Красная тетрадь - Беляева Дарья Андреевна

– Но здесь мое место, – сказал я.

– Нет, – сказал мне Боря. – Вдруг тебе приснится какой-нибудь плохой сон о том, как сюда прилетают злые капиталисты-империалисты и устанавливают рекламный щит про газировку, ты заворочаешься и упадешь, разобьешь себе голову, ну и все в таком духе.

Я сказал:

– Но я мечтал спать на верхней полке.

– Да, разумеется, ты мечтал. Но, блин, мечты такая штука обидная – они не сбываются. Воло-о-одь, а я на верхней!

Володя заглянул в купе, осмотрелся, заулыбался.

– А я тоже, – сказал он. – Дрочер недееспособен, но не недоговороспособен.

Следом за Володей зашел Андрюша. Мы переглянулись. Этого стоило ожидать.

К нам заглянул Максим Сергеевич:

– Устроились? – спросил он, на очках его мерцали блики, он моргнул, поправил дужки. – Солнце, солнце.

– Устроились, Максим Сергеевич, – сказал Володя.

– Все ништяк, – сказал Боря.

Я сказал:

– Мы с Андрюшей должны были ехать на верхних полках.

А Максим Сергеевич сказал мне:

– Жизнь вообще очень несправедливая штука. До крайности.

И Максим Сергеевич закрыл дверь. Андрюша сказал:

– Он прав.

Я сказал:

– Но задача человека в том, чтобы это изменить. Мы потомки людей, которые покоряли иные планеты.

– И подцепили паразитов нервной системы, из-за которых нас все ненавидят, – сказал Андрюша.

– О, ваши замечательные разговоры, ура! И смеялся дьявол, создавая плацкартные вагоны, – сказал Володя.

– Но мы в купейном вагоне, – сказал я.

– И что? Это такое выражение.

– Оно неприменимо к этой ситуации.

– Арлен, ты скучный, но бить я тебя не буду, потому что тебя все равно будет бить Борька.

Боря сказал:

– Я буду, ага.

И в этот момент поезд тронулся. Я понял, что совсем забыл помахать маме, а когда опомнился, ее уже не было видно. Боря развернулся, уставился в окно, приоткрыл его, принялся глотать воздух. Мы с Андрюшей чуть пошатнулись, а Володя не пошатнулся ничуть, он скинул свои белые кроссовки и забрался наверх.

Андрюша сел на свое новое место, а я так и стоял, и меня покачивало из-за хода поезда.

– Сядь, крошка политрук, не маячь, – сказал Боря.

Андрюша сказал:

– И мы уедем на целых три месяца.

– Да, – сказал я. – А вернемся – совсем другими.

До свиданья, Москва, думал я, до свиданья.

Звучало, будто старая песня, и я почти слышал мелодию.

Мимо нашего купе со смехом прошли девочки, наверное, они отправились к проводнице. Стоило мне шевельнуться, как я натолкнулся на чемоданы. Боря и Володя уже лежали на верхних полках, и я предчувствовал, что основную работу по раскладыванию чемоданов придется выполнять нам с Андрюшей.

Впрочем, нет стыдной работы. Стыдно как раз таки отдыхать, пока работают другие.

Мы с Андрюшей поместили чемоданы в отсеки и сели к окну.

– Представляешь, – сказал Андрюша. – А на большинстве планет люди даже не помнят, что такое поезд.

– Да, – сказал я. – Органическая связь прошлого с современностью делает нас прогрессивным классом в борьбе за завершение исторического процесса.

– Да? – спросил Андрюша.

– Да, – сказал я, и мы стали смотреть в окно – быстро закончился город, и вот уже плыли перед нами деревья, быстрее и быстрее, и поезд качался на рельсах, и линии электропроводов казались непрерывной артерией, соединяющей города и природу.

Как это было хорошо, и здорово, и страшно. И чудесно. Мы уезжали все дальше от Москвы, где начало светлеть, навстречу тьме, и время казалось ощутимым, словно движешься в ночь.

Я принялся стелить постель, все остальные медлили. Мои старания окупились, когда к нам снова заглянул Максим Сергеевич.

– Орлы, почему постели не застелены?

Боря встал на мою простыню, носки у него, к счастью были совершенно белые и чистые. Не успел я порадоваться этому, как он наступил мне на колено, чтобы удачнее приподняться.

– Терпи, – сказал Боря. – Людям надо помогать.

И я терпел. На поясе у Бори болтался пистолет для забоя скота.

Я думал: у Бори червь в голове, как и у меня. Но это и все, что у нас есть общего.

Потом он довольно болезненно сдвинул ногу, и я сжал зубы.

Я сказал:

– Осторожнее.

– Терпеливый ты такой, – сказал мне Боря.

Пистолет для забоя скота блестел в свете солнца. Поезд качнуло, и Боря мазнул коленом мне по носу, это не было больно, но вышло по-дурацки.

Я сказал:

– Пойду на тебя нажалуюсь.

– Ну удачи тебе. Радость-то какая, стукач, и дрочер, и вся королевская рать!

– А ты бы охотнее ехал с девчонками? – спросил Володя.

– Я уже в том возрасте, когда я бы охотнее ехал с девчонками, – сказал Боря. – Но не с такими страшными, как вы, малышки. Вот с Фирой или Валей – другое дело.

Мама говорила мне всегда пропускать оскорбления мимо ушей, потому что отвечать на них будет лишь тот, кто опустился до уровня оскорбителя.

Этим я и руководствовался.

А еще я опять вспомнил, что не помахал маме, пока она стояла на перроне. Не помахал, а стоял и смотрел вдаль, не на нее, не на людей, и думал о своем.

Мне пришло в голову, что мама все еще на вокзале. Она гордится мной, я знаю, но отчего тогда сегодня так тревожилась?

Когда-то она сама хотела, чтобы я стал космическим солдатом, и я почти уже им стал.

Андрюша сказал:

– Я взял карты.

– Картежничество – это порок, – сказал я. – Я буду смотреть в окно. А когда мне надоест, займусь чем-нибудь полезным. Почитаю книгу.

– У меня есть кроссворд, – сказал Андрюша.

Боря с Володей почему-то засмеялись, но они вообще часто смеются.

А вот и то, о чем я хотел написать, и к чему подводил все это время. Пусть описать свое утро у меня вышло неловко, пусть многие вещи оказались более запутанными, чем я их представлял, но я хочу сохранить вот что: как бегут краски за окном, до полной неразличимости сливаются друг с другом деревья, как синее небо похоже на обещанное нам море, как дождь начинается и быстро заканчивается, словно поезд вонзается в него и проходит навылет.

Это удивительно, и я такого еще никогда не видел.

На этом и следует закончить данную запись, хотя ее сердце заняло ровно две строчки.

Скоро Максим Сергеевич будет раздавать сухпаек, и я хочу ему помочь, потому что всегда нужно брать на себя ответственность, даже в мелочах.

Посмотрим, как пройдет день.

Запись 2: Исторический документ

Пока мы раздавали сухпаек (это было быстро), Максим Сергеевич сказал мне очень мудрую вещь, которую я теперь запишу здесь.

Любой дневник, любая запись, все, что создано рукой человека и имеет смысл, – это исторический документ. Сейчас я пишу историю будущего. Разумеется, моя тетрадь может потеряться или сгореть, ее может никто никогда не найти, большинство вещей исчезают без следа.

Но если вдруг вы прочитаете эти записи, легко или с трудом, потому что мой язык станет очень древним, я хочу обратиться к вам, люди будущего.

Мои записи могут показаться вам глупыми и наивными, потому что созданы в непростые времена войн и хаоса человеком, который не вполне осведомлен обо всем, что происходит в Космосе, и может говорить лишь за свою маленькую, даже крошечную планетку, где живут люди с червями в головах.

Но и история моей маленькой планетки – тоже история.

И моя история – тоже история. Или это индивидуализм? У людей будущего, наверное, не будет уже никакого индивидуализма, и все будут ценить друг друга так же, как самих себя.

Так или иначе, я решил обращаться к людям будущего, чтобы им было интереснее читать мой дневник, когда все ныне со мной происходящее уже станет историей. Хотя я чувствую себя от этого несколько неловко, ведь не знаю, как именно мои слова отзовутся в тех, кто еще даже не родился. Вдруг я кого-то обижу?

Знайте, что такого намерения у меня нет.

Итак, нам выдали сухпаек (вернее, всем выдали сухпаек при моем активном участии): воду питьевую бутилированную (1 литр), огурец, яблоко, вареное яйцо, сыр плавленый, хлеб, вафли.