поэтому я оставалась на месте и не могла вымолвить ни звука.

Столкновение было неизбежно – она шла прямо на меня. И я сумела преодолеть паралич, шагнула в сторону – Фиона продолжила так же тяжело, переваливаясь, идти вперед, к двери своей спальни… Что было дальше, я не увидела – свеча задрожала у меня в руках так сильно, что и без того слабый огонечек погас.

До смерти перепуганная, я заорала… нет, сипло вскричала что-то, и слепо, в темноте, пошла к лестнице, как-то спустилась. К счастью там, на первом этаже, была открыта входная дверь, которую я сама оставила, и виднелся какой-то призрак света. Я побежала к этой двери, к этому свету, путаясь в ногах; я споткнулась, упала, уронила к чертям собачьим свечу, поднялась и вышла на улицу, где зло носился ветер.

— Коляску, быстрее! — крикнула я – голос прозвучал до жути резко и при этом высоко.

А коляски словно и не было. И слуги не было. Вокруг была темень, ветер… Мои ноги дрожали; я вся дрожала.