Саспыга - Шаинян Карина Сергеевна

Расседлав Караша, я подхожу к костру. С Санькой все понятно, но второй здесь не к месту. Рыхлый, белорукий, вызывающе городской. Тесные джинсы, светлые кроссовки — носок правого уже оплавился и почернел. Воротничок полосатой рубашки выступает из-под темного джемпера. Сверху накинут драный ватник — я его помню, этот ватник, он уже год болтается на базе между седлами, ни у кого руки не доходят убрать его к остальной одежде. В «Кайчи» куча курток и пуховиков для недоснаряженных туристов, мог взять что-то нормальное, зачем эта дрянь?

А вообще, они тут отлично проводят время: на расстеленном у бревна пакете нарезаны сало, хлеб, лежат толстые хрусткие стволы зеленого лука. Свежий огурец. От его запаха рот наполняется слюной: последний раз я видела огурцы две недели назад.

— Думал, сейчас искать тебя поеду, — насмешливо говорит Санька. Я пытаюсь выдать остроумный ответ, но лицо у меня мокрое, а из носа течет от холода, так что я просто дергаю плечом и протягиваю покрасневшие руки к костру.  — Что, далеко ушел? — негромко спрашивает он.

— Далеко, — отвечаю я.

Санька ждет продолжения: обычно рассказывают, где нашелся потерянный конь, мало ли кому потом пригодится. Но мне почему-то не хочется вдаваться в подробности при этом белобрысом. Наконец Санька понимает, что больше ничего не услышит, и отводит взгляд.

— Кружку давай? — Он приподнимает полторашку, на треть заполненную прозрачным.

Это очень кстати. Я отпиваю глоток разведенного спирта; тело тут же становится теплым и мягким, в носу горячо толкается пульс. Санька тем временем сооружает бутерброд, протягивает Асе:

— На, бери еще…

— Спасибо, — говорит Ася. Обе руки у нее заняты, и Санька, помявшись, пристраивает бутерброд на корень рядом. Тот, который Ася держит в руке, еще даже не надкусан. Я присматриваюсь к ней и вспоминаю выражение «шоковая заморозка», вычитанное на упаковке фарша в супермаркете. Тихонько отставляю кружку с остатками спирта. Не знаю, что́ здесь происходит, но мне это не нравится.

Белобрысый заметно старше Саньки — лет сорока на вид, — но как будто старается соответствовать, пытается показать лихость, которой у него и в помине нет. Ну, это их самцовые игры, такое почти со всеми туристами бывает. А так вроде нормальный человек. Неглупое лицо, вежливый интерес, доброжелательная, слегка ошеломленная улыбка. На Асю посматривает радостно и чуть виновато, но она на его взгляды не реагирует.

— Чего не закусываешь? — спрашивает Санька, подвигая к белобрысому луковый ствол.

— Устал, аппетита нет…

Он вроде бы и правда устал, но подыгрывает лицом, едва не подмигивает, так что понятно: лук и сало с чесноком он не будет, у него планы, которым такие запахи могут помешать. Ася замечает его ужимки; ее плечо ползет вверх, будто она пытается незаметно загородиться, и я невольно морщусь. Показываю Саньке глазами, приподнимаю бровь: что за чудо? Чудо замечает, открывает было рот и зависает. Как будто пытается вспомнить, что надо сказать. Или придумать.

— А это Панночка, — говорит Санька. Мужик смущенно смеется и машет рукой.  — Жених ее. Вот, аж сюда искать приехал.

Я смотрю на Асю, но она только стискивает зубы. Ладно, Панночка так Панночка.

— Как вы быстро спохватились, — говорю я. Мне не нравится, что так быстро: она только сегодня должна была спуститься в деревню, а он уже ищет. Как с секундомером стоял.

— Я переживал, — отвечает Панночка.  — Слава богу, все обошлось.

Ася движением робота откладывает так и не надкусанный бутерброд и встает. Поднимает себя по негнущимся частям, будто собрана из ломких палочек.

— Чайник прихвати, — тут же реагирует Санька.

Панночка вскидывается:

— Дождь ведь! Давай я схожу!

— Пройтись хочу, — хрипло говорит Ася.

— Подожди, я с тобой.  — Панночка неловко отталкивается от слишком низкого бревна, и Ася наконец фокусируется на его обеспокоенном лице.

— Куда ты со мной? — яростно взвизгивает она.  — В сортир?!

Санька ржет в голос. Панночка оседает, и Ася мгновенно теряет запал; снова глядя в никуда, она деревянно выходит под дождь, даже не натянув капюшон.

— Только осторожно там, далеко не ходи! — кричит вслед Панночка. Объясняет нам, слегка смущаясь: — Лес все-таки…

Тут начинаю ржать уже я. Санька, все еще посмеиваясь, шевелит ветки в костре. Видимо, он сдвигает остатки телефона: ноздри режет вонь расплавленного пластика. Я перестаю смеяться.

— Что-то долго ее нет, — говорит Панночка, — пойду посмотрю.

— Сидели бы уже, — говорю я, — дайте человеку спокойно в кусты сходить.

Панночка не обращает на мои слова внимания, и это мне тоже не нравится. Он выглядит милым, заботливым и безобидным, но ведь так часто бывает. Скрывая беспокойство, я топчусь у огня, подсушиваясь, и буравлю взглядом сутуловатую спину уходящего Панночки.

— Откуда он взялся? — спрашиваю я, как только он оказывается достаточно далеко.

Санька оживляется:

— Вот только сегодня с утра явился, прикинь? И такой сразу: вынь да положь ему эту Асю. Ну и чё, сидит ревет прямо, говорит: что угодно дам, сам пешком пойду… — Санька стреляет в сторону быстрыми глазами.  — Аркадьевна уже не знала, куда деть его. Я ей и говорю: выдыхай, Аркадьевна, слышь, мне все равно в поход не идти. Сейчас все порешаю, второго коня у Ленчика возьму, найдем…

— Погоди, а разве Ленчик… — пытаюсь перебить я, но Санька не останавливается, будто боится сбиться:

— Думал, пару дней его по тайге покатаю и спущу, а там и Ася эта всплывет. Телефон новый купит или что там еще, где она там протерялась. Только бы не ревел…

В Санькиной истории зияют дыры, глубокие, как колодцы.

— Да ты добряк, — говорю я.

— Ага, добряк, — ухмыляется Санька.  — Пятнадцать рублей взял, — быстро шепчет он, — он бы больше дал, да я что-то ступил… — Он вдруг смущается: — Ты не думай, я бы не стал… Никто же не знал, что она правда здесь осталась.

В лучшие моменты своей жизни Санька выглядит как молодой индейский вождь. Но сейчас его лицо обмякло от выпитого, глаза бегают, а рот кривится и сжимается: подавить хитрую ухмылку, не брякнуть лишнего. Санька очень доволен собой. Санька врет так, что уши сворачиваются в трубочку. Единственная правда в его рассказе — сумма, которую он содрал с Панночки, да и это не точно. Но я не знаю, как к нему подобраться. Ткнешь носом в неувязки — и он мигом упрется и либо замолчит, либо будет с тупым упрямством повторять одно и то же, все сильнее настаивая на своем и искренне обижаясь.

С другой стороны — зачем спрашивать? Часов через шесть-семь Аркадьевна расскажет, как все было на самом деле, если мне еще будет интересно после того, как она откусит мне голову.

Я грызу огурец, зажевываю салом и вполуха слушаю, сколько зарабатывают на прокате лошадей вдоль трассы. У костра беззвучно возникает Ася — совсем не с той стороны, в которую ушла. Я машинально собираю бутерброд и вкладываю в ее руку.

— А просто уйти от него не вариант был? — тихо спрашиваю я.

— Не вариант, — тусклым голосом отвечает Ася.  — Но теперь все равно.

Я выглядываю из-под кедра. Дождь перешел в мелкую морось, и над Багатажем видны пронзительно-синие пятна чистого неба. Через поляну зигзагом пробирается Панночка, опасливо обходя привязанных коней и направляясь то к одной, то к другой группе кедров. Наконец он находит нужное направление и нацеливается на стоянку. Асю начинает трясти.

— Ладно, — говорю я, — пойдем палатки собирать. Как раз перевал проскочим, пока опять не полило.

Наверное, она меня сейчас ненавидит. Но кто-то должен это сказать.

— Да погоди ты.  — Санька вдруг суетливо хватает полторашку и мою кружку. Остатки спирта выплескиваются ему на руку.  — Ты вон даже не допила еще, куда торопиться?

— В баню, например, — говорю я.

— А, ну да, — тянет Санька. Я снимаю с костра чайник, подбираю спрятанные под бревном котелок и тарелку.  — Да погоди ты, куда рвешься? Завтра сходишь.  — Он привстает, старательно обтирая об штаны облитую руку; она уже покраснела, а он все трет. Я вытаскиваю из щели в бревне испачканный сажей пакет из-под посуды.  — Ну ладно тебе, давай завтра спустимся, зачем спешить?