Нижний Ист-Сайд знавал приливы и отливы: бедный, богатый, район среднего класса, сверхбогатый, бедный. Один год здание с вызовом подражало романтической нищете, которая предшествовала эпохе сверхсветового накопления. В следующем году оно по-настоящему обнищало, хозяева обанкротились, а кредиторы снесли тонкие, как бумага, перегородки и сдали внаем обширное пространство этажей. Магазинчики сбывали табачный лист для сигар богатеньким хипстерам вместе с мешочками генно-модифицированного снадобья, предназначенного для разрушения определенных участков мозга; потом они продавали по продуктовым талонам молоко отчаявшимся матерям, которые прятали глаза от продавцов. У торговцев было чутье на витающие в воздухе перемены, и они быстро меняли ассортимент.
Леон, проходя через свой район, ловил ноздрями ветер перемен. В магазинах появилось больше скидок, высококалорийных винных напитков и стало меньше дизайнерских низкоуглеводных продуктов с приложенными к ним буклетами Ассоциации здорового питания, поясняющими их пищевую ценность. Светились объявления «В АРЕНДУ». На строительной площадке уже неделю никто не работал, на закрытой будке дежурного наросла плесень граффити.
Леон не возражал. Он вел простую жизнь – причем не по-студенчески простую. Его родители приехали в Ангилью из Румынии в поисках налогового рая и в надежде на видные посты бухгалтера и охранника. Только время они выбрали неудачно – прибыли в разгар экономического апокалипсиса и доживали жизнь в вертикальных трущобах, бывших когда-то роскошным отелем. Единственные румыны среди мексиканцев-нелегалов, фактически рабов, они выменивали умение писать слезные письма в мексиканское консульство на уроки испанского для Леона. Мексиканцы рассасывались – преимущество рабства де-факто над рабством де-юре в том, что фактических рабов в кризис можно отправить подальше, сэкономив на их питании и содержании, – и родители, наконец, остались одни, как на ладони. Тогда местные власти их заметили, и пришлось уходить в подполье. О возвращении в Бухарест речи не шло – покупка авиабилетов была так же недоступна, как частные реактивные самолеты, на которых прибывали в аэропорт Уоллблейк и улетали обратно уклонисты от налогов и азартные игроки, рискующие большими деньгами.
Три года семья Леона провела на нелегальном положении, а жизнь становилась все тяжелее и тяжелее. Они побирались на дороге, и загар понемногу скрывал их этническую принадлежность. Через десять лет, когда отец создал маленькую бухгалтерскую контору, а мать стала содержать магазин одежды для сходящих с борта круизных лайнеров туристов-однодневок, те времена стали казаться сном. Но поступив в провинциальный университет и оказавшись среди мягкотелых богатеньких детей владельцев тех состояний, учет которым вел его отец, Леон вспомнил все и задумался: сумели бы эти детки в сильно изношенных лохмотьях найти себе ужин среди придорожного мусора?
Простая жизнь в Нижнем Ист-Сайде его успокаивала, внушала, что он все еще ведет счет в игре, обладая тем, чего никогда не будет у его соседей, – способностью вращаться между мирами богатых и бедных. Леон не сомневался, что где-то в этих мирах таится секрет: как урвать кроху от великих мировых состояний.
– К тебе посетитель, – сказала Кармела. Кармелой звали секретаршу. Она была пуэрториканкой, но так много поколений назад, что Леон говорил по-испански лучше нее. – Я попросила подождать в Гостиной.
В «Эйт» было три «зала заседаний»: название, которое не передавало всей прелести обстановки, тщательно украшенной фигурно выстриженными деревцами и кустами. В них было на удивление удобно, а легкий ветерок доносил еще более легкий аромат жимолости – такой натуральный, что Леон гадал, не гонят ли его из оранжереи на другом этаже. Он бы так и поступил: лучшая имитация получается из настоящего продукта.
– Кто там?
Ему нравилась Кармела. Сама деловитость, но ее дело – посочувствовать: подставить плечо, чтоб вы на нем выплакались, и стать абсолютно надежным хранилищем сплетен целой фирмы.
– Представитель, – сказала она. – Имя – Бюль. Я прогнала лицо и имя по базе – практически ничего. Узнала только, что из Монтенегро.
– Чей представитель?
Она не ответила, но посмотрела многозначительно.
Новый чанник прислал к нему своего представителя! Сердце у Леона застучало, а манжеты вдруг показались слишком тесными.
– Спасибо, Кармела.
Он поправил манжеты.
– Отлично выглядишь, – сказала она. – Я включила кухню и настроила интерком на свой голос. Если смогу чем-то помочь, дай знать.
Леон ответил слабой улыбкой. Вот почему на ней держался весь бизнес, вот почему она была душой фирмы. «Спасибо», – выговорил он одними губами, и она в ответ ловко и коротко отдала честь, приставив к виску один пальчик.
Такой «представитель» в «Эйт» был неуместен, но она не имела ничего против них. Леон понял это, едва войдя в Гостиную. Женщина встала, вытерла руки об удобные джинсы, смахнула со лба челку серо-стального цвета и улыбнулась ему, словно говоря: «Не забавно ли, что мы здесь встретились?» Леон дал бы ей лет сорок – хипповатая, не без морщинок, но похоже, что на внешность ей плевать.
– Ты, должно быть, Леон, – сказала она, протянув ему руку. Коротко подстриженные ногти, теплая сухая ладонь, крепкое пожатие. – Как мне здесь нравится!
Она обвела рукой комнату.
– Фантастика!
Леон понял, что уже влюблен, хотя еще не сказал ни слова.
– Приятно познакомиться, мисс…
– Риа, – подсказала она. – Зови меня Риа.
Она села в зеленое кресло, сбросила с ног удобные мужские туфли и подтянула ноги под себя.
– Я никогда не ходил здесь без обуви, – сказал Леон, поглядывая на ее мозолистые подошвы – ноги человека, который много ходит босиком.
– Попробуй, – нетерпеливо помахала она. – Попробуй, я просто требую.
Он снял свои туфли ручной работы – продукт дизайнера, покинувшего стезю литературного критика, чтобы стать сапожником, – и, пошевелив пальцами ног, стянул носки. Земля под ногами была… Теплой? Холодной? Идеальной! Он не находил для нее слов, но каждое нервное окончание на его чувствительных подошвах звенело от восторга.
– По-моему, тут что-то прямо в нервы проникает, – сказала она. – Наверняка. Поразительно.
– Вы здесь лучше освоились, чем я, – заметил Леон.
Она пожала плечами.
– Помещение явно устроено, чтобы производить впечатление. Глупо было бы не впечатлиться только ради того, чтобы показать себя крутой. Я впечатляюсь. А еще, – она понизила голос, – а еще мне интересно, пробирается ли сюда кто-нибудь украдкой, чтобы потрахаться на травке.
Она смотрела серьезно, и Леон старался сдержаться, но смешок все равно вырвался из груди, а за ним и настоящий смех, и она расхохоталась, и они смеялись до боли в боках.
Он шагнул к сплетенному из живых ветвей шезлонгу, но передумал и сел прямо на пол, позволив моховому ковру щекотать ступни, лодыжки, ладони и запястья.
– Очень жаль, если никто не додумался, – с деланной серьезностью заметил он.
Она улыбнулась, на щеках показались ямочки, пролегли морщинки у губ и у глаз – все лицо улыбалось.
– Не хотите поесть? Выпить? У нас тут много…
– Давай перейдем к делу, – перебила она. – Не в обиду будет сказано, но благая часть – не в еде. Еды мне хватает. Я здесь ради другого. Ради благой части, Леон.
Он глубоко вздохнул:
– Благая часть. О’кей, к делу. Я хочу встретиться с твоим… – Как бы сказать? Нанимателем? Хозяином? Владельцем? – И махнул рукой.
– Можешь называть его Бюль, – сказала Риа. – Так, во всяком случае, называется материнская компания. Конечно, хочешь. Весь наш отдел разведки знал, что ты хочешь встретиться с Бюлем, – еще тогда, когда ты сам об этом не знал.
Леон всегда был уверен, что его рабочее место и переговоры мониторятся нанимателем, но только теперь осознал, что любая система тайного наблюдения может быть использована кем угодно, поскольку сами свойства тайной системы позволяют скрыть свою любознательность от жертвы.
