Старик усмехнулся. Видно было, как уголки губ сами собой ползут вверх при воспоминаниях о тех годах.
Я хотел спросить, что заставляло его бродить по лесам и болотам, когда где-то остался уютный семейный очаг и родные люди. Не может быть, чтобы азарт держался так долго: любого странника в конце концов посещают мысли о семье и доме. Но не стал. Кто знает, каким мог бы быть ответ? Мне кажется, сам Джейкоб Орланд первый не смог бы сказать наверняка. Возможно, он сказал бы что-то вроде: "Я действовал как во сне", и это будет самым адекватным объяснением.
- Он не пытался на вас напасть?
- Нет... о, нет. Он вообще, кажется, был очень миролюбивым. Ему хватало трудностей, с которыми приходилось бороться. Когда нас разделяли уже не мили, а сотня, иногда даже десяток метров, я, бывало, подстреливал для него какую-нибудь зазевавшуюся зверушку. Сидел и смотрел, как Джейк младший рвёт её на части... зубы-то у него - ого-го! Нет, Джейк ко мне привык и воспринимал меня как часть своего окружения. Он кочевал следом за тёплыми ветрами по Норвегии, Швеции и Финляндии, а я следовал за ним. Везде и всюду. Тогда же я и дал ему это имя. Назвал его в честь своего сына.
Я вдруг понял, что старик сейчас расплачется. Голос его по-прежнему был рыком животного, но где-то глубоко в горле, как закипающая в чайнике вода, клокотали слёзы. Уголки глаз в засохших гнойных отложениях, не верилось, что через эти корки способна просочиться хотя бы одна слеза.
- А... - перед моим внутренним взором проплывали сцены из мультиков про Тома и Джерри, и безумные пары из Looney Toons. Что и говори, а те ребята, гонявшиеся друг за другом не одно десятилетие, вряд ли могли бы быть ближе, чем эти двое. - Неужели не было других охотников? Сейчас (я говорил, конечно, про Финляндию) по лесу нельзя ступить и шага без ведома лесника или егеря.
- Другие охотники им не интересовались, - сказал старик. - Должно быть, я один такой чокнутый. Никто не рисковал связываться с лесным призраком. Кто-то распускал слухи. Кто-то говорил: "Увидеть его - значило получить известие о скорой смерти, пойти за ним - значило заблудиться на болоте и сгинуть, не попрощавшись с родными и семьёй". Ты ничего не слышал о Вечном Охотнике? Хотя вряд ли, кто будет вслушиваться в охотничьи россказни, даже если доведётся возможность их услышать... Вечным Охотником эти люди прозвали меня. Они считали, что я охочусь за Белым Призраком уже не первую тысячу лет, мщу ему за что-то ужасное. Идиоты! Если я такой древний, как бы они объяснили мою малышку двенадцатого калибра? Потомки Нибелунгов выродились в суеверных слюнтяев, которым только и стрелять, что кроликов да фазанов. Эх, малыш, знал бы ты, что мы пережили вместе!
Я пожал плечами.
- Вы его убили.
- Убил, точно. Я проснулся нынче утром и понял, что пристрелялся окончательно. Что я подстрелю Джейкоба Орланда третьего, и даже если выстрелю с закрытыми глазами, попаду ему в голову. Ну, или в сердце. Ранение должно быть смертельным. В конце концов, ничего не может длиться вечно, и всё начатое должно когда-то быть закончено.
Я ожидал, что отель вспыхнет как ёлочная гирлянда: выстрел переполошил, наверное, даже мёртвых зверушек, которые испокон веков находили покой в хвое под тянущимися к солнцу елями; но свет зажёгся только на крыльце и в холле на первом этаже. В ореоле этого света я и увидел спешащих к нам людей. Там были все, с кем я успел познакомиться: была Анна Николаевна, Филипп, Пётр, обе санитарки с фонарями, точно большие светляки, и с какой-то арматурой наперевес. И ещё с полдюжины незнакомцев - пациенты.
- Чем вы теперь займётесь? - спросил я, вновь повернувшись к отцу моего друга. Или лучше сказать - воображаемого друга?
Он начал говорить, но голос звучал как записанный на плёнку:
- Сначала помоюсь. Потом выпью столько виски, сколько смогу. Потом просплюсь и выпью ещё столько же.
- Боюсь, виски здесь не найти. Даже пива. Поверьте мне, я узнавал.
- Ну что же, - сквозь щетину проросла ухмылка, - тогда напьюсь газировки. Так, чтобы пузырики в носу лопались.
Обитатели санатория встали от нас метрах в десяти. Все, с кем я общался накануне: Пётр, Филипп, Анна Николаевна, сверлили нас глазами, Ружьё на коленях у незнакомца и то, что он только что пустил его в ход, заставляло хорошенько подумать над каждым следующим шагом. Старик продолжал:
- А потом отлежусь и, наверное, начну собираться домой, - господин Орланд обернулся и, окинув собравшимся долгим взглядом, спросил Анну. - Эй, мамаша! Можно у вас здесь помыться?
Анна Николаевна хрипло вздохнула, глядя на завитки сигаретного дыма, которые струились из уголков рта Джейкоба Орланда первого. Она была в рабочих штанах и в ночной рубашке с наглухо, до горла, застёгнутыми пуговицами. Портативную рацию, видно, оставила в доме, но след, там, где пластиковое крепление обхватывало ушную раковину, остался.
- Они не понимают по-фински, - сказал я.
- Как это не понимают? Что это за страна?
- Россия. Это Россия. До Финляндии добрых восемь десятков километров.
- Я слегка заблудился, когда прошёл Куусамо. Постой-ка! Но откуда ты взялся такой ценитель нашей речи?
Он меня не узнал. Наверное, я сильно изменился с тринадцатилетнего возраста. Ещё волосы вот отпустил...
- Жил некоторое время на севере, - не вдаваясь в подробности, сказал я. - Наконец-то увидитесь с семьёй, да?
- У меня сын, - повторил Джейкоб Орланд. - Ну и жёнушка, куда же без неё. Ты женат? Очень странное чувство, правда? Срывает башню... Последний раз я писал им больше года назад.
- Так давно?
Джейкоб старший захохотал похожим на воронье карканье смехом.
- Для них и это письмо было сюрпризом. Предыдущее было больше трёх лет назад. Наверное, со всеми соседями перетёрли: муженёк-то живой! Так и шляется по болотам. Но теперь всё закончилось... послушай-ка, ты не мог бы сказать своим русским друзьям, чтобы они на меня не пялились?
