Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер

Я смотрю в окно на камбоджийскую ночь, и свет и пламя пляшут в небесах играющими драконами. Воздух шелестит. Целое богатство обрушивается с неба дождем.

Сампул — младший сын — крутой паренек. Он задирает пятнадцатилетнего Рита, и оба они дразнят разгильдяя Тарма. Но крутой Сампул вдруг сворачивается рядом со мной комочком, словно он задумал вернуться в яйцо.

Горе грома похоже на ярость. Я сижу, слушаю дождь. Рит играет, в его наушниках гремит стереофоническая война.

Все умирает, даже солнца, даже вселенная умирает, чтобы вернуться. Мы уже бессмертны.

Без нас Камбоджа снова станет крестьянской страной. Садики затянет лианами, будут реветь водяные буйволы, на полях зазеленеет рис, а мимо, пыхтя паром, помчатся паровозы. Сампул однажды спросил меня: не поезд ли делает дождь? И если пришельцы существуют, не будут ли они дорожить нашей Землей?

Я, может, и хотел бы остаться, но Агнет твердо решила уйти. Она уже потеряла одного мужа и не хочет потерять второго, а тем более — детей. Так или иначе, все это входило в договор.

Я залезаю в постель рядом с ней.

— Ты к ним очень добр, — говорит она и целует меня в плечо. — Я так и знала. Твой народ добр к детям.

— Ты не сказала, что любишь меня, — отзываюсь я.

— Дай мне время, — говорит она после молчания.

В эту ночь молния бьет в домик духа, укрывающий нашего неак та. Его крошечный золотой шпиль чернеет.

Мы с Гердой утром идем угостить духа бананами. Она, увидев разрушения, выкатывает глаза и начинает выть и рыдать.

Агнет спускается, обнимает и утешает ее и приговаривает по–английски:

— Ох, милый домик сломался.

Агнет никак не понять, какая это катастрофа и какая загадка. Неак та — дух отеля, он принимает или отвергает нас. Если салю небо его поразило — о чем говорит знамение? Что неак та рассердился и покинул нас? Или что боги хотят, чтобы мы ушли, и для того уничтожили нашего покровителя?

Герда в ужасе, я не сомневаюсь, что у нее хоть и бессловесная, но кхмерская душа.

Агнет смотрит на меня через плечо дочери, и я не понимаю, почему она так рассеянна, пока она не говорит:

— Документы пришли.

Значит, на этой неделе мы отплываем в Сингапур.

Я уже продал казино. Довериться мне некому. Я спускаюсь и отдаю ключи от своего орудия Среангу, который еще хотя бы ненадолго останется на охране.

Этой ночью, после того как дети засыпают, мы с Агнет ужасно ссоримся. Она бросается чем попало, бьет меня; ей кажется, будто я сказал, что хочу их бросить. Не могу добиться, чтобы она выслушала и поняла.

— Неак ma? Неак ma? О чем ты говоришь?

— Я говорю, что думаю: нам надо ехать сушей.

— Нет времени. Дата назначена, все заказано. Чего ты добиваешься? — Ее трясет от страха, рот сведен колечком мышц, шея напряжена.

Приходится мне искать монаха. Я даю ему много денег, чтобы заслужить пунью, и прошу его петь за нас. Еще я прошу его благословить наш багаж и на расстоянии благословить судно, на котором мы отплываем. Я глотаю страх, как кислую слюну. Я заранее заказываю пищу на пчум бен, чтобы он съел ее вместо меня, я хочу накормить моих умерших через посредника. Я смотрю на него. Он улыбается. Он — человек без оружия, без современности, без семьи, которая бы ему помогала. В какую–то минуту я ему завидую.

Я жду катастрофы, я уверен, что потеря нашего неак та предвещает большую беду; я боюсь, что море поглотит судно.

Но я ошибаюсь. Дельфины плывут перед носом корабля, выпрыгивают из воды. Мы тянем за собой трал, ловим рыбу, вытаскиваем тунца, тюрбо, морских змей и черепах. Уверяю вас, летучие рыбы в самом деле летают — взмывают над нашими головами, по ночам проносятся над палубой, как гигантские москиты.

Никого не мучает морская болезнь, бури не случается, плывем мы ровно. Море словно заключило с нами мир. Пусть себе, они для нас потеряны, они уходят.

Мы камбоджийцы. Мы умеем спать в гамаках и разговаривать. Мы перекидываемся шутками, подначками, намеками — порой в стихах, — музицируем, проводим время за картами и ба ангкун, игрой с орехами. Герда тоже играет, и я вижу, как другие дети ей поддаются. Победив, она визжит от радости и тянет руку между планками, чтобы достать завалившийся орех.

Все пассажиры ласковы с детьми и заботятся о них. Мы готовим на плитках, жарим по очереди. На такелаже отдыхают альбатросы. Герда по–прежнему не хочет говорить, поэтому я ночь напролет баюкаю ее, приговаривая: «Кином ч-моа Чаннарит. Оун ч-моа ай?»

«Я твой новый отец».

Однажды ночью что–то большое вздыхает в воде совсем рядом с нами. Сами звезды как будто собираются стайкой рыб, такие далекие и высокие, холодные и чистые. Неудивительно, что мы жадны до них, как жадны до бриллиантов. Если бы могли, мы бы обчистили все рудные жилы вселенной, но вместо этого мы обчистили самих себя.

Мы высаживаемся на Сентосе. Пляж курорта залит морем, но на его склонах разрослись временные консольные домики. Их стены растопыриваются крыльями летучих мышей за пластиковыми мостками, по которым мы идем прямо к холму.

Новейшая промышленность Сингапура.

Мы, живые мертвецы, направляющиеся к могиле, сходим с корабля на понтонный причал. Гладкие мостки опасно раскачиваются под ногами. Мы скользим и хватаемся друг за друга, чтобы не упасть. Среди нас нет пожилых, но все мы идем как старики на негнущихся ногах, ловя равновесие.

Все же у меня легчает на душе: остров еще полон деревьями. Мы уходим по тропе через джунгли, сквозь влажную тишину, к северному берегу, где перед нами встает Город Льва.

Сингапур высится над гаванью. Его гигантская копия Ангкорского храма блестит на солнце клинками кинжалов; его изрезанная береговая линия окаймлена четырьмя сотнями клиперов и белым лесом ветряных турбин. По склонам горы Фрейзер теснятся дома крестьян, выстроенные из дерева и подпертые сваями.

Днем прошел дождь. Я боялся бури, но небо расчистилось, стало золотым и лиловым, даже с лучами зеленого. Повсюду, где деревья уступают место соленой траве, словно вышедшие искупаться звезды, загораются светляки. Герда смотрит круглыми глазами. Она улыбается и протягивает к ним руку. Я шепчу ей кхмерское название светляков: ампил ампаяк. Мы забронировали номер под одним из навесов — крыльев летучей мыши. Только безумные богачи могут позволить себе на Сентосе отдельный номер. Даже бутылка воды здесь стоит очень дорого.

Попав внутрь, Агнет оживляется, даже опускается на одну из складных кроватей, разделенных занавесками из одеял. Глаза у жены блестят. Она усаживает Герду и Сампула на колени.

— Там внизу чудесные магазины, — говорит она. — И, Рит, техника — наиновейшая. Большие экраны, миллиарды миллиардов пикселей.

— Никто уже не говорит «пиксели», мам.

В ту ночь Герда начинает плакать. Ее никак не унять. Рыдает и рыдает. Наши друзья по кораблю ворочаются на кроватях и стонут. Две женщины сидят с Агнет, сочувствуют:

— О, бедняжка, она заболела.

Нет, думаю я, у нее разбито сердце. Она корчится и крутится на коленях у Агнет. Я без слов знаю, о чем она плачет.

У Агнет помятое лицо: на судне она не высыпалась.

— Милая, дай я выйду с ней на улицу, — говорю я. — А ты поспи.

Я беру Герду на руки, но она отбивается, как кошка. Ш-ш, ш-ш, ангел мой, ш-ш. Но ее не одурачишь. Она как–то чувствует, что происходит. Я стою, держа ее на руках, глядя на призрак Сингапура, слушая вой турбин над головой и плеск воды в бухте. Я знаю, что Герду не утешить.

Агнет считает наш народ добрым, потому что мы улыбаемся. Но мы умеем быть и жестокими. Отец Герды поступил жестоко, оставив ее, зная, что произойдет после его ухода. Жестоко желать, чтобы по тебе так тосковали.

На северном берегу я и сейчас вижу башни, подсвеченные только биолюминесценцией — леопардовыми пятнами синевы и золотисто–зеленого, остальное теряется в рукотворном тумане, дыму и испарениях.

Небоскребы теперь пустуют, никому не нужные: кто будет лезть пешком на семидесятый этаж? Как странно они выглядят: что толкало нас строить их? Зачем мы тянулись так высоко? Словно хотели сбежать с Земли, оторваться от почвы, создать новый сияющий мир.