Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов - Дозуа Гарднер

Еще есть звезды. Они светят всегда, сейчас они светят так же, как будут светить на палубу звездного корабля, и не станут ближе. И еще есть родившее нас море. И деревья, превращающие солнечный свет в сахар, чтобы питать нас.

Тут в небе над головой повисает гигантская морская звезда. Я в растерянности, чой мае. Что же это может быть? Другие такие же морские звезды переливаются полосами оранжевого, красного, зеленого. За ними строем летят гигантские бабочки, светятся голубым и лиловым. Герда, закашлявшись, умолкает и смотрит вверх.

Кабинки канатной дороги, протянутой от Фрейзера к берегу и дальше, к Сентосе, светятся декоративной биолюминесценцией.

— Ампил ампаяк, — снова говорю я, и Герда хоть на минуту затихает.

Мне не хочется уходить. Хочется остаться здесь.

И тут Герда снова начинает рыдать, как мое сердце.

Как бы она не порвала себе горло. Этот рев не унять. Я качаю ее, баюкаю, целую, но ничто не помогает.

«И ты, Герда, — думаю я. — Ты тоже хочешь остаться, да? Мы с тобой похожи».

На минуту я думаю, что мог бы убежать вместе с Гердой, переплыть пролив, спрятаться в Джохор–Бару, в диких зарослях заброшенных пальмовых плантаций.

Ноу нас теперь не хватит денег даже на еду и воду.

Я стою неподвижно, а ночь шепчет мне свои предложения.

Я не буду таким жестоким, как отец девочки. Я мог бы войти в это теплое море, раскинуться на воде среди рыб и плыть вечно. И тебя взять с собой, Герда.

Мы можем замереть и скрыться под землей.

Я протягиваю Герду на руках, словно предлагаю теплому лону моря. И она наконец засыпает, а я спрашиваю себя: готов ли я на это? Вернуться? С ней вдвоем?

Агнет трогает меня за локоть.

— Ох, ты ее укачал. Спасибо тебе большое!

Она обнимает меня за плечи, потом забирает у меня Герду, а я невольно противлюсь и вижу что–то тревожное, растерянное в глазах жены. Потом она коротко встряхивает головой, отгоняя смятение.

Я бы хотел, чтобы меня любили за мужество, а не за доброту. Но лучше так, чем никак, и я понимаю, что никуда не убегу. Мы все уйдем вниз.

На следующий день мы поднимаемся, онемевшие, гонимые сами не знаем чем.

На завтрак у нас китайская кашица с жареной соей, орехами, специями и яйцом. Наш последний день ослепителен. Нас слишком много, всем не уместиться в кабинках канатной дороги. Наш эконом–класс получает умную тележку, которая показывает дорогу и может подвезти багаж или детей. Она скрипит по мосткам от Сентосы, заливая нас бесконечными сведениями для туристов: «Раффлз», независимость с 1965 года, сингапурское чудо, кули, которых завозили как рабов, но которые внесли такой большой вклад в успех страны.

Мостки приводят нас на искусственный островок, занятый грузом, кранами и вагонетками. На главной набережной у бухты теснятся ларьки, торгующие лапшой, рыбой, ножами и сушеными ящерицами. Наш путь — к горе Фрейзер, за деревья. Мартышки преследуют нас, вырывают из рук мешки с бананами, взбираются на тележку, пытаются вскрыть багаж. Рит бросает в них камнями.

Закатные лучи падают сквозь деревья, словно в небе сияет сам Будда. Герда семенит рядом со мной, держась за мою руку. Вдруг она нагибается и поднимает что–то с земли. Это скарабей, панцирь его отливает бирюзовой зеленью, но из него выползают муравьи. Я слушаю их.

— О, Герда, это настоящее сокровище. Сохрани его, о’кей?

Там, куда мы уходим, ничего подобного не будет.

Вот и похожий на железнодорожный вокзал сингапурский терминал, врытый в скальный выступ. Он зияет пастью, заглатывает нас. Бетон смягчен ширмой свисающих ветвей — традиционно и со вкусом, думаю я, пока, коснувшись, не обнаруживаю, что они отлиты из пластика.

Это Сингапур, потому все здесь делается безупречно. «Зарегистрируйтесь! — призывают вывески на десяти языках. — Вдохните воздух роскоши».

Нас приветствуют красивые консьержки в серо–голубой форме. Одна спрашивает:

— Вы — семья Сонн?

Она такая же миленькая, какой будет когда–нибудь Герда, — лицо всех наций, улыбающееся, полное надежды на то, что еще можно сделать что–то хорошее.

— Я здесь для того, чтобы принять вас и позаботиться о вашем удобстве. — Она наклоняется, заглядывает в глаза Герде, но что–то в них заставляет ее запнуться, улыбка гаснет.

Краска с губ женщины, как бывает в кошмарах, вдруг расползается вверх, по всему лицу, словно Герда ранила, порезала ее.

Теперь глаза консьержки печальны. Она вручает Герде пакетик с нарисованным клоуном и цветной воздушный шарик. Герда держит подарки вверх ногами и морщится.

У консьержки для всех детей есть подарки, чтобы занять их, пока родители стоят в очереди. Содержимое отвечает возрасту и полу. Рит всегда относит себя к гикам — это шутка, но он получает пакет для гиков. Сотрудники терминала проанализировали его одежду и бренды. Я размышляю над странным совпадением: отец дал мальчику мое имя, только он — Рит, а я — Чаннарит. Он никогда не зовет меня отцом. Агнет обращается ко мне «Чанна» — изредка.

Красавица консьержка берет у нас бумаги и говорит, что сама сделает все, что нужно. Наша тележка прощается и скрипит за ней, на проверку багажа. Я рад, что она уехала. Меня раздражал ее приглушенный счастливый голосок. И ее мордочка игрушечного кролика.

Мы ждем.

Другие консьержки движутся вдоль разгороженной бархатными канатами очереди, предлагая с тележек воду, зеленый чай, питахайю и шардоне. Сколько бы мы ни заплатили, все мы, по большому счету, досье в процессе обработки. Мое упавшее сердце подсказывает, что Агнет вышла за меня, чтобы попасть сюда. Ей нужно было оплатить билет.

Никто нам не лжет, даже мы сами. Это больше, чем ложь; это похоже на миграцию животных, нас захватило что–то, чего мы сами в себе не понимаем и никогда прежде не сознавали.

Вдруг мое сердце твердо говорит: пришельцев нет.

Пришельцы — всего лишь предлог. Мы хотим что–то сделать, как хотели строить небоскребы. Это нового рода мечта, нового рода горе, обратившееся внутрь, но это не моя мечта, и я не думаю, что это мечта Герды. Она слишком сильно стискивает мою руку, и я знаю, что ей известно то, чего не выскажешь словами.

— Агнет, — говорю я, — вы с мальчиками идите. Я не могу. Не хочу.

На ее лице мгновенно возникает ярость.

— Я так и знала. Мужчины всегда так поступают.

— Я не привык быть мужчиной.

— Это все равно. — Она выхватывает у меня Герду, которая снова начинает плакать. Слишком часто ее увозили, слишком внезапно, слишком решительно. — Я знала, что будет какой–нибудь ужас.

Агнет гневно смотрит на меня, как будто на незнакомца, как будто впервые видит. Нежно привлекает Герду к себе, укрывая от меня.

— Дети уходят со мной. Все дети. Если ты хочешь, чтобы тебя взорвали пришельцы…

— Пришельцев нет.

Может быть, она меня не слышит.

— Все бумаги у меня. — Она имеет в виду документы, которые удостоверяют наши личности, дают нам право войти в собственную дверь и доступ к банковскому счету. В руках у нее всего лишь билетики с голограммой. Она нервно, отрывисто поправляется: — Все бумаги у них. Герда — моя дочь, они отдадут предпочтение мне.

Она уже думает о судебном разбирательстве, и она, конечно, права.

— Нет пришельцев, — повторяю я. — Нет причин уходить.

На этот раз она понимает. Слышно, как люди вокруг выдыхают. Толстый тамил, который, может быть, устал взрывать других людей, говорит:

— Что же, вы думаете, все правительства нам лгут? Просто вы перетрусили.

Агнет смотрит только на меня.

— Давай. Уходи, если хочешь!

В ее лице ни любви, ни терпения.

— Людям понадобились пришельцы, и они в них поверили. Но я не верю.

Герда плачет без единого звука. Ее лицо спокойно, но я никогда не видел, чтобы из глаз лилось столько воды: она льется, густая, как суп из ласточкиных гнезд. Агнет скрестила руки у нее на груди и целует девочку в лоб. Она что же, думает, я собираюсь украсть Герду? Консьержка вдруг, тихонько приговаривая, опускается на колени. В одной руке у нее розовый металлический мишка, который шипит, незаметно делая Герде укол.