Богатырь сентября - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Ох! – Поднявшись, Гвидон только хлопал глазами, не зная, проснулся он уже или это тоже сон.

– Тише, князь! – Дева поднесла палец к губам. – Идем скорее, я тебя выведу.

Подхватив кафтан, мешок и шапку, Гвидон тихонько выбрался из дома. Солнце-князь еще спал на пышной лежанке, Зари Вечерней нигде не было видно, только девушки-зорьки, свежие и румяные в своих нежно-розовых сарафанах, уже хлопотали по хозяйству, зевая и помаргивая заспанными глазами.

Снаружи было еще темно, лишь край неба побелел. Но едва девушка и Гвидон ступили за порог, как вверху и вокруг все засияло нежным розовым светом, посветлело, и стало легче дышать.

– Кто же ты, девица? – прошептал Гвидон.

– Я – Заря Утренняя. Ты вчера видел нашу матушку, я тогда спала. Теперь она спит, а я поднялась, за работу принялась. Сейчас выгоню овечек наших на луга, брата моего провожу на дневной его путь, а сама спать лягу. К вечеру матушка пробудится и тоже за дела примется. Так и меняемся. Одно жаль – видимся очень редко, только в пору самых коротких ночей, и то издали.

Девушки-зорьки уже гнали стадо овечек, но не вчерашних, голубовато-серых и черновато-синих, а белых, с легким серым и розовым отливом, как утренние облака. Или это те же самые?

Гвидон огляделся, отыскивая белку – та обнаружилась у его ног, зевала во всю пасть и потягивалась, раскинув в стороны маленькие кулачки.

– Ох ты, затейница! – Заря Утренняя наклонилась и погладила ее по спинке. – Слышала я, ты песенки поешь и пляшешь ловко. Поглядеть бы, да мне недосуг: времени мне отведено мало, а дела много. Ну, ступай, князь Гвидон. Не задерживайся здесь. Сейчас поднимется мой брат, взденет венец свой огненный, встанет на колесницу – если окажешься близко, то в венце мой брат спалит тебя огнем.

– Куда мне идти?

– Белка тебя доведет, она дорогу до кузницы хорошо знает. Знаешь ведь, затейница?

Белка подпрыгнула, выражая готовность пуститься в путь. Гвидон застегнул кафтан, поклонился н прощанье Заре Утренней, надел шапку и пошел за белкой.

Оглянулся, помахал рукой. Солнечный дом вдруг просиял – это раскрыл огненные очи Солнце-князь на ложе из пышнейших белых облаков. Гвидон отвернулся и почти бегом пустился за белкой.

Они снова шли по лугам. Пусть им пересекла женщина в белой одежде: к изумлению Гвидона, в руках она несла большое решето, а из него струилась вода, рассеиваясь облаком мелких капель.

– Что это ты, матушка, – не сдержал возгласа Гвидон, – решетом воду носишь?

– Так положено мне, молодец, ибо я – Росяная Мать, Росяница! – пояснила женщина. – Небушко синее – мое решето, из него роса по долинам земли растекается.

– Ну, серебро в… в решето! – пожелала Гвидон, как приветствуют тех, кто несет воду, и пошел дальше.

Яркий свет вдруг разлился по небу. Гвидон оглянулся, прикрывая рукой глаза, – солнечная колесница, запряженная отдохнувшими белыми конями, бодро взбиралась на хрустальных свод, и правил ею могучий муж в сияющем пламенном венце. Поклонившись ему издали, Гвидон отвернулся. Женщины с решетом уже не было – лишь таяло над лугом белое облачко пара.

Дорога снова скользнула в дубраву, и Гвидон вступил туда вслед за белкой. Он думал, что они вернутся к Сыр-Матер-Дубу, и уже предвкушал, как расскажет отцу обо всем увиденном, но его отвлек шум спереди. Издали доносились грозные раскаты, погромыхивало, то реже, то чаще, и они шли прямо на этот грохот. Белка уверенно мчалась вперед, от ее лап разлетались искры, будто и она была снаряжена золотыми подковами.

Вскоре Гвидон различил над вершинами дубов гору впереди. Темная гора, черновато-серая, сизая, тяжело содрогалась от ударов внутри. Зрелище было грозным, но тут Гвидон сообразил: да это же и есть кузница! Сердце в груди от волнения забу́хало молотом, но Гвидон не сбился с шага.

Вот дубрава кончилась, гора оказалась прямо перед ним. Никакой двери он не увидел, сквозь стены вылетали искры в такт ударам по железу, раздающимся внутри. Порой вся гора освещалась яркой вспышкой.

Белка подлетела к горе, обернулась, взмахнула лапкой – мол, за мной! – и юркнула прямо в стену. Вид рыжей затейницы Гвидону показался особенно возбужденным, усики дрожали. Боясь потерять свою удивительную вожатую, он приблизился к стене – и обнаружил, что хоть та издали и кажется каменно-плотной и твердой, на деле легко проницаема. Он сделал шаг – вокруг потемнело, его охватило ощущение густой влаги и холода, но тут же стена осталась позади, в лицо блеснул огонь, навалился жар.

Гвидон распахнул глаза. Внутри горы-тучи было темно, однако с темнотой так густо перемешивались пламенные отблески, что поначалу он мало что мог разглядеть. Потом присмотрелся. Посреди горы багровели пылающие угли в горне, рядом с ними громоздились мехи, сделанные, как видно, из шкуры самого могучего из быков небесных стад. Стояла наковальня – огромный черный камень, на нем лежал раскаленный докрасна длинный наконечник копья, что впору самому Илье-Громовнику.

Возле наковальни стояли двое – похожие, как братья-близнецы. Рослые мужчины с широкими плечами, с черными волосами и бородами, с могучими руками, перевитыми мышцами. Обнаженный густо-смуглый торс, прикрытый большим передником из бычьей кожи, у каждого блестел от пота.

Грохот стих, и в этой внезапной тишине Гвидон с удивлением расслышал цоканье белки. Милитриса Кирбитьевна без боязни вспрыгнула на камень-наковальню и быстро стрекотала, а оба кузнеца спокойно слушали ее. Один, потом второй метнул взгляд на Гвидона, и он скорее поклонился, чтобы убрать взгляд от этих глаз, черных и пламенных под густыми угольными бровями.

– Жару в горн, господа кузнецы! – вежливо пожелала Гвидон. – Илья вам в помощь!

– И ты будь здоров, князь Гвидон! – густым, низким голосом ответил один из братьев. – Говорят, Солнце-князь тебя прислал, чтобы стрелы сковать?

– Сделайте милость! А чем расплатиться за работу, у нас найдется. – Гвидон вынул из-за пазухи три завалявшихся ореха и с намеком показал их белке.

Белка взмахнула хвостом – как Гвидону показалось, насмешливо, и покружилась на камне, будто готовилась пуститься в пояс.

– Ничего нет на свете жарче Солнышка! – усмехнулся другой брат. – Чтобы волосы его разогреть и расплавить, особый нужен жар. Придется вам помочь – тебе и затейнице твоей.

– Мы поможем! То есть я-то готов… – Гвидон смешался, – хоть и не учили меня ремеслу кузнечному. Да вот белка моя Милитриса… от нее-то какой толк?

К его удивлению, в ответ братья-кузнецы дружно расхохотались.

– А вот увидишь! – сказал один. – Давай сюда волоски!

Гвидон вынул из-за пазухи старую шапку, развернул и протянул кузнецу горсть золотых волосков. Тот пересчитал их, кивнул и велел:

– Берись, качай меха!

И бросил двенадцать золотых волосков на багряные угли.

– Давай, красотка, жги! – весело крикнул другой, обращаясь к белке.

Белка подняла передние лапы, потянулась вверх. Потом притопнула и запела.

Белка пустилась в пляс, оба брата разом принялись ей подсвистывать – да так, что у Гвидона закладывало уши. Один сделал ему знак – качай, мол! – и он усердно принялся качать, не отрывая глаз от белки. Голос ее стал каким-то новым – не таким звонким, чуть ниже, но зато налился силой, какой Гвидон еще у нее не слышал.

Братья подсвистывали, позвякивали молотами по наковальне, от чего песня приобретала неукротимую лихость и мощь. Гвидону самому хотелось подпеть, но тяжелые мехи отнимали все его силы.