Богдан и Алёшка (СИ) - "Anrie An"

Тогда, полтора года назад, в первых числах холодного и слякотного ноября, Яша засобирался в Москву. Вопрос о персональной выставке в одном из столичных залов был уже заранее решён, транспорт для перевозки картин заказан, открытие планировалось в декабре. Что ещё? Но Тропинину не терпелось сорваться с места и махнуть в столицу немедленно. Вообще-то все оргвопросы решал Богдан, но тут что-то пошло не так, кто-то из москвичей позвонил Якову, договорился о встрече. Или это не было связано с той выставкой, могли же у человека быть в Москве какие-то другие дела, о которых он ни с Богданом, ни с женой не хотел говорить? Да. Нет! Никто не знает. Никто не узнает никогда.

Отговорить – не вышло. Поехать с ним за компанию? Было бы заманчиво, но… не звал, навязываться не хотелось. Да и работать нужно было. Мучить детей дополнительными часами лекций по вопросам истории и мировой художественной культуры. Два месяца не появлялся ни в училище, ни в школе, выпросил у руководства отпуск за свой счёт с формулировкой «для работы над докторской диссертацией». Кстати, тогда честно прихватил с собой в лес распечатки сканированных материалов из архива, но папка так и пролежала на дне рюкзака, не раскрыл ни разу.

Конечно, будь Богдан рядом с Яшей в электричке, трагедии бы не случилось. Вряд ли удалось бы разрулить конфликт мирным путём, такие люди обычно слов не понимают. Но, что касается хорошей драки, был у него к сорока четырём (на тот момент) годам в этом неплохой опыт. После памятного случая с Мишкой он часто нарывался на кулаки беспощадных блюстителей нравственности (или просто озверевшей шпаны, без разницы). И его били, и он бил. Научился. Пришлось. Уяснил, что вдвоём всегда можно отмахаться даже от большой компании. Такое, правда, случалось редко. Обычно подкарауливали его одного и набрасывались толпой. Либо случайный приятель, не расположенный вступать в противоборство добра со злом, тихо исчезал с места происшествия ещё до начала каких-либо боевых действий. Всякое бывало. Так что вместе с Яшей они бы отбились как-нибудь. Или он бы один отбился, оттеснив Яшу в сторону. Потому что… ну, какой из этого щуплого существа боец? Не о чем говорить. От Веры, пожалуй, больше толку было бы в драке. Хотя бы крик подняла, позвала на помощь. Впрочем, будь Вера рядом с Яшей, нападать бы на него не стали. Или стали бы? Им же всё равно, причина любая: потому что гей, потому что еврей, потому что в очках, потому что закурить не дал, ответил дерзко, посмотрел как-то не так…

Вера объясняла вину Богдана по-своему: не надо было тому вообще приходить провожать Яшу. Или, по крайней мере, не стоило устраивать нежной сцены прощания. В самом деле, когда они целовались на перроне, мимо прошагала компания молодых парней, из тех, кого называют гопниками. Увидели, заржали, кто-то выкрикнул обидные слова – понятно, какие. Возможно, это были те самые нелюди, которые потом напали на Яшу в электричке. Узнали, вот и… Возможно, нет. Никто ничего не докажет.

Яшу долго избивали в тамбуре, издевались над ним. Никто из пассажиров не вмешался: то ли боялись, то ли молча одобряли. На одной из станций, почти у самой Москвы, его выбросили из вагона. Вероятно, ещё живого. Когда его нашли… То, что нашли, уже не было художником Яковом Тропининым – изуродованное мёртвое тело, жертва преступления, за которое никто не понёс наказания.

Богдан понимал, что, скорее всего, никогда не перестанет винить себя в произошедшем. А Вера ещё подливала масла в огонь, постоянно напоминала, упрекала. Ненавидел её в такие моменты, хотелось сомкнуть руки на её горле и сжать изо всех сил – просто чтобы замолчала. И будь что будет. Сдерживал себя. Даже не срывался на крик, разговаривал тихо и вежливо.

Общаться с ней не хотел, но приходилось. Принёс деньги на похороны, Вера отказывалась поначалу категорически, всё же уговорил взять половину суммы. Через полгода Вера как вдова и единственная наследница вступила в свои права, и он помог переоформить документы на дом, получить деньги за картины, которые неожиданно стали пользоваться спросом за границей. Вряд ли богатые любители живописи в Германии и Дании вдруг прониклись уважением к таланту трагически погибшего русского художника (русского, да, – несмотря на то, что он немного еврей). Вряд ли… Скорее всего, тут лакомым кусочком была сама мутная история его гибели. И жизни. Осознавать это было мерзко. Зачем они так, какое всем этим незнакомым людям дело до их отношений? До всего того, что касалось только их двоих. Ну, немного ещё и Веры, потому что… просто потому что Вера – это Вера. А как иначе?

Вера разрывалась между двумя одинаково острыми желаниями. Одно было – избавиться от всех картин, продать дом, уехать прочь из Фёдоровского. Другое – оставить всё как есть. Богдан загорелся идеей открыть в Фёдоровском музей в память о художнике Тропинине и уговаривал Веру стать хранительницей его наследия. Вера не сразу, но согласилась. Теперь требовалось убедить в необходимости такого музея местную власть. И вот он, выйдя за ворота кладбища и поменяв грязные резиновые сапоги на аккуратные ботинки (спасибо маме, постоянно заставляет брать с собой вторую обувь), зашагал в сторону центра. В большом старомодном портфеле у него (кроме завёрнутых в пакет сапог) были официальные письма из Союза художников и от директора училища. Наш земляк, талантливый пейзажист, пример юношеству (речь исключительно о творчестве, естественно), солнце земли славской и фёдоровской и всё такое.

Разговор в мэрии получился на редкость удачным. Зря он переживал. Творчество и краеведение – это сейчас модно. То бишь актуально. Память о знаменитом земляке – это очень важно. И для подрастающего поколения в том числе. Тем более, помещение готовое и экспонатов целый воз. Ремонт бы небольшой сделать, но это он, Богдан Репин, сам организует с привлечением спонсоров. Всё, что нужно от отдела культуры, – это ставка директора музея. Да, для Веры Тропининой, вдовы художника. И ещё уборщица, хотя бы на полставки. Экскурсоводы? Вера Александровна сама прекрасно справится. Ну, ещё будут помогать школьники, волонтёры. Да, школьницы, несомненно. Девочки у нас более инициативные, согласен. Биография? А что не так у художника Тропинина с биографией? Отец работал в совхозе бухгалтером, мать учила детей, бабушка, которая еврейка, в Фёдоровском и не жила, можно о ней вовсе не упоминать. Ах, не об этом? Ну, да, конечно. Непременно подкорректируем. Художник Тропинин вина не пил. Спортом занимался в свободное от живописи время. В походы ходил. Правда же, ничего смешного. Вёл вполне себе здоровый образ жизни. И, несомненно, любил свою дражайшую супругу Веру Александровну. А не какого-то постороннего искусствоведа. И трагически погиб от рук международного терроризма. Ладно, грабителей. Нет, что вы, всё в порядке. Господин Репин немедленно прекращает ёрничать. Да он и не начинал. Просто… тяжело всё это. Вам не понять. Простите.

В общем, несмотря на немного нервную атмосферу, результат переговоров был… не факт, что положительным, но и не отрицательным же. Он был. Это довольно важно, кстати, для результата – быть.

Богдан вышел из мэрии и вдруг почувствовал себя безмерно уставшим, физически и морально. Захотелось домой. Не в автобус, а вот чтобы мгновенно переместиться, как в фантастическом рассказе. На секунду даже поверил, будто это возможно, зажмурил глаза. Открыл. Грустно усмехнулся, упрекнул себя: «Что ты, как ребёнок, честное слово!» И двинулся вперёд, неторопливо. Не к автостанции, а к Яшиному дому. Про себя называл его так, по привычке. Конечно, к бывшему дому Яши. К будущему музею. Следовало рассказать об итогах переговоров уважаемой Вере Александровне. Будущему директору музея.

Шёл долго. Фёдоровское – посёлок небольшой, но весьма вытянутый вдоль Волги. Наконец, свернул в нужный переулок. Запоздало подумал, что забыл созвониться с Верой. Вдруг она не дома? От всех знакомых требовал звонков-предупреждений, не терпел сюрпризов. А сам… вот ведь человек рассеянный!

Калитка была заперта изнутри. Звонок не работал. Сотовый Веры был «вне зоны». Богдан дотянулся до окна, забарабанил пальцами по стеклу. И увидел Веру в глубине комнаты. Она сидела в кресле с вязаньем в руках. Постучал сильней, стекло вздрогнуло и задребезжало, Вера подняла голову, положила свою неоконченную работу на подлокотник кресла и замахала руками: видимо, испугалась, что ещё чуть-чуть – и стекло разлетится вдребезги. Вышла из комнаты и через несколько минут появилась во дворе, открыла калитку.