Накада нехотя двинулась следом. Из глубины острова раздавались выстрелы и голоса.
Наверное, это был рыбацкий поселок. Выше, за полосой прилива, лежати аккуратным рядом перевернутые лодки – деревянные андалусцы сожгли, в металлических зияли дыры от пуль. Все дома здесь были на низких сваях. Кое-где сваи выбили, и дома стояли, накренившись под странным углом. Многие сгорели. Отовсюду несло соляркой. Соляркой и кровью.
Накада резко остановилась и пошла в другую сторону от Шираоки и остальных. Она пошла на звук выстрелов. Крики прекратились, выстрелы стали редкими.
Накада увидела загон, где стояли, наверное, двадцать свиней – небольших, не крупней сиба-ину [80]. Они сбились в углу, и андалусский солдат с перекинутой на спину джезаильской [81] пращой выхватывал их по одной, волок по грязи и укладывал в ряд. Второй андалусец тут же стрелял свинье в голову. Третий, с видеокамерой, перекинутой на спину, как у первого – праща, после каждого выстрела делал отметку в блокноте.
При появлении Накады все трое отвлеклись от своей работы и смотрели ей в спину, пока она не прошла. Она не встретилась с ними взглядом и не сказала ни слова. Отойдя на несколько шагов, она снова услышала шлепок брошенного в грязь пятнадцатикилограммового тела и щелчок выстрела.
Деревенская площадь была крохотной – неправильный квадрат, метров десять по диагонали. Тут, по-видимому, произошло нечто подобное тому, что только что наблюдала Накада, с той разницей, что в грязи лежали тела не свиней, а людей.
Человек десять живых антильцев стояли в ряд на коленях возле обгоревшей деревянной руины, которая, вероятно, еще недавно была их церковью. Дети, мальчики и девочки. От десяти до пятнадцати. Почти все получили ожоги или ранения, которыми занималась Хаяши, а Шираока возился с девочкой, у которой был серьезный перелом руки.
За ними наблюдали несколько андалусских солдат. На площади стояла полная тишина, если не считать всхлипываний детей и тихого голоса Шираоки, успокаивавшего девочку. Ишино сидел рядом на корточках, уставившись на разложенные перед ним носилки. При виде Накады он поднялся.
– Что происходит? – спросила она.
– Капитан… Этот… – он кивнул в сторону андалусского офицера, плотного человека с темными коротко стриженными волосами, с небольшой бородкой, с чертами лица, говорившими о японских корнях, и неяпонскими глазами, – говорит, что уведет куда-то детей, если мы обработаем раны и они смогут идти. Мы стараемся.
Голос у него был ровный, без выражения.
Накада посмотрела на капитана, перевела взгляд на Шираоку и девочку.
– «Куда-то» – это куда? – спросила она достаточно громко, чтобы Шираока услышал.
– В лагерь беженцев. На западный берег, – ответил по-японски, но с сильным акцентом, капитан. – Безопасная территория.
– Хотите сказать, в лагерь работорговцев, – по-арабски сказала Накада. – Андалусская территория.
Капитан криво улыбнулся в знак признания – как профессионал профессионалу. Накада ответила такой же улыбкой.
– Это спасет им жизнь, доктор, – сказал Шираока, не поднимая головы от руки девочки. – Это наша работа.
– Наша работа, – сказала Накада. – Верно.
Она посмотрела на дрожавших детей, на андалусского капитана, на Шираоку. Опустилась на колени и открыла свою аптечку. Извлекла жестянку с травяной настойкой и пакетик, где лежали десять гран чистого опиума. Вынула горелку, поставила на огонь эмалированную кружку, нагрела настойку и принялась тщательно отмерять дозу опиума. Посмотрела еще раз на детей и высыпала в кружку весь пакетик. Достала из аптечки еще один и высыпала туда же.
Приготовив питье, она дала ему немного остыть и пошла вдоль детского строя, отмеряя каждому по две полные ложки. Все, что осталось, она отдала девочке со сломанной рукой.
Шираока, следивший за ее манипуляциями со сдержанным одобрением, пришел в ярость, когда дети стали падать, один за другим, начиная от самых маленьких и слабых. Веки девочки, лежавшей у него на руках, затрепетали, тело обмякло. Шираока пощупал вену на горле, не нашел пульса и поднял на Накаду глаза.
– Вы что сделали? – сказал он тихо, и в голосе у него была угроза.
Накада закончила паковать аптечку и поднялась.
– Я же вам говорила не останавливаться, – спокойно сказала она. И скомандовала экипажу: – Собирайтесь, мы уходим.
Шираока осторожно положил на землю мертвую девочку, поднялся, сжимая кулаки.
– Возвращаемся на катер, сержант, – сказала Накада. – Уходим. Это приказ.
Сержант сжал зубы. Поклонился, сдержанно и особенно тщательно, и двинулся прочь.
Накада, полуприкрыв глаза, сидела на палубе в тени турбин.
– Может, так лучше, – услышала она голос Хаяши. – Я хочу сказать, смерть для них, может быть, лучше, чем…
– Хаяши, – перебил ее Шираока, – это самурайская фамилия?
– Нет, сержант.
– Ты с детства ездишь верхом, стреляешь из лука? Наверное, из самураев?
– Нет, сержант, – сказала она. – Мы – Хаякушо. Фермеры.
Накада заметила, как Хаяши бросила взгляд в ее сторону.
– Тогда чтобы я не слышал от тебя больше этот бусидский бред.
Я всегда думала, что Эспирито-Санто – красивый город. Теперь знаю, что нет. Говорят, мы должны быть беспристрастны. Но в любом конфликте гуманитарная помощь всегда идет либо одной стороне, либо другой. Иногда обеим, но баланса не бывает никогда. Все антильские руки, получавшие от нас еду на оккупированных территориях, были руками людей, которых, с точки зрения андалусских оккупантов, не нужно было кормить. Каждый антилец, вылеченный нами на епископских землях, был еще одним бойцом, который вернется в строй и кого-то убьет. Зарплата мне тем временем шла, «Чистая земля» процветала, а Министерство наше без всякого конкурса раздавало знакомым компаниям выгодные контракты на восстановление разрушенных дамб. А война продолжалась, и остановить ее никто не пытался, это все равно что остановить тайфун. Я помню крестный ход в Константинополе. Сказано: «Прости им, ибо не ведают, что творят». А я ведала. Это всё игры, и я тоже в них участвовала. Шираока был чересчур прямолинеен, чтобы понимать это. Но мне казалось, Дос-Орсос понимала.
Из записной книжки лейтенанта медицинского корпуса Чие Накады
На границе зоны стояла Ла Витория – или, как ее называли андалусцы, Аль-Кахира. Здесь сходились западный и восточный рукава Акуамагны. Восточный брал начало в невысоких прибрежных горах, примерно в шестнадцати километрах отсюда, а главный, западный, до сих пор не отмеченный на картах, лежал в степях. Город, стоявший на северном берегу в месте их слияния, был некогда портом, где собирались торговцы едва ли не с половины континента. Теперь же, когда катер приблизился к берегу, все широкое, стеклянное, подернутое туманом пространство воды казалось совершенно пустынным и невозмутимым. Даже рокот турбин будто бы звучал тише, как и голос Шираоки, бормотавшего себе под нос что-то над картами, и голос его навигатора.
Запахло дымом.
Сержант поднял голову.
– Ишино, – сказал он. – Включи мигалки.
Парень направился к приборной панели. На носу и на корме зажжужали мигалки санитарного катера, окрашивая туман попеременно то в желтый, то в красный.
– Думаете, это хорошая мысль? – спросила Накада.
– Пусть знают, что это мы, – сказал Шираока.
Затрещала автоматная очередь. Из тумана, откуда-то слева, с оглушительным ревом турбин вынырнула темно-зеленая туша андалусского десантного корабля – прямо перед ними, и так близко, что Накада увидела мелькнувшее в узкой бойнице светлокожее лицо, – а потом пропала так же неожиданно, как появилась, и катер закачался, запрыгал на широких волнах. В той стороне, где исчез десантник, снова раздалась автоматная стрельба, а потом глухое уханье пушки, будто там заработал гигантский пресс или помпа.
