Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Свирепый и могучий зверь ушел, остался безусый отрок с дрожащими коленями.

— Ну, малый, ты учудил,– прохрипел Дедко даже с каким‑то восхищением.

— Да я… — пробормотал ученик.

Дедко перетащил бабу со стола на лавку. Баба была — как тюфяк с соломой. Только что дышала часто и телом подергивалась.

— Ну ежели она и теперь не понесла, то я не я, а смерд глупый,– пробормотал он.

Потом глянул искоса на ученика и сказал строго:

— Впредь‑то не забывайся. Живая баба же. С ней лаской надо, терпением. И силу не отпускай. Понесет — беда будет.

Потом наклонился к бабе, убрал в сторону растрепавшуюся прядь, сказал прямо в ухо:

— Мониста падчерицы трогать не смей. Помрешь. — И, распрямившись, Бурому: — Порты надел? Пойдем глянем, что там у нее в корзинке.

Глава 25

Этого отрока Бурый знал. Видел на пиру у Роговолта на зимнем празднике. Тогда вой был пьян и храбр. Сейчас заробел. Вспомнил, надо думать, что о Дедке слышал, увидел и следы волчьи во множестве. Не то, чтобы княжий отрок Веснян боялся волков, но колдовство — другое дело.

— Князь тебя просит, — сообщил отрок.

Сначала он собирался сказать: требует, но поглядел на Дедку, на посох с Мордой…

И не решился.

— Дальше говори! — приказал ведун.

— Тварь в реке завелась, — сказал отрок. — Змеюка огроменная на лапах. Смерды говорят: из черного болота выползла. Сперва животину таскала, а после повадилась рыбаков хватать.

— А почему ко мне? — спросил Дедко. — Тварей хищных бить — это ж исконно ваше воинское дело.

Так ведь стрелы ее не берут, копья тож! — воскликнул отрок. — Не наша эта змеюка. Кромешная. Не язвит ее людское оружие!

— Сам видел? — уточнил Дедко.

Отрок помотал головой, пробормотал:

— Смерды говорят.

— А что князь?

— Сам сходил. На лодье. Бажилось ему ту змеюку добыть.

— Что ж не добыл? — спросил Дедко.

— Не вылезла к нему змеюка, — помотал головой Веснян. — Видать, спужалась. В князе сила Перунова. Страшна она для кромешных.

— А ко мне, думает, вылезет? — усмехнулся Дедко. — А и вылезет, как я ее, такую грозную, осилю?

— Так тебе и не нужно! — обрадованно сообщил отрок. — Ты вымани только, а мы уж ее прибьем!

— Что, опять сам князь сподобится? — уточнил Дедко.

— Не. Отбыл князь. В Киев. Да мы и сами управимся! Какие у смердов копья? Наши-то повострей!

— Охотницкую зброю не хули, — строго произнес Дедко. — Кабана иль тура брать не легче, чем воина бронного.

— Тоже верно, — подумав, согласился Веснян. — Не пойдешь?

В ответе Бурый не сомневался. Помнил, как Дедко давеча жаловался, что скучно лето проходит.

— Пойду, — сказал Дедко. — Раз князь просит, как не пойти? Путь-то далек, что с собой брать?

— Свое бери только, — обрадовался отрок. — Да еды на день. До лодьи нашей только дойти. А там уж все наше будет.

Хорошо идти на лодье. Бурый за весло просился: не пустили. Сказали: только дружинные могут. Может, врали, а, может, и впрямь. Легко идти по воде. Разве что на необустроенных волоках тяжко. Там самим приходится идти. Веснян сказывал: в иных реках течение сильное. Порой ветра попутного днями ждать требуется. Или вервие конопляное на плечи и тащи по берегу.

Ну а кому легко?

— Это что! — Веснян черпнул шлемом воду из бочонка, выплеснул на голову, встряхнулся, как собака, разбросав брызги. — Наше дело, воинское, понятное. — А потом спросил, понизив голос:

— А как там, за Кромкой?

Бурый оглянулся: что Дедко?

Ведун дремал, развалившись на набитых шерстью мешках, что свешивали с бортов, когда приставали к причалам.

— Тяжко, — Бурый тоже понизил голос. — Страшно. — Вспомнил, слова, что сказал как-то Дедко одному боярину: — Лучше тут обельным холопом, чем за туманной рекой княжить.

Сам-то Бурый знал: неправда сие. Нет в пределах Морены князей. Но слова сильные. Полезные.

— Слава Перуну, что мы, вои, в Ирий уходим! — Веснян сотворил знак Молниерукого. И тут же спросил: — А как там, в Ирии? Весело ли? Вон нурманы говорят: у них в Валхалле каждый день пиры и битвы! И раны ровно в полдень зарастают. И девы еще, воительницы прекрасные, им постели греют. Так ли сие?

— В Ирии не бывал, — честно признался Бурый. — Как души воинов за Кромку уходят, видел.

«И тех, кто не ушли, тоже видел», — добавил он мысленно, но промолчал. Среди воев тоже заложных хватало. Месть, она по эту сторону крепко держит.

— А о нурманской Волхалле так думаю: не хотелось бы мне каждый день от ран умирать, пусть даже после они и зарастут. Я, Веснян, муку знаю, а еще больше чужих мук видел. Нас, — кивок на Дедку, — тогда зовут, когда боль да ужас страшней, чем мы покажутся. И к нурманам тоже звали. Может, видел я и меньше, чем наставник мой, однако ж ни разу не видел я радости у тех, кому кишки наружу выпустили.

— Это потому что ты не воин! — снисходительно заявил Веснян. — Не знаешь ярости Перуновой! Это такая сила, такая правда!

— Правда, — согласился Бурый. — Когда за Правду, тогда, ясно, дело другое. А когда веселья ради руки-ноги рубят? Весело ли?

— Бывает и весело, — ответил Веснян. — Когда татю какому.

— Но не тебе, — уточнил Бурый.

— Нет, не мне! — И оба рассмеялись.

Им было легко вместе. Пусть один отрок дружинный, а другой — младший ведун, но почти погодки и жизнь впереди — как дорога к вершине заповедного холма.

— Глянь-ка, Комышино сельцо! — воскликнул Веснян, привставая. — Там и переночуем. А завтра уже и Болотье будем. Страшно ль тебе, ведун, на змея многоголового идти?

— Уж не страшней, чем на навку, — усмехнулся Бурый. — Чуял ту, что у моего наставника в посохе живет?

Проняло. Улыбка враз сошла с лица отрока. Даже веснушки проступили ярче.

— Вот то-то. Я ее приваживал. А ты… Змей, змей. Видел бы ты, что мне довелось… А-а-а… Ни к чему тебе. У каждого свой путь через Кромку, дружинник. Держись своей и будет с тобой удача.

Опять слова Дедки повторил, но хорошо вышло.

— Ведаешь ли сие?.. — Веснян замялся, не зная, как теперь обратиться в Бурому. Проняло отрока.

— Ясно, ведаю, — уверенно произнес Бурый. — На то я и ведун.

А видел он сейчас одно: власть. Воин, умелый, оружный, варяг — теперь его. Что он, Бурый, скажет, так тому и быть.

И похорошело.

— Что, привадил дружинного? — поинтересовался Дедко, когда они, поснедав, вышли поглядеть на реку.

— Что, нельзя было? — насторожился Бурый.

— Отчего ж нельзя, можно. Помни только: вои не смерды. У них свои покровители там, — Дедко ткнул пальцем в сереющее небо. — И там, — палец показал на заросший свежей травкой берег. — Вои их исправно кровью жерят. Это не как у смердьих богов, когда петушок, овца и редко когда холоп никудышный. Кровь, Младший, это самое сладкое питие что для богов, что для мертвых. В ней сила. В ней сама сладость жизни, вот это все, — Дедко обозначил рукой окоем. — Нам, живым, это даром дается: только глаза пошире открой да дыши поглубже… — Дедко вздохнул. — Скучать по сему буду, когда уйду.

— Так не уходи! — жарко произнес Бурый. — Ты ж в силе еще. Вон как девок валяешь! А там, за Кромкой… Что тебе там? Туман смертный?

— Там другое есть, — возразил Дедко. — Морене служить — лепо. Сила иная приходит. А когда ты год за годом Госпоже своей служил верно, она награждает щедро. За каждую бродячую душу, кою ты в покон вернул. Думаю, и в посмертии не закроет мне тропку в мир явный. Буду иной раз к тебе заглядывать, — Дедко хмыкнул. — Опекать да допекать.

— Ты наставник мой! — с волненьем воскликнул Бурый. — Пестун! Приходи, сколь хошь! И кровью тебя напою, коль восхочешь! Только скажи!

— Поглядим, — Голос Дедки дрогнул. Или показалось? — На воду глянь. Что скажешь?

Бурый подошел ближе к берегу. Присел. Вода была черной, илистой. Только особым зрением виделись в глубине тени.