Воровской цикл (сборник) - Олди Генри Лайон

Беседуя с отцом Георгием — одним из немногих, кому было известно твое настоящее имя, и кто мог произносить его вслух, не заботясь о чужих ушах — ты всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Взялся ром таборный с ученым батюшкой споры спорить! Однако и молчать-слушать плохо получалось. Видать, Друц, так тебе на роду написано, душа твоя беспокойная! Вечно ты рылом в лужу суешься: поначалу в мажью науку пошел (Ефрем-крестный ведь силком не тащил!), потом — к «Варварам» в облав-конюхи; теперь вот — в прения богословские со священником лезешь.

Учит тебя жизнь, учит...

Однако отец Георгий бывал только рад подобным спорам. Наконец-то нашел батюшка человека, с коим мог мыслями тайными поделиться. Не давали покоя те мысли отцу Георгию. О, как ты его понимал, бывший лошадник Друц!

Оттого и сошлись.

— Верно говоришь, сын мой. И отцы Церкви нашей так говорят: истощилась чаша терпения Его, воздается наконец по заслугам всем, кто во грехе мажьем погряз. Божьи мельницы мелют медленно — слыхал, небось? Потому и бьет гнев Его по тем, кто еще только встал на путь неправедный. Есть еще у крестников мажьих надежда на Спасение: искупить грех перед Господом смертью мученической, и войти в Царствие Небесное. А закоренелых грешников, кто в Законе своем пагубном давно погряз, кто сам Искусителем стал, подобно Змию, имя которому — Сатана; тем, кто искусил малых сих — горе им! Не даст им Господь смерти мученической во искупление, но воздаст за гробом муками вечными!

— Складно оно, конечно, выходит... — с сомнением пробормотал ты, не глядя в глаза батюшке.

— Вот то-то и оно, что складно, — с тяжелым вздохом согласился отец Георгий. — Может, в ересь впадаю? Может, кощунство говорю — но сердцу не прикажешь! Не могу поверить, что на смерти страшные, нехорошие, НЕЗАКОННЫЕ — воля Его! И не верить не могу: Святейший Синод решение вынес однозначно. А все ж... муторно мне, Дуфуня. Тяжко.

— И мне, — угрюмо кивнул ты, соглашаясь в свою очередь.

— Потому и спешу успеть, пока поздно не стало. Успеть, понять — что вперекос делается? Что мы, дети Адама с Евой, потеряем, если уйдет последний из магов? Станем, потерявши голову, по волосам плакать?! И доплачемся, быть может?!

Ты снова угрюмо кивнул, на этот раз молча. Умеет все-таки говорить отец Георгий, выразить словами муку, что у тебя самого в душе комом горьким ворочается, наружу просится — да не выходит, поперек горла встает. Как у собаки: все понимает, а сказать не может!

— Ведь ты пойми, Дуфуня: это искус, великий искус! Не сама магия, не «эфирные воздействия» — грош цена сему соблазну. В другом искус. В Законе мажьем! В том, как крестный крестнику свое умение передает. Он ведь не учит, не наставляет — он слепок с себя делает, он под копирку пишет, фотографическую карточку проявляет. Представь: узнают о Законе прочие люди? Представь: найдут способ и себе Договор заключать? Будь ты хоть пекарь, хоть доктор, хоть музыкант...

Ты честно попытался представить. Выходило скверно. В смысле, никак не выходило. Чему, собственно, ужасается отец Георгий? Разве что самому Договору? Огонь, где руки горят, сплавляются — не пекельное ли пламя?

— Молчишь? Молчишь, — сам себе ответил отец Георгий. — Не уразумел, значит. Ну да ладно, я и сам не сразу уразумел. А когда сообразил — так веришь, Дуфуня, на колени упал и возблагодарил Господа, что надоумил он меня, дурака, от греха уберег, от беды великой!

— Верю. Что возблагодарили, отец Георгий — верю!

Хотя батюшка был младше тебя, почитай, во всех смыслах — язык не поворачивался «тыкать» обер-старцу, как равному. Раньше, когда в Законе был — еще как повернулся бы! Помнишь, на суде: обложил тройным загибом, конвоиры еще по хребту надавали? Зато теперь, после крещения, после училищных будней — робеешь, Друц-лошадник?

Никогда раньше робости за тобой не водилось...

— А вот от какой беды вас Господь уберег, батюшка — сего не понимаю.

— От языка моего длинного, да от скудоумия. Я ведь уж совсем было собрался поведать иерархам церкви нашей о сути Договора мажьего! А ну как поддались бы дьявольскому искусу! нашли бы способ меж обычными людьми Договор заключать!

— Искус?! — изумился ты. — Не с чертом ведь Договор подписываем — друг с другом! Вон и мы с Княгиней, когда на службу государственную нанимались, особый контракт подписывали. Вы же его и визировали, как епархиальный обер-старец! Значит, церковь одобряет...

— Ерунду молотишь, Дуфуня! — отец Георгий, разгорячившись, даже слегка пристукнул кулаком по столу, что за ним водилось крайне редко. — В том-то и весь страх, весь ужас, что церковь одобряет! одобрит! возражать не станет! А государство — тем паче. Ты пойми: ежели узнают, да способ найдут, как без учебы человека всему, чему угодно, научить, будь он хоть лоботряс распоследний, хоть тупица — многие за это ухватятся. Отец сыну бесталанному дело передаст; начальник себя на подчиненном тиснет! А по-старому вскоре никто ни учиться, ни учить не захочет! Понял?

— Простите, отец Георгий, дурака: не понял! — честно признался ты. — Ну, будет пекарь-лекарь своего подмастерья через Договор учить... В чем беда?

— Да неужто не понимаешь?!

Лицо батюшки пошло красными пятнами. Но одернул себя отец Георгий:

— А ведь верно! Не понять такого сразу; я и сам, пока дошел... Видишь, Дуфуня: плохой из меня учитель, плохой толкователь. А будь меж нами Договор — все б ты понял! И верно меня Господь вразумил: нельзя такого людям открывать! Если даже ты, маг в законе... Давай иначе подойдем: знаешь ведь, не бывать оттиску лучше оригинала! Даже вровень не получится! Ты, Валет Пиковый, своего ученика только на Валета выучить сможешь; и то — в лучшем случае.

— Вряд ли, батюшка. Данька Алый — он выше Десятки и не поднялся бы, останься жив. А перед ним...

— Тебе б, Дуфуня, архивы уголовные полистать... Знаешь, что, к примеру, Валеты козырные сорок лет назад творили? А пятьдесят? А в начале прошлого века? Сейчас такое не всякому Королю под силу! Мельчает порода мажья, уходит сила водой в песок. Станут иные люди через Договор ремеслам-искусствам учиться — конец людям! В дикость скатимся! Теперь понял?

— Понял, — с трудом выдавил ты.

Ох, боже ж ты мой! — смог наконец представить. Неприглядное зрелище выходило, глаза б не видели. Не Божий промысел, никак не Божий. Вот только...

И не заметил, как вслух заговорил.

— Так может, не маги виновны, отец Георгий? Не сила мажья, не «эфирные воздействия» — а сам Договор? Может, в нем грех? Хоть и не кровью подписываем, душу не закладываем — а на огне адском все одно скрепляем? Потому стоять старшему Козырю за левым плечом крестника — до окончания Договора? Глядишь, если бы маги учеников своих по-другому учили, как обычные люди друг дружку — и греха бы в том не было?

Отец Георгий ошарашенно уставился на тебя. Хотел что-то сказать — но ты, забыв на миг про епархиального обер-старца, полез на полку за Библией, раскрыл, непослушными пальцами принялся листать шуршащие страницы.

— Вот... сейчас, сейчас найду... Ведь и Христос чудеса творил! Тысячи пятью хлебами кормил, воду — в вино... Лазаря воскресил! Сейчас бы его мигом: трупарь, некромант! — и в петлю!

— А тогда — на крест, — ровный голос отца Георгия окатил тебя ведром ледяной воды. — Ты, Дуфуня, и сам не знаешь, в какие язвы персты вложил. Над этим вопросом лучшие богословы не первую сотню лет головы ломают. Одни ересь говорят, как ты: магом был Иисус, великим магом — за то и пострадал! Когда судили Его властью светской и духовной, когда на Голгофу отправляли — это первый суд над магом был, первая казнь за «эфирное воздействие». А значит — ничего в ворожбе богопротивного нет, раз и сам Сын Божий...

Отец Георгий не договорил, торопливо перекрестился.

— Опять же, святые чудеса творили...

— Вот! — не удержался ты. — Ну, Господь, я понимаю... все в Его власти, не нам судить деяния Его!.. Но святые-то — люди!

— Все верно, сын мой, люди они были. Оттого и возражают еретикам богословы-ортодоксы: творились чудеса именем Божьим и во славу Его. Маг же творит эфирное воздействие от своего имени, сугубо корысти ради. Хоть своей, хоть чужой — но кто-то, так или иначе, выгоду мирскую от его волшебств имеет. Святые от чудес пользы личной не имели. Потому и было это — чудо Господне; а мажья работа — ворожба мерзкая, богопротивная, от дьявола идущая. Тут Православная церковь, как сие ни удивительно, полностью сходится и с католиками, и даже с авраамитами: последним всякая ворожба запрещена строжайше, поскольку искажает замысел Творца. О магометанах я и не говорю — Магомет чудес не творил, ему их после чернь приписала...