Синдром отторжения - Воронков Василий Владимирович

Мы снова пошли по аллее – рядом, как парочка, которая ждет, когда спустятся сумерки и загорятся призрачным светом похожие на планеты фонари.

– Я тоже тебя видел, – сказал я.

– Да, – сказала Лида.

И мы замолчали.

– Слушай, – заговорил я, когда мы проходили мимо пустой скамейки, – а этот забавный куб, проектор голограмм, у тебя с собой?

Лида покачала головой.

– Нет. Я все-таки его потеряла. Или, может, дома где-нибудь завалился. Но найти так и не смогла. А что? – Лида улыбнулась. – Хотел бы посмотреть?

– Не знаю. Наверное. Это было так красиво. В тот вечер, помнишь?

– Сейчас еще слишком светло.

– А не хочешь вернуться в кафе? Посидели бы, выпили кофе.

– Нет, извини. Погода хорошая, вечер приятный. Давай просто пройдемся.

Мне казалось, что станция маглева за поворотом.

– Ветер вот только… – пожаловался я.

– На самом деле я хотела поговорить, – сказала Лида с таким видом, как будто в кафе нам пришлось бы сидеть в вынужденном молчании, наблюдая за тем, как плывут в темноте фальшивые звезды.

– Да… – начал я и осекся.

Я вдруг взял Лиду за руку – и она застыла от моего неловкого прикосновения.

– Я же и так все понимаю. Если ты хотела объяснить…

– Ничего ты не понимаешь, – повторила Лида.

Ветер разметал ее волосы. Я держал ее за руку.

– Тогда объясни, – сказал я.

Лида смотрела прямо перед собой и не говорила ни слова. Кто-то проходил мимо; вдалеке, над редкими деревьями, летел навстречу ветру маглев; загорались, вздрагивая и моргая, как от скачков напряжения, первые уличные фонари.

– Объясни! – потребовал я.

Лида подняла глаза и тут же отвернулась, закусив нижнюю губу. Ее рука напряглась.

– Отпусти, – попросила она.

Я отпустил.

Встречный ветер ослаб – или просто переводил дыхание. Лида поправила спутавшиеся волосы и подошла к очередной пустующей скамейке.

Потом остановилась, обернулась ко мне.

– Ты идешь?

– А куда мы идем, Лида? – спросил я, не двигаясь с места.

– Ты идешь? – настойчиво повторила она. – Со мной?

И сама взяла меня за руку.

– Ты извини, – вновь начала Лида. – Я так запуталась. Я понимаю, у тебя очень тяжелое время. На самом деле – у всех нас. Кто знает, быть может, уже завтра…

Она смотрела через вздрагивающие на ветру ветви на серое вечернее небо, словно ожидала увидеть там огни заходящих на орбиту военных кораблей.

– Кто был тот парень? – спросил я и сразу ответил сам: – Знаешь, я чувствую себя таким кретином!

– Мы встречались, – сказала Лида.

– Встречались? А сейчас? Вчера мне показалось…

– Но сейчас уже не вчера! – вспыхнула Лида и тут же затихла – голос ее зазвучал совсем тихо, почти неотличимо от ветра: – На самом деле мы очень давно знакомы…

– Да, а Витя ведь говорил мне…

– Мы… – продолжала Лида. – На самом деле у нас непростые отношения. Мы расставались на время, а потом… – Лида ненадолго замолчала, решая, что сказать, – …а потом мы расстались снова.

Руки у меня вспотели. От поднимающегося волнами, как морской прибой, ветра пронизывало холодом. Лида тянула за руку, за собой – в сгущавшийся, несмотря на горящие фонари, мрак.

– Знаешь, чего я боюсь? – спросил я.

– Чего? – прошептала Лида.

– Того, что ты опять исчезнешь. На несколько дней, на неделю, на месяц. Даже в соцветии ничего не будешь писать. А потом я как-нибудь встречу тебя на улице и…

– Я не исчезну, – сказала Лида.

– Я тебе не верю, – сказал я.

Глаза Лиды гневно блеснули, губы сжались, но потом лицо ее смягчилось, и она прижалась ко мне, обняла за плечи.

– Что ты… – пробормотал я.

– Помолчи, – сказала она.

Мы стояли так долго. Я вспоминал тепло на губах, но не решался ее поцеловать – я был уверен, что она исчезнет в тот самый миг, когда губы наши соприкоснутся.

– Давай сходим куда-нибудь, – предложил я.

– Сейчас?

– Необязательно сейчас. Можно завтра. Когда ты выберешь. Сходим как парень и девушка.

– А куда?

Лида прижалась ко мне щекой, ее дыхание щекотало мне шею.

– Звездный театр?

– Звезды и любовь? – Я почувствовал, как Лида улыбается. – Или на какой ты тогда хотел сеанс? Можно. Правда, там, по-моему, теперь не идет ничего стоящего.

– Солнечное затмение не показывают?

– Не показывают.

– Тогда мы могли бы…

– А помнишь, мы ездили к реке? Куда-то далеко, ночью. Ты еще взял напрокат такую огромную машину. Я подумала…

Лида подняла голову. Она прошептала что-то – так тихо, что я ничего не расслышал, и этот вкрадчивый шепот перерос во взволнованный вздох. Неожиданный порыв ветра разметал ее волосы. Говорить больше было не нужно.

Я наклонился к ней и поцеловал ее в губы.

56

Идеальная тьма затягивала дневное солнце.

Я представлял, как тень от Луны мчится по далеким пригородам и скоростным автострадам, а Солнце тем временем превращается в полумесяц, вспыхивает и скрывается в темноте. На небе, потускневшем, потухшем, как экран, остается только пугающий черный диск, охваченный тающим пламенем – короной из последнего солнечного огня.

Я снова проснулся в темноте.

Солнечный нимб погас, и сумерки сменила вечная мертвая ночь. Все вокруг перестает существовать, когда нет отраженного света, когда ты не можешь доверять собственным глазам.

Я долго лежал на кровати, неподвижно глядя в черный потолок.

Я помнил солнечное затмение так явственно, словно был в звездном театре только вчера. Я чувствовал поцелуй Лиды на губах.

Сколько я на самом деле нахожусь в этой тюрьме? Два года? Они могут говорить все что угодно, они, наверное, даже сведут меня с ума этими рассказами, пытками и бессмысленными допросами, но память кожи они обмануть не в силах.

Я провел пальцами по губам.

Привычно шипел воздуховод над кроватью, выдыхая холодные струи с запахом хлора, но утробного машинного гула не слышалось – как и призрачных голосов.

О чем они тогда говорили? Название камеры, Д 2. Кто-то с «Ахилла». Кто-то такой же, как я.

Лидия?

Я моргнул и потер глаза.

Единственное, что я видел, – это горящий глазок камеры наблюдения, но тьма уже не пугала, я привык к ней, как привыкает ослепший доверять другим органам чувств.

Я медленно поднялся и пошел в темноту, разведя в стороны руками – словно акробат, балансирующий на канате. До двери было ровно двенадцать шагов. Немигающий глаз камеры наблюдения смотрел в пустоту. Мне вспомнилось, как кто-то (наверное, Виктор) рассказывал о слепом пятне панорамных камер наблюдения – слишком маленьком, чтобы можно было незаметно прокрасться по коридору или зайти в какую-нибудь тайную дверь, но вполне достаточном, если нужно всего лишь укрыться от чьих-то любопытных глаз.

Поможет ли мне это?

Я мог бы спрятаться в этом слепом пятне, и когда девушка, называющая себя Таис, не увидит меня на мониторах и зайдет сюда, сжимая в руках тенебрис, я набросился бы на нее сзади, отобрал бы оружие и… И тот мужчина, с которым она спорила в камере, нажал бы на кнопку, и через секунду я бы лежал без чувств.

Я расстегнул куртку и провел рукой по правому плечу.

Воспаление на коже сошло, имплантат давно не активировали, и я едва нащупал небольшую припухлость над трицепсом. Имплантат зашили неглубоко, и когда я с силой давил на плотную опухоль под кожей, то чувствовал, как вшитое в плечо устройство неприятно перекатывается под пальцами. Мне нужно обязательно вытащить его.

Я глубоко вздохнул, изогнул шею и, как можно выше задрав правую руку, вцепился зубами в плечо.

В комнате зажегся свет.

– Отойдите от двери! – послышался резонирующий ржавый голос.

Слепого пятна нет.

– Лида? – крикнул я и тут же поправился: – Таис? Это ты? Зачем тебе этот модулятор? Ты не можешь говорить без него?

– Какой еще модулятор? – возмутился голос.

– Что значит, какой? Таис, ты опять…