хорошо, в такой снегопад все спят крепко, уж не знаю, почему погода так
действует на людей. Мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то проснулся и стал
задавать вопросы. Или вообще решил, что я сбегаю. Нет, не на этот раз. У меня
было запланировано совсем иное.
Я вышел, тихо захлопнув дверь, и выждал пару минут, не окликнет ли меня
кто-то. Тогда я бы сказал, что иду покурить на свежем воздухе. На
кухне-то и так топор можно вещать, особенно после вчерашних посиделок. Но к
счастью, никто не проснулся.
Было зябко. Я старался идти как можно быстрее. Путь мой лежал на автобусный
вокзал. И нет, повторюсь, я вовсе не сбегал. И параноил насчет того, что кто-то
из моих приятелей заметит, что я ушел вовсе не поэтому. И даже не потому, что
задумал что-то опасное и противоправное.
Просто есть вещи, которые хочется оставить для себя и только для себя.
Это не хобби, не тайное увлечение. Это то, от чего я бы и рад избавиться, но
продолжал делать. Зачем? Сеанс мазохизма, не иначе. Может, какая-то крошечная и
наивная часть меня, спрятанная глубоко-глубоко надеялась на какие-то перемены.
Но это вряд ли. Чтобы поверить, что перемены возможны, наивность требовалась
запредельная. А может, это было для меня как ледяной душ. Страшно не хочешь
поворачивать кран, заранее содрогаешься, но все равно лезешь под это орудие
пыток, зная, что оно поможет тебе быстро проснуться и прийти в себя.
Я терпеливо ждал, пока двери вокзала откроются, переминаясь с ноги на ногу.
Как только ограждающая решетка была поднята, я направился к будке телефонного
автомата в дальнем углу. Немного подул на руки, чтобы они отогрелись. Щель для
монет кто-то заклеил жвачкой, я брезгливо отлепил ее, кинул несколько монет и
набрал код Вирров. Отсчитал пару гудков, несколько раз повернул диск и стал
ждать. Закрыл глаза и старался дышать глубоко.
Я никогда не отвечал, когда трубку брали. Я слушал, просто слушал. В этот
раз ждать пришлось довольно долго, и часть меня уже обрадовалась, что должно
быть, дома никого нет, и уже скоро можно будет с чистой совестью повесить
трубку. В этот раз обойдусь без ушата холодной воды. Ну или помоев.
Но трубку все же подняли. Сердце пропустило удар.
Но это была всего лишь Эмила, служанка. Я хорошо ее помнил − крупную веселую
женщину средних лет. Больших трудов ей стоило натягивать чопорную серьезную
мину, в моменты, когда она накрывала на стол, или разбирала материн
гардероб. У нас дома не терпели неуместного веселья.
− Слушаю! − повторила она несколько раз.
Ох, сколько раз ей доставалось за это «слушаю». По мнению матери, взяв
трубку, нужно гулко и значимо отчеканить название поместья, не забыв, конечно,
титулов ее хозяев. Чтобы все понимали и осознавали, куда позвонили. Но Эмила
была кремень. То не забудет про титулы, но все равно в конце добавит неизменное
«слушаю», то начнет орать в трубку, что мол, ничего ей в клятом телефоне не
слышно.
Я бы с удовольствием поболтал с ней. Мы были дружны, как и с остальными
слугами. Но не стал − домашние могли быть в той же комнате. Если они узнают,
что это я, бедняжке попадет.
Уже второй раз я намеревался повесить трубку, как вдруг услышал какой-то
шорох и возню.
Я похолодел. Быстро протянул руку к металлическому язычку отбоя, но она
успела. Она всегда успевала.
− Ну, здравствуй. Сын…
Маменьке определенно нужно преподавать актерское мастерство. Искусство
интонаций, как вложить в самую простую и нейтральную фразу и презрения, и
холодной иронии. Паузы в нужных местах. И все это таким подчеркнуто спокойным
тоном. От которого тем не менее цепенеешь. Моя рука замерла над язычком. Вот
чего мне стоило быть чуть расторопнее и все-таки нажать на него?
− Что же, я наслышана о твоих похождениях. Мне звонили из бесплатной
окружной больницы…
Черт. Черт. Черт.
Надо было слышать, как она это говорит. «Мне» − и сразу перед глазами
портрет в золоченой раме, величественный профиль богини. «Бесплатной
окружной больницы» − мелькают оплывшие грязные лица, расцвеченные синяками, ряд
шатких коек, пожелтевшие матрасы с пятнами клоповьих гнезд. И какая же
невероятная, просто космических масштабов несправедливость, что эти два явления
из столь разных миров вдруг столкнулись в одном предложении!
Ну кто, кто додумался позвонить в Вирры? Зачем? Потому что думали, я сдохну
от того припадка? И что с того? Обязаны они извещать всех родственников, даже
если пациент совершеннолетний? Хотели как лучше? Или надеялись, что вся родня
примчится за своим потерянным сыном и озолотит лечебницу? Могу только
представить, что они услышали от матери.
Каждый раз я надеялся, что смогу вовремя отключиться. Услышу, что все живы,
и ладно. Или вообще не стану звонить. Или хотя бы выслушаю ее спокойно. Пусть
экспромт каждый раз был разный, но суть-то одна. Я неблагодарный, ужасный сын,
который хочет свести ее в могилу, но я сам плохо кончу, и очень скоро. Потому
что я запятнан грехом, я падаю в пропасть, я отрекся от своих корней, нужное
подчеркните. Но она каждый раз умудрялась добраться до самой моей подкорки.
В этот раз меня добил тот факт, что она в курсе моих последних приключений.
То-то в больнице на меня так пялились в самом конце. Сочувствовали, не давали
полиции сильно доставать вопросами… Отвратительно.
Я проживал все мои обычные стадии, слушая ее монолог. Вот ее голос начал
срываться, вот пошли переходы от почти крика к пророческому шепоту. Зловещему
такому, в кино люди умирают после таких вот разговоров. А я так и стоял замерев,
как олень в свете фар, и мечтал о том, чтобы пол разъехался и сомкнулся над
моей головой. Потому что такая тварь, из-за которой ей звонят из
бесплатных больниц недостойна топтать эту землю. А когда в трубке, наконец,
раздались гудки, я встряхнулся, и вылетел из будки.
Какое-то время я шел, почти бежал, не разбирая дороги, будто бы опасаясь погони. Гудки машин несколько вернули меня в реальность, и я свернул подальше от проезжей части. Все-таки пора завязывать с больницами. Да и помирать прямо сейчас я не буду. Вот назло, не буду. Пусть первый порыв, после таких-то напутствий из родного дома −
нырнуть под ближайший грузовик. Не дождетесь.
До одиннадцати у меня еще было время. Нужно успокоиться. Уговорить себя, что
я последний раз звонил в Вирры, пусть это и не так. Пройдет месяц, два − я
снова наберу этот номер. Но сейчас надо немного прийти в себя. В этот раз
холодный душ был прямо что надо.
Ноги привели меня к воротам кладбища, и я усмехнулся этим мрачным намекам
мироздания. Прислонился к решетке и закурил. Руки закоченели до невозможности.
Я глубоко затянулся и уставился в небо. Мысли понемногу прояснялись.
Нужно найти, где согреться. Сегодня все-таки важный день. Опять начало мести
и становится сложно различать окрестности. Судя по всему, я забрел в один из
тех дурацких районов, где нет ни одной даже самой крохотной забегаловки −
сплошь пустыри или ряды панельных многоэтажек. И кладбище еще это. Транспорта
никакого не видать, вот уж угораздило!
Я решил срезать путь прямо через захоронения. Все-таки при таком ветре лучше
оказаться среди памятников, а не на открытом проспекте. Руки поглубже в рукава
и как можно быстрее! Но из-за метели все вокруг быстро стало неразличимым. В
голове не осталось никаких мыслей кроме «вперед, скорее». Кажется, кладбище
бесконечно. Кажется, такими темпами моя пневмония вернется. Или я вообще
замерзну здесь.
Хуже всего пришлось рукам. Я тер ладони, дышал на пальцы, но все без толку.
Пальцы выкручивало, так, что хотелось кричать.
