Когда мы вернемся (СИ) - Батыршин Борис

Как вот сейчас, к примеру.

— Каланов, Михаил Георгиевич. — представился джентльмен. — Если вы не против, пройдёмте в мою лабораторию, поговорим там.

И, не дожидаясь ответа, направился к выходу из зала.

— Я действую по поручению лица, хорошо вам известного. — Каланов протянул мне на ладони большой блестящий ключ. Я взял, повертел в пальцах — судя по сложной узорчатой бородке, предназначался он для замка повышенной надёжности. Скажем — от сейфа или бронированной банковской ячейки.

— Сейф, который следует отпереть этим ключом, стоит в его кабинете Евгения Петровича. — подтвердил мою догадку Каланов. — Вы ведь бывали у него?

Я согласно кивнул. Конечно, эти имя-отчество наверняка носили и другие сотрудники, а не только мой старый знакомый — но для любого в этом здании Евгений Петрович был только один — бывший Главный Психолог Проекта, человек, обладающий невообразимой властью и столь же невообразимыми полномочиями. По фамилии его никто и никогда не называл -хватало почтительной интонации, чтобы понять, о ком идёт речь. Мы же, бывшие юниоры, до сих пор дали ему прозвище в честь известного персонажа из «Москвы-Кассиопеи» — попали с ним в самую точку. Аура загадки, тайны, а главное — неких невообразимых возможностей, постоянно окружавшая его, ничуть не уступала той, что сопровождала героя Смоктуновского.

За несколько месяцев до отлёта «Зари» И. О. О. пригласил меня к себе и вручил конверт, с которого, собственно, и началась подготовка к экспедиции.

— С тех пор, как Евгений Петрович удалился от дел, его апартаменты на верхнем этаже этого здания приспособили для других целей. Однако одна из комнат, его личный кабинет, осталась нетронутой, и все попытки найти ему разумное применение натыкались на сопротивление руководства Проекта. Там всё осталось в точности, как было при прежнем хозяине — в том числе и сейф, который вам, собственно, нужен.

Собеседник замялся, словно прикидывая, продолжать, или сказано уже довольно.

— А ваше руководство в курсе? — осведомился я, подбрасывая ключ на ладони. История, поведанная Калановым, была вполне в духе И. О. О., но не следует всё же забывать и о субординации. Я до сих пор остаюсь — и собираюсь оставаться и дальше! — сотрудником Проекта, так что некоторая осмотрительность, пожалуй, не повредит…

Каланов в ответ неопределённо пожал плечами.

— Видите ли, Евгений Петрович всегда пользовался в нашей организации особыми привилегиями. Так что…

— Понимаю. — я кивнул. — То есть никто, кроме вас об этом поручении не знает?

— Да, он особо предупредил, чтобы я не сообщал об этом поручении никому, включая моё непосредственное руководство. В случае вашего возвращения, в котором Евгений Петрович, к слову, ни на секунду не сомневался, я должен был вручить вам этот ключ и проследить, чтобы вы были без помех допущены к сейфу.

Каланов помедлил, словно прикидывая, продолжать, или сказано уже довольно.

— В одной из комнат лаборатории, — снова заговорил он, — находится лифт, в котором можно подняться непосредственно в кабинет. Им не пользовались все эти годы, однако механизмы полностью исправны и действуют. Так что если вы не против, Алексей Геннадьевич, — он сделал приглашающий жест, — не будем терять времени.

Большой, из тёмно-коричневой жёсткой бумаги, был аккуратно взрезан, а потом запечатан — и не при помощи банального канцелярского клея, а красновато-бурой сургучной нашлёпкой с неразличимым оттиском. Любопытно, подумал я, И. О. О. использовал какую-то особую, именную печать, или воспользовался первым подвернувшимся под руку предметом?

Я рассмотрел штамп на конверте — фирменный, цветной, с узнаваемым силуэтом киношной «Зари» и римской двойкой. Сомнений нет — это тот самый конверт, который я самолично надписал за несколько часов до того, как корабль, покинув орбиту Земли, отправился в Пояс Астероидов на свидание со «сверхобручем». И даже моя подпись на месте, в уголке конверта — хотя и выцветшая за четыре без малого десятков лет. Вложенное в конверт письмо содержало подробный рассказ о моём попаданстве и короткий — о покинутом мной «том, другом мире». Честно говоря, я не предполагал, что кто-то прочтёт его в обозримом будущем — в короткой приписке на обратной стороне конверта я просил И. О. О., (никому другому я не рискнул доверить эту тайну) сделать это либо после подтверждённого сообщения о моей гибели, либо в том более чем вероятном случае, если по «Заря» не объявится по истечении десяти лет. Второй вариант был предусмотрен на тот случай, если звездолёт и его экипаж столкнутся с проявлением хронопарадокса, и, вернувшись домой, мы обнаружим, что на земле миновало несколько веков. В этом случае я никак не рассчитывал застать в живых никого из тех, кого оставил дома — и счёл необходимым рассказать им всю правду о себе. И теперь, вернувшись всего-то через неполные сорок лет, гадал, почему никто из тех, кто меня встретил, ни словом не намекнул о том, что знаком с моей истинной историей. И это не давало мне покой все то время, что я находился на Земле. Я даже стал гадать, как бы разыскать Евгения Петровича, чтобы прояснить судьбу моего послания — и вот, оказывается, он сам принял меры. Что ж, удивляться не приходится — наоборот, трудно было бы ожидать он всезнающего И. О. О. чего-то иного…

Я надломил печать. В конверте оказался единственный листок, вырванный из записной книжки. На листке каллиграфически-округлым почерком было написано «16-е апреля 1996-го г.». Я перевернул конверт — на обратной стороне выведенное моей собственной рукой было выведено «16.04.1986» — ясно, Евгений Петрович в точности исполнил мою просьбу, вскрыв конверт ровно через десять лет. Что ж и на том спасибо…

Кроме даты на листке имелись ещё две строки, написанные той же самой рукой: «Я был бы чрезвычайно благодарен вам, дражайший Алексей Геннадьевич, если бы вы нашли время и разыскали меня, как только получите это послание. Поверьте, это в ваших же интересах.» Занятно, покачал я головой — это «в ваших же интересах» — всего лишь обычная для И. О. О. витиеватость, или нечто более многозначительное? Скажем, скрытое предупреждение, вроде «попробуй только проигнорировать»? Так или иначе, ехать нужно, это очевидно — прямо сейчас расспросить ожидающего за дверью Каланова о том, где искать Евгения Петровича, и завтра с утра, отправляться…

— Ну и как это понимать?

Собака сидела посреди комнаты, на ковре, усыпанном клочьями разодранной подушки. Изжёванный тапок валялся тут же, поблизости, как и старый отцовский ботинок.

— Ну и что мне теперь с тобой делать?

Бэлька отвернулась с виноватым видом. Палевая мордаха, украшенная куском поролона из распотрошённого диванного валика, выражала явственное недоумение: «Ко мне какие претензии? Оставили маленькую собаченьку страдать в одиночестве, а теперь ещё и ругаетесь, за загривок таскаете?»

Да, об этом я не подумал — куда деть ушатое чудо на время поездки к И. О. О.? Позвонить, что ли, прямо сейчас Лизе, попросить забрать её на несколько дней? Нет, не годится — только что взять собаку к себе и тут же возвращать прежнему хозяину? Пожалуй, стоит взять её с собой — прогуляемся, проветримся на карельской природе, заодно и познакомимся поближе…

— Ну что, лопоушина, пошли ужинать? — сказал я. Собака в ответ завиляла хвостом и заулыбалась, но осталась сидеть на месте. — Сейчас погуляем и на боковую. Завтра нас с тобой ждут хлопоты и дальняя дорога, нужно выспаться.

II

— Хорошая девочка, хорошая, красавица…

Бэлька сидела, не шевелясь, только хвост слабо подёргивался из стороны в сторону, да подрагивали задранные вверх уголки пасти. Лобастую башку она приподняла, подставив под ладони человека шею, и тот собаку не разочаровал — пальцы зарылись в густую шерсть горжетки, отчего зверюга счастливо жмурилась, не меняя, однако, позы.