Воровской цикл (сборник) - Олди Генри Лайон

— Ровней? — проклятый Дух словно мысли подслушал. — А если так?

Падают сверху перышки.

Опускаются людьми.

Теми, которые крылья... которые за плечами.

Вот: играет на клавикорде Фира-Кокотка. Вот: развеселившись, сбив ермолку на затылок, распевает «А клейничкер винтелэ»[66] Абраша-Веронец. Вот: Ефрем Жемчужный приник к гитаре, оглашая ночное небо над табором — «Да ту, мри тэрны хуланы, подэка бахтало дэстой!»[67] Вот: замирает зал, внимая тенору-гиганту во фраке. Вот: бродячий лирник, мальчишка-флейтист...

Холодно Федору-большому. Зябко. Страшно смотреть; страшно слушать. От всех по кусочку живому оторвать, в кучу собрать, ладонями сбить воедино — что из чужого-живого получится?

Оттого и страшно Федору, что уже знает он — что.

Уже получилось.

— А я? я где?!

Губы сами шепчут, сами дышат: «Где — Я?! скажите?!»

Дух Закона совсем рядом встал. Не за плечом, не — крылом, а просто так.

Ответил грустно:

— А тебя-то и нету, мальчик мой. Не было у тебя таланта к такой магии. Родился ты без него. Значит, без толку сетовать: где ты, только ты и никто больше? С миру по нитке, с бору по сосенке, да чудо-Договором сверху прихлопнуть — вот и весь твой сегодняшний талант. Большой, ан не твой.

— Врешь! врешь, сволочь!

— Если бы... нет тебя, мальчик, в том таланте. Ни капельки.

— Врешь!

Ох, и размахнулся Федор! ох, и ударил! Хоть чуть-чуть, а поделиться болью с ее причинившим! Впрочем, заранее знал: как ни бей, все равно ему, Федьке, стократ больнее выйдет — ибо сыщется ли под небом удар сильнее, чем тот, который мигом раньше пал на буйну голову?

— Получай, жихорь!

Угадал.

От своего же удара по земле покатился. В башке звенит, где-то в небе Акулина причитает, сокрушается; а едва развиднелось, едва перестали багровые мухи роиться — вон он, Дух Закона, рукой подать.

Присел на корточки, встать помогает.

Чуть не плачет:

— Ну, дурак! вот дурак! Говорил же: меня в вас побольше прочих будет, меня бить — себя губить!.. ой, дурак!..

Одна радость у Федьки: пока по земле-матушке катился, все перья воробьиные измял. Всю пыль в пыль растер. Нет больше живых картинок. Маленькая радость, а своя.

Не краденая.

— Тут ты прав, — Дух Закона опять на бревно взгромоздился, мимо Федьки смотрит, моргает. — Эта радость не из краденых. Как ты кричал: «Получай, жихорь!»? — видишь, мальчик, это был ты... Кус-крендельский леший. И когда на нож Петюнечки лупоглазого шел — тоже ты был, подлинный.

— И когда Договор твой заключал?! когда руку — в огонь?!

— И когда Договор. И потом еще — некоторое время. И сейчас; только сейчас тебя в тебе мало. Днем с огнем не сыскать. Знаешь, был один мудрец, все ходил при солнышке с фонарем; «Ищу человека!» горланил. Тебе бы такого мудреца — чтоб походил по Федьке, поискал... вдруг отыщется?

Огляделся Федор вокруг.

Паутина.

Учителя.

Паутина...

— А ты, выходит, здесь главный паук?

Не обиделся Дух Закона:

— А ты? — вопросом на вопрос ответил.

II. АЛЕКСАНДРА-АКУЛИНА или СТАЛА МУХА ПАУКОМ, ПАУКОМ...

Оставайся же с твоими волшебствами

и со множеством чародейств твоих,

которыми ты занималась от юности твоей;

может быть, пособишь себе; может быть, устоишь. Книга пророка Исаии

— ...А ты, выходит, здесь главный паук?

Не смотрит Федя на Духа, в землю глядит.

Зато я смотрю! пусть он сам глаза отводит! пусть — первый!

Не отвел.

— А ты? — в ответ интересуется. Вроде как у Феди спрашивает, а на деле в мою сторону прищурился.

— Что — я?

— Паук, выходит, тоже. Раз паутину рвать не желаешь.

Да врешь ты все, паучище! запутать нас хочешь!

— ...знаешь, девочка, есть такой старый анекдот. С финальной репликой: «И ты, Сара, права!» Так вот: и ты права. Все мы тут — и мухи, и пауки. Сами сети плетем, других в них ловим, и сами же попадаемся. Я, вы, они...

Это он в сторону фигур, паутиной заплетенных, рукой махнул. Отчаянно махнул, безнадежно. Будто за нить дернули, рука и откликнулась — рывком.

Мне даже на миг его жалко стало.

— Нет мне резона вас запутывать. Говорю ж: сами запутались, без меня. Я вам наоборот, выход предлагаю, а вы — запутывать...

— Выход? Откуда? Отсюда?!

— Мог бы обмануть. Сказать: «Отсюда». Только не стану я вас обманывать; отсюда вы по-любому выйдете. Сильными выйдете, иного Туза тузовей. Гордыми; умелыми. Только... не ваше это все, понимаете?

— Да как же не наше?! — изумляемся мы с Феденькой в один голос. — Ну, от учителей взяли — так любой ученик от учителя берет! Теперь — сами умеем.

— Сами?! — у Духа лицо его чудное аж багровыми пятнами пошло. Того гляди, взбесится, или расплачется, или удар его, беднягу, хватит. — Ну, тогда ты, Акулина, разуй глаза! может, дойдет все-таки!..

Думала — он снова с перьями воробьиными колдовать примется. Ан нет: шагнул в сторону, что-то на земле высматривать стал. Я пригляделась: муравейник. Обыкновенный муравейник, маленький совсем, и смотреть-то не на что; а он смотрит. Ну и мы с Феденькой смотрим — чего он нам на сей раз покажет?

Показал!

Забегали муравьи, засуетились, пенек еловый окружили; а один, чуть побольше, на пенек вскарабкался и сверху на других усиками шевелит. Глядь: и не муравьи это вовсе, а студенты на лекцию собрались, и я вместе с ними! И не пень уже передо мной — кафедра, а за кафедрой доцент Павлович бородку свою «клинышком» поглаживает, пенсне поправляет и заявляет, прокашлявшись:

— Сегодня мы с вами, барышни и господа, студенты и студентки, приступаем к изучению курса общей зоопатологии, одного из основных курсов ветеринарии. Итак, запишите тему вводной лекции...

Сидят студенты со студентками, барышни с господами; пишут, скрипят перьями — и я вместе со всеми. А преподаватели за кафедрой чехарду учинили: вот уже доцент Ганнот фармакологию нам читает, а вот и сам профессор Полюта курс общей физиологии открывает... Замелькали лица, годы, книги, конспекты, бессонные ночи перед экзаменами; коротко вспыхивает радость: сдала! на «отлично»! что сдала? кому? не важно; дальше, дальше... вот лаборатория, вот я в микроскоп выпятилась, в журнале лабораторном пометки делаю; а вот статья в «Вестнике ветеринарии»: дескать, новый препарат, разработанный совместно доцентом Ганнотом Вольдемаром Фридриховичем и врачом-исследователем 1-го разряда Сохатиной Александрой Филатовной, вдвое эффективнее излечивает... какую он там хворь излечивает — не разобрать... я только подивиться успеваю: как, уже — врач-исследователь 1-го разряда?!

А жизнь муравьиная мельтешит заполошно; вот я сама за кафедрой стою, и студенты меня слушают, скрипят перьями, а я им какую-то «паразитологию» читаю (новая наука? отродясь не слыхала!)... Потом книжные полки возникли, а на них — книги, толстые, в коричневом сафьяне, а на корешках, золотым тиснением: «Основы зоопсихологии»; «Фармакология в ветеринарии: общий курс»; «Зоогигиена»... И везде, тоже золотом, но помельче: проф. Сохатина А. Ф.!

Это я, что ли, профессор Сохатина?!!

А я-маленькая на кафедре тем временем студентам снова разные премудрости втолковываю, а сама про себя отмечаю: из этого, вихрастого, явно толк будет, в науку ему прямая дорога, а вон тот обормот...

Смотрю на себя-маленькую — узнаю? не узнаю?! Волосы-то у меня уже не рыжие — седые совсем, и очки на носу, щурюсь близоруко... Неужели я ТАКОЙ буду?!!

Буду, наверное, куда денешься? Одна радость — нескоро еще.

Поплыло все — где муравьи? где муравьишки? я где?! — мелькнуло в последний раз...

И сгинуло наваждение.

— Вот так: учат, — грустно улыбается Дух Закона. — Вот так: учатся...

* * *

А лицо-то у него нервным тиком прихватило, как в синематографе, когда пленка вперекос пойдет; нет, иначе — будто отражение в пруду, когда по воде рябь. Друцев прищур вдруг проступит! Рашель примерещится! за ней — другие, которые у нас за спиной ошивались, по ночам спать не давали, а теперь стоят вокруг, паутиной спеленутые; или вдруг — Феденьку своего увижу! Федя, ты?! не ты?! а дальше — и вовсе ужас: сама на себя в зеркало смотрю, только зеркало кривое да мутное! Изгаляешься, хозяин приветливый?! И вдруг понимаю: не изгаляется! Мы теперь — в Законе. А он, Дух Закона — в нас. Нет паутины, нет мух, пауков, нитей... мы есть.