Вела Сезон 1 - Ли Юн Ха

Узочи ответила без промедления.

— Превосходный трюк, — сказала она. — Это будет весело. — Ее лицо на экране то и дело мерцало, словно дерево-призрак из одной старой гипатской сказки. Деревья-призраки были трикстерами — не добрыми и не злыми. Сравнение казалось уместным; Асале вспомнилась гравитационная бомба Узочи.

— Что с остальным флотом? — резко спросила она.

— Планы изменились, — ответила Узочи. — Есть только один корабль. Не стоит переживать, кротовые норы по-прежнему спасут лагерь. — Перед словами «кротовые норы» Асала заметила странную запинку.

Она уже начала было расспрашивать о подробностях, но ее перебила шрапнель, чуть не задевшая корабль. На таких скоростях даже мелкая частица могла уничтожить уже потрепанное судно с ослабевшей обшивкой. Учитывая, сколько мусора кружило вокруг Гань-Дэ, теперь ее выживший флот столкнулся с совершенно новой угрозой.

— Потом поговорим, — спешно бросила Асала. — Да хранят тебя небеса.

— И тебя, командир, — сказала Узочи с сияющей улыбкой, в прошлом заворожившей множество зрителей. На этом она оборвала связь; но ее образ оставался перед глазами Асалы, даже когда та вернулась к леденящей кровь битве.

Асала боялась, что в пылающем космосе кораблю Узочи будет трудно добраться до «Галы», хоть орбитальные платформы и обстреливали только вражеских дронов — пока что. Но у ганьдэсцев на орбите оставались и другие корабли, и она вздрогнула, когда неожиданным образом погасли ихлазеры, давая беженцам новую передышку. Или ей это почудилось?

На панели замигал янтарный огонек — с ней кто-то хотел поговорить. Асала открыла канал.

— Да?

— Говорит диспетчерская лагеря «Гала», — раздался дрожащий голос. — Нас… нас вызвала генерал Кинриг. Она предлагает перемирие, пока… Она хочет поговорить с вами.

Как бы Асале ни хотелось послать генерала пожрать свечения, она была обязана выслушать Кинриг ради Узочи — ради Сорайи, Нико и всех остальных в лагере. Хотя шансы на капитуляцию Кинриг и невысоки. И хотя было очевидно, что Кинриг вполне способна на вероломство, даже — и особенно — во время переговоров.

Асала отдала приказ всем пилотам прекратить огонь, потом сказала: «Соединяйте». Еще мелькнула пара шальных залпов — все же это ополчение, а не ИИ или подготовленные бойцы, как в ганьдэских дисциплинированных батальонах. Но Асале было как-то трудно жалеть дронов, пострадавших от последних выстрелов.

Лицо Кинриг было словно острый топор, еще страшнее в отутюженной черной форме. Война — стихия генерала; совершенно логично, что здесь она чувствовала себя как дома. В картину не встраивался только бокал в ее руке.

Внутри Асалы закипел гнев. Ее люди сражались, умирали, чтобы расчистить выход для беженцев — а эта отвратительная женщина поднимает тост за их смерти. Она сцепила руки, где их не видела Кинриг, напоминая себе не терять голову.

— Я требую вашей немедленной капитуляции, — сказала Кинриг.

Можно забыть о спокойствии.

— Если ты не заметила, — сорвалась Асала, — мы побеждаем.

Генерал что, тянула время, чтобы ее хакеры смогли вернуть себе контроль над платформами?

— Ты превратно оцениваешь ситуацию, — сказала Кинриг. Она выглядела расслабленной. Асала видела это в ее плечах, в том, как пальцы сплелись на ножке бокала. Гнев Асалы начал сворачиваться в страх. Кинриг сделала краткий жест, на экране вспыхнула голограмма.

Асала не сразу поняла, что видит. Пилот с Гань-Дэ, бритая голова, темные и широкие глаза, все на виду — потому что она вопреки уставу летела без шлема… нет. Не пилот с Гань-Дэ — только не с этими едва заметными следами от переплетенных татуировок. Гипатских татуировок.

— Дайо, — прошептала Асала. Она сама не заметила, что произнесла это вслух, пока ей не ответила Кинриг.

— Это уже не ее имя, — сказала генерал. Если бы в голосе прозвучало злорадство, Асала бы вскочила с места и врезала по экрану. Но Кинриг сказала это прозаически, словно объясняла упрямому ребенку, что солнце встает каждое утро. — Мы требуем от всех рекрутов инопланетного происхождения брать новые имена.

— Дайо, — повторила Асала, но Дайо не ответила.

— У лейтенанта Ханы, которую ты знала в другой жизни, — продолжала Кинриг, — на Гань-Дэ есть жена и семья. Наша армия ничего не жалеет ради иждивенцев. Мы заботимся о своих семьях, агент. Полагаю, ты этим вряд ли интересовалась. А еще… — И она позволила паузе заполниться своим торжеством и беспомощным гневом Асалы. — …Армия ничего не жалеет ради скорбящих, если солдат гибнет.

Мир Асалы сузился в сингулярность гнева. В исчезающе редких случаях, когда она позволяла себе надеяться на воссоединение с сестрой, она и представить себе не могла, что это произойдет вот так. В ее укромных фантазиях Дайо была все той же улыбчивой девочкой, что вдохновляла Асалу добротой и поэзией, что первой приняла ее как ее без споров и криков.

Странно, что Дайо существовала в воображении Асалы застывшей во времени — не стареющей, не создающей новые связи. Кинриг упомянула о семье. Так у Дайо есть дети? Неужели после стольких лет в одиночестве Асала обрела тайное богатство — родной клан? Сколько вопросов она хотела задать — но не могла, пока на связи оставалась Кинриг.

Асала и подумать не могла, что ее сестра согласится жить с ганьдэсцами, — всегда представляла ее в ловушке в лагере «Гала», как и большинство беженцев, или что она всеми правдами и неправдами пробивается к Хайяму, как Асала в свое время. И все же она понимала: да, некоторые беженцы впадали в такое отчаяние, что соглашались на ассимиляцию, пока Гань-Дэ не отказал и в этом шансе на спасение.

— Это правда? — спросила Асала у Дайо. У Ханы. С горечью вспомнилось, что в преданиях ее клана Дайо значит «радость» точно так же, как «Хана» — на Гань-Дэ.

— Правда, — сказала Дайо, и голос ее был прахом и песком. — Присяга обязывает меня подчиняться, а кровь обязывает защищать свою семью.

У Асалы стиснуло сердце. Изменился даже акцент, с которым Дайо говорила на общем языке. У Асалы сохранились старые ритмы их клана — с редкими примесями преобладающего хайямского диалекта, которого она нахваталась в подразделении Экрема. Дайо же теперь говорила с четкими интонациями, напоминая Кинриг. Это последнее предательство, как и не до конца удаленные татуировки, было для Асалы как нож в живот.

Но в глазах Дайо горел странный огонь; Кинриг его не видела, зато видела Асала. Дайо продолжала говорить, все быстрее, словно у нее остались считаные секунды — причем говорить уже на языке из их детства, который Кинриг бы не поняла.

— Лед ко льду, вода к воде, сердце к сердцу — никогда не забывай меня…

Строчка из гипатской поэтессы Анахиты — из песни о семье, расколотой в древнем конфликте клана.

— Лейтенант! — гаркнула Кинриг, и Асала ощутила абсурдный прилив гордости за то, что ее сестра — офицер, пусть и офицер ганьдэской армии. Разве это не безумие? Но сердцу не прикажешь. — У действий есть последствия. Не буду повторять очевидное.

— Так точно, мэм, — сказала Дайо. — Вы всегда ясно давали это понять. Я согласна на наказание.

Сигнал затух.

— Командир, — вклинилась диспетчерская «Галы», — я обнаружила источник сигнала, э-э, лейтенанта… — Диспетчерская передала данные.

У Дайо был собственный космический истребитель класса «Ястребиный мотылек», разработанный для живого пилотирования человеком, с сопровождением дронов — для настоящих асов. Асала не считала, что это показывало особое расположение со стороны Кинриг. Это говорило только о безупречной службе Дайо — и ей хотелось об этом послушать, хотелось знать все, пускай даже слова будут лишь ранить.

Вот только истребитель Дайо летел стрелой в крейсер генерала — «как ястреб, камнем падающий с небес», сказал бы старинный поэт Макани, — и Кинриг не могла не заметить опасный курс.

Асала вызвала своих пилотов: хоть что-нибудь им прокричать, приказать хоть как-то защитить Дайо от неизбежного. Она должна, несмотря ни на что, попытаться спасти собственную сестру…